Нагая, с бесплотным рыхлым белым телом, сотканным из тумана, на его груди сидит мара, одна из многих зловредных духов, что по ночам являются молодым хлопцам да девицам и душат их своими кошмарами. Косматые чёрные волосы призрака клубами дыма расползаются над тяжело дышащим во сне красавцем, а обеими когтистыми руками существо давит на его шею.

На миг замешкавшись, Дрёма всё же сквозняком улетучивается прочь — в этих хоромах нет больше для неё работы, мара же с обезумевшим взглядом грудной жабой наваливается всем своим весом на Сверра, что тянет к шее руки и кашляет, повторяя те же действия, что и в его дурном сне.

Закутанная в плащ с капюшоном фигура так близко!

Долговязый витязь протягивает к ней руку, дабы ухватиться за ткань, но как в безумной горячке преследуемый им человек останавливается... и по-совиному поворачивает на него голову, оставаясь при этом телом обращённым к дружиннику спиной!

Тускло освещённая мерцающими факелами улица наполняется зловещей темнотой, что словно становится густой и осязаемой, маслянистой на ощупь, а Сверр шокированно делает шаг назад, не сводя очей с окаянного незнакомца.

Глаза фигуры светятся холодным белым светом и с недобрым намерением сверлят его, словно буром. В руках фигура держит грубую веревку, скрученную и завязанную на скользящий узел — орудие мучений и погибели.

Сердце Сверра учащенно бьётся, когда он осознал не саму грозящую ему опасность, а того, от чьего лица она исходит.

Не в силах пошевелиться или защитить себя в подобном параличу оцепении, скандинав в ужасе наблюдает, как приближается фигура в капюшоне, как гулким эхом по узкой улочке разносятся её шаги подобно призрачной мелодия зловещих барабанов.

Тук! Тук! Тук...

Голос предвестника смерти — леденящий душу шёпот, от которого по спине пробегают мурашки, твердит:

— Ты слаб, немощен и слаб. Ты был бы никудышным воином и позором для отца.

На застывшую как истукан жертву он набрасывает свой аркан и с силой затягивает его, но в тот момент, когда удушающая хватка смертельными объятиями сомкнулась на его горле, Сверра наполняет невиданная сила. С могучим рёвом он разрывает верёвку и срывает с призрачного душителя его накидку, его маску, за которой скрывается истинное лицо напавшего на Вепря негодяя.

Всё так, как он и думал, как было в его подозрениях, что от хмельных напитков становились всё сильнее и ярче. Длинные и тёмные, почти чёрные, волосы; очерченные скулы, наглый, даже презрительный взгляд карих глаз — на него смотрел его бывший товарищ и брат по оружию.

Да и могло ли быть иначе с учётом брошенных ему во время погони вслед слов? Мог ли кто-то вот так мастерски орудовать удавкой, словно та была продолжением его собственного тела, как рука или глаза?

А потом Лют растаял в сумраке ночного города, оставив от себя лишь одинокую игрушку в виде деревянного коня, что одиноко лежала на утрамбованной шагами тысяч прохожих новгородцев земле. Игрушку, с которой булгарин никогда не расставался и всегда держал у своего сердца как напоминание о младшем братишке.

Сверр проснулся от ощущения внезапной свободы в наполненной воздухом груди, обливаясь потом и задыхаясь.

Осмотрелся по сторонам — всё та же комната с винными кувшинами и едой, что им преподнёс спасённый Вепрь несколько часов тому назад. Словно и не было никакой тёмной улицы, словно и не являлся ему во сне лютый сотоварищ по дружине.

Блондин схватился за грудь — сердце его всё ещё билось так, что вот-вот готово было выпрыгнуть наружу из плена рёбер. Остатки кошмара не покидали мысли, преследуя и напоминая о тьме, способной поглотить даже самые храбрые души.

Одной из этих душ был и Лют.

