Я точно знаю, что уже сегодня прольется кровь.

Магн’нус обнимает меня за плечи.

— Нам всем предстоят непростые дни, Хёдд. Возможно, самые непростые за всю нашу жизнь. Но никто о них не узнает ни если мы выстоим, ни если сдадимся. Это тихая война, до которой никому нет дела. О таком не складывают песен. Мы либо выживем и остановим мор, либо умрем и тоже его остановим.

Я хочу спросить его о Кел’иссе, о его причастности к нашим бедам. И не могу, не поворачивается язык. О, Боги, зачем вы так мучаете меня?! Зачем дозволяете сомневаться? В нем, в себе. Почему я не могу быть столь же спокойной и уверенной, как и муж? Ведь причин сомневаться нет никаких. Но я их все равно ищу, выуживаю в мутной воде, даже если руки раз за разом возвращаются лишь с мелким песком, что тут же просачивается сквозь пальцы.

— Мне нужна твоя помощь, Хёдд, — говорит Магн’нус, внимательно рассматривая мое лицо. — Нам всем нужна твоя помощь. Без тебя ничего не получится. Твои люди меня не послушают, но, быть может, прислушаются к тебе. Я далек от мысли, что таких будет большинство, но мы все равно должны хотя бы попытаться донести до них наши цели. Поверь, у меня нет ни малейшего желания нести смерть, но я, не задумываясь, до основания выжгу Лесную Гавань, если это позволит остановить мор.

— Я поговорю с ярлами, — проталкиваю сквозь пересохшее горло.

— Мои лекари работают почти без сна, пытаясь найти лекарство. И они тоже понимают, что от их прозорливости и умения зависят и их собственные жизни.

— Шаманы вопрошают к Духам, но те молчат, не дают ответов.

О том, что я и сама пыталась найти эти ответы, почему-то не упоминаю.

— Обычные отвары и заговоры не помогают, — продолжаю я. — Ничего не помогает.

— Что ж, значит, придется справляться собственными силами, — пожимает плечами Магн’нус. — И мы это сделаем. Веришь мне?

Киваю в ответ.

Мне действительно очень сильно хочется ему верить.

Удивительно, что сегодня не пролилось ни капли крови. И это точно не моя заслуга, потому что любые мои попытки вразумить собственных земляков неизменно встречают лишь неприязненный гул и выкрики с оскорблениями. Гости Белой ярмарки, что еще недавно приветствовали ее открытие громкими радостными выкриками, теперь больше походят на затаившихся хищников.

Впрочем, они и не особенно таятся. Ходят вооруженные до зубов и, вероятно, ищут малейший повод, чтобы пустить сталь в дело. Я уверена, сегодня ночью ярлы организуют прорыв. Как ни крути, но мор уже скосил многих сильных воинов, бросаться за хорошо выученных халларнов, имея на руках больных и ослабленных, дело бедовое, хоть и не проигрышное. Вопрос только в цене.

Впрочем, ослаблены и халларны. А вот их огнедышащих драконов никто не отменял. Одна такая тварь, сменяя друг друга, теперь всегда парит над Лесной Гаванью.

Это не осада, это нечто куда более тяжелое и извращенное. Мы здесь, точно крысы, самими же собой загнанные в угол. И когда первая из крыс почувствует на зубах вкус крови, все дальнейшее безумие уже не заставит себя ждать.

Я пыталась быть убедительной — и потерпела неудачу.

Но у меня есть план. Безумный план безумной женщины.

Возможно, мой разум действительно оказался слишком слаб перед чередой последних событий. Возможно, еще немного, и я начну погружаться в бездну собственных больных фантазий. Но я должна увидеться с ним с глазу на глаз. Должна попросить его оставить нас. Должна даже умолять… что бы он за это ни потребовал.

— Госпожа, позвольте… — лицо Эйстина почти белое, губы сжаты в две тонких линии, а кулаки то сжимаются, то разжимаются, точно мой охранитель вот-вот готовится броситься в схватку.

Он бы и бросился, защищая меня, но я не могу ему этого позволить. Его смерть будет напрасной.

— Нет. Прошу, мне больше не на кого оставить сына.

Эйстин морщится, но молчит.

Сейчас там, в моей спальне, с Хельми сидит его сестра. Мне стоило немалых усилий принять такое решение и снова оставить сына с чужим человеком. Но идти в темноту с ним я не могу. И не идти тоже не могу.

Возможно, у меня будут проблемы, если вернется муж и не застанет меня дома. Но, во-первых, он собирался самолично следить за дозорными, чтобы те не пропустили начало возможного прорыва северян. А, во-вторых, я как-нибудь отбрехаюсь. Откровенно говоря, сейчас меня вопрос чистоты собственной репутации беспокоит меньше всего. Может так статься, что вскорости он вообще никого больше не побеспокоит, так чего ломать голову, когда того не требуется.

Мы, будто тени, бесшумно скользим вдоль темных улиц Лесной Гавани. Я не беру с собой ничего тяжелого и объемного, рассчитывая вернуться до утра. Благо, дорогу проделаю верхом. И Эйстин как раз ведет под уздцы мою верную лошадь.

Тут и там слышны отдельные выкрики или шум разговоров на повышенных тонах. Ночь опустилась, но люди далеки от спокойствия и ото сна.

Я вообще не уверена, что поступаю верно. Может так статься, что мое присутствие здесь сможет предотвратить кровопролитие. Но я бегу, бегу точно крыса, используя для этого потайной ход, о котором не знают не то что халларны, но даже северяне, за исключением единиц посвященных.

Свое начало потайной ход берет в старом погребе, когда-то используемым для хранения медовой настойки. Теперь же погреб пуст, хотя ряд деревянных стоек, теперь пустующих, все еще сохранился. Дверь сюда заперта — и Эйстин проворачивает ключ в замочной скважине. Дверь раскрывается абсолютно бесшумно. Вхожу внутрь в полную темноту, иду вперед, отсчитывая в голове шаги. Останавливаюсь и поворачиваюсь к невидимой стене, шарю по ней руками, чтобы нащупать сначала один держатель для факела, затем, рядом, другой. Резко поворачиваю их в разные стороны. В глубине погреба что-то ухает.

Тишина.

Стою и прислушиваюсь, нет ли на поверхности каких звуков тревоги или беспокойства.

— Спасибо, — говорю, вернувшись к своему охранителю.

— Госпожа…

Прижимаю ладонь к своим губам — и он тут же замолкает.

Я не открыла ему истинную причину своего решения. Никому не открыла. Потому что в этом решении нет ничего от разума. Потому что в нем лишь непонимание и растерянность. Потому что, возможно, оно продиктовано лишь моим воспаленным воображением.

Кажется, я вспомнила тот сон, который ускользал от меня и в котором видела то ли Кела, то ли его лабораторию. Вспомнила или домыслила — я не знаю. Но решение приняла.

Забираю повод из рук своего охранителя и скрываюсь под землей. Нам предстоит неблизкий путь, который мы проведем в полной темноте, но который выведет нас за стены, за быстроходную горную реку, к почти отвесному берегу. Там, под защитой облысевшего, но все еще густого кустарника, мы выбираемся на поверхность. Шум от реки такой сильный, что тут почти можно кричать. Но я все равно стараюсь соблюдать максимальную осторожность.

Немного перевожу дыхание и забираюсь в седло.

Дорогу я знаю, но ночь вполне может внести в подобное путешествие свои коррективы. В особенности если вспомнить, что в округе все еще шастают одержимые. А то и еще кто похуже. Но бояться я буду потом, когда вернусь к сыну. А пока нужно сосредоточиться на тропе и править уверенной рукой.

Сколько проходит времени прежде, чем добираюсь до окрестностей лаборатории Кела, не знаю. Но явно больше, чем когда приезжала сюда с мужем и его гвардейцами.

Глупо будет бахвалиться перед самой собой и говорить, что ничего не боюсь. Еще как боюсь. Вздрагиваю от каждого непонятного звука, да и лошадка моя прядет ушами и всхрапывает тем чаще, тем ближе мы к ужасной лаборатории. И вряд ли дело только в моем беспокойстве, что невольно передаю животному, я чувствую взгляд. Пристальный и очень заинтересованный взгляд. И этот взгляд смещается, то обожжет спину, то полоснет по щеке.

И я действительно уже не знаю, что делать дальше, потому что в неверном свете луны вижу лишь темные очертания лаборатории, но не свет в ее окнах. А что если Кела снова нет на месте? Что если мой сон — лишь насмешка? Что если в прошлый раз нам просто повезло?