— Глаза больные, — говорят из-за спины Юнбенса.

Тот только кивает. И сам видит, как ввалились у парня глаза, как расходятся вокруг синеватые круги, точно от долгого недосыпа.

— Еще будешь? — Юнбенс предлагает еще немного огненной медовухи.

Вартан вроде бы тянется рукой, но та до сих пор не отошла от дрожи.

— Нет, — поджимает ноги и обнимает себя руками.

— Ничего, держись, парень, дадут боги, непогода скоро закончится.

— У меня брат тоже какую-то лихоимку подхватил, — говорит Внизд Кривой, чей рот, некогда наискось рассеченный кинжалом, теперь навсегда принял положение «наискось». — Пару дней назад, кажись. Вчера к вечеру слег с жаром.

— Да, зима никак в свои права не вступит, — поддакивают ему. — Бьюсь об заклад, половина из нас через день по постелям валяться будет. Не знаю, как вы, а я так продрог, что член свой едва нашел, когда ссать отходил. Думал всё, обронил где-то в лодке. Уж бежать искать хотел, пока никто чужой не поднял.

— Истину говоришь, сейчас бы добрую чарку горячего вина, пожарче огонь, да с бабой в постель. Баба — лучший способ согреть член.

— Я со своей сегодня ночью не слезу. Завтра будет раскорякой ходить.

— Ты-то куда лезешь, не слезет он. Уж, поди, и забыл, куда бабе чего пихать надо.

— Я и тебе сейчас напихаю, да только в иное место, куда без света факела не заглядывают.

Юнбенс скашивает взгляд в сторону, на входную дверь, которая едва-едва держится на полусгнившей петле, и в приличных размеров щель видит каких-то людей, что с большим интересом обступили их лодку.

Кто это?

Подмога?

Вряд ли, их снесло довольно далеко, да еще и высокие волны, повременной дождь, за всей этой гадостью из Гавани едва ли увидеть одинокую лодку. Да и причалили они удачно, чего спешить и высылать помощь?

Он поднимается и идет к выходу. Приоткрывает дверь.

Те, кто собрались возле лодки, очень плохо одеты, в сущности, их тела едва прикрывают дырявые рваные лохмотья. Хотя… не одни только лохмотья. На одном явно остатки легких доспехов халларнов. И рожа, хоть и заросшая жидкой бородой, вытянутая, с темной кожей — это не лицо северянина.

Юнбенс сглатывает, на одних только инстинктах проверяет висящий на боку большой нож.

Халларн и северяне вместе, в одной компании, рваные и потасканный, словно побитая молью столетняя шкура. Даже не видя их лиц, легко сделать единственно верный вывод: это одержимые.

Полтора десятка потерявших разум тварей, что теперь лишь походят на людей, на деле же являются хладнокровными убийцами, у которых нет иной цели, как уничтожать на своем пути все живое.

Невольно затаив дыхание, Юнбенс приподнимает дверь и пытается снова ее затворить.

И в этот момент кто-то из одержимых оборачивается. Если лицо человека способно перестать быть похожим на таковое только по причине лютой ненависти, то в случае одержимых это именно так.

Каждый из полутора десятков поворачивает к брошенному дому лицо, вся суть которого, вся глубина которого излучают неприкрытую и неконтролируемою ненависть. В их глазах нет ничего человеческого, там лишь безумие и голод, в их диком и отчаянном смешении.

— К бою! — произносит в пол голоса Юнбенс, когда первый одержимый припадает руками к земле и бросается вперед. — К бою! — орет во всю силу легких и выхватывает тяжелый нож.

Никто из товарищей не переспрашивает, не рассуждает. Северяне привыкли, что в любой момент может прийти опасность. Так было до прихода халларнов, так будет после их изгнания.

В мгновение внутренности старого дома приходят в движение, рыбаки ощериваются острыми клинками. Там, на открытом пространстве, их ножи — не столь уж и годная защита в схватке с безумными тварями. Но здесь, пусть в покосившихся, но четырех стенах, должно быть легче.