* * * * *

Бодрствует этой звёздной ночью в доме Гостомысла лишь воевода. Так и не сумев успокоиться после явившегося ему в священной дубраве образа всепоглощающего пламени, что воплотилось в сотканной из огненных языков человеческой фигуре, он твёрдо был намерен ещё раз спросить совета у богов и стать ближе к разгадке послания небожителей.

Вещий Олег садится на пол напротив глиняной курительницы и поджигает покоящиеся там высушенные ароматные травы пламенем от свечи. Когда пелена от горящих трав заполняет собой всю тесную комнатушку, дядя князя делает глубокий вдох и позволяет испарениям проникнуть внутрь его тела, с током крови разнося сокрытую в тонких струйках дыма древнюю как сам мир силу.

Стены комнаты оживают и начинают трястись, и на них, словно на холсте, появляются движущиеся тени различных животных. Каждая из этих химер, согласно представлениям живущих в новгородских землях ильменских словен, представляла собой символ тех или иных пороков, свойственных человеку.

Первым по стене проползает, жужжа парой крылышек и словно в предвкушении чего-то нехорошего потирая передними лапками друг о друга, чёрный призрак крохотной мухи. То — быстротечность жизни и склонность сбиваться с истинного пути, отвлекаться на ненужные мелочи и не замечать главного.

Следующей, легко и грациозно выпрыгивая из тёмного угла светлицы, мимо заворожённого воеводы проносится быстроногая лань. Несмотря на свою красоту и хрупкость, прежде всего это символ излишней осторожности и трусости, боязни встретиться лицом к лицу с угрозой и дать ей отпор.

От кого она пытается улизнуть, остаётся тайной недолго: на брёвнах материализуется, пригибаясь и взмахивая пушистым дымным хвостом, коварная лисица — хитрая и беспринципная тварь, воплощение обмана и манипуляции.

Плутовку настигает, вмиг разрывая ударом головы на десятки чёрных хлопьев копоти, огромный и могучий тур. Похожие на две чертожины рога (1) — и великолепная корона, свидетельствующая о его высоком положении, и смертельное оружие для его неприятелей. Не только мощь и сила есть в лесном рогаче, но и непомерная гордыня со звериной яростью, застилающей глаза.

Последним на сцену теневого вертепа является громадный вепрь. Секач, живым тараном несясь на тура, сбивает его с крепких ног и закалывает длинными бивнями. Живое олицетворение инстинктивных желаний и неуправляемых низменных импульсов застывает в победоносной позе... и тает струйками дыма, что в причудливом танце начинают извиваться и переплетаться подобно змеям во время брачных игрищ гадин по весне.

Наконец, путаница из тёмно-серых щупалец делается гуще и застывает в образе, отдалённо напоминающем человеческую руку, прежде чем окончательно раствориться в воздухе светлицы и исчезнуть.

Олег жадно делает глубокий вдох.

Видение окончено, вот только ответы на вопросы оно не сумело принести, вместо этого только увеличив сторицей количество последних. Лишь одно радует старого воеводу: рассказ о пятёрке этих животных много лет назад он уже слышал, а значит, ведущие к разгадке ниточки могут ждать его не в будущем, что он пытается предсказать, а в далёком прошлом.

* * * * *

Кряхтя и недовольно что-то бубня себе под нос, старая Злоба хватается за деревянную клюку и медленно, не торопясь, следует к дверям через нагромождения пучков с травами, что свисают с потолка, и уставленные самыми разными склянками и пузырями полки.

Морщинистая, напоминающая обтянутую кожей кость без плоти вовсе рука, наконец, отодвигает засов и открывает дверт для ночной незваной гостьи. Помутневший от времени взгляд голубых глаз видит напротив полную противоположность древней карги: девицу румяную, темноволосую, молодую, удалую.

— По что пришла, Забава? — косится на неё старуха и улыбается почти беззубым ртом.

— Молодец, баба Злоба. Молодец захворал и забредил, горячка у