Одержимые атакуют без какого-либо порядка или тактики. Все силы направлены на то, чтобы как можно скорее добраться до вожделенной добычи. Плевать на опасность напороться на сталь, плевать на собственных собратьев, что могли бы помочь. В них нет слаженности, нет сплоченности. Первым подбежав к двери, один из одержимых хватается за ее ручку, но тут же подоспевший со спины сородич сильным рывком отбрасывает собрата прочь, с корнем вырывает дверь с последней петли и врывается внутрь.

Юнбенс бьет снизу вверх, вспарывая первую тварь от промежности до ребер. Одержимый завывает дурным голосом, из его рта течет густая алая пена. Но смерть приходит к нему с запозданием, позволяя нанести северянину несколько сильных ударов руками. И эти удары по истине сокрушительны. Каждый — точно приложили здоровенным камнем.

Юнбенс отшатывается, в последний момент успевая выдернуть из нутра твари нож. Правый глаз быстро заплывает, а из разбитого и разломанного носа потоком течет кровь.

Но приходить в себя времени нет. Вслед за убитым одержимым в дверь рвутся сразу двое. И то же самое с окнами. То же самое с худой крышей. Враг везде. И у него нет иной цели, кроме как убивать.

В действиях одержимых нет искусства, нет даже элементарного навыка, но они с лихвой берут остервенелым натиском и силой. Рвутся вперед, невзирая на раны и сопротивление противника.

И северяне начинают пятиться, сходятся в центре дома. Спина к спине, плечо к плечу, как приходилось биться не единожды. Раненых тут же в круг, а те, кто еще способны биться, лишь плотнее смыкают ряды.

Рев и вопли со стороны одержимых стоят такие, что северяне не слышат собственных окриков. Твари снова и снова бросаются на разящую сталь, снова и снова встречают ее собственными телами, но снова и снова дотягиваются до живых, ослабляя их, калеча, прокладывая дорогу следующим одержимым убийством созданиям.

Юнбенс краем глаза видит, как тварь с глубоко рассеченным горлом в последнем отчаянном прыжке выбрасывает перед собой руку и каким-то невероятным движением цепляется корявыми грязными пальцами за нижнюю челюсть стоящего по левое плечо рыбака. Цепляется, пробив снизу плоть, а затем резко дергает. Фонтан крови орошает и несчастного рыбака, и самого Юнбенса, который пинает уже полуиздохшую тварь в промежность. Но рыбаку уже не помочь, тот валится навзничь, захлебываясь потоком собственной крови. Нижней челюсти у него нет.

Проходит не так много времени, когда натиск одержимых начинает ослабевать. Их остается совсем немного, но отсутствие численного превосходства нисколько не пошатывает их целей. Напротив, загнанные в угол, они сопротивляются еще более отчаянно. К счастью, этого уже недостаточно.

Одного за другим выжившие северяне уничтожают порченных созданий, добивают их раненых.

Когда все заканчивается, Юнбенс чувствует невероятное опустошение и волны такой слабости, какой не испытывал никогда прежде. Казалось бы, только что сражался, старался быть везде и сразу, а вон оно как — теперь в голове мутно, точно с сильного бодуна. И это точно не последствия пропущенных ударов в голову.

Он даже опирается о стену, а полностью измазанный в крови нож вываливается из его рук. Да и руки начинают дрожать. И все тело пронизывает холод, точно его снова вытолкали на промозглый холодный ветер.

А потом внутри рождается кашель — и северянин исторгает его из себя, в клочья разрывая горло. Его скручивает и бросает на пол, каждый новый приступ — новая порция боли уже не только в горле, но и где-то гораздо ниже, в груди.

Его по-прежнему продолжает холодить, но в груди ширится жар.

Когда измученный кашлем, он все же замирает, то где-то на грани затуманенного сознания слышит и другой кашель. Совсем рядом. С трудом подняв голову, Юнбенс пытается осмотреться. Перед глазами стоит мутная пелена, но, судя по всему, какие-то проблемы настигли всех их.

На ногах нет никого.

Хотя… кто-то пошатывается у соседней стены. Не рассмотреть, кто. А горло саднит так сильно, что и не спросить. И сил нет никаких. Хочется просто закрыть глаза и хотя бы немного отдохнуть. Пусть даже тело не в силах избавиться от сотрясаемой его дрожи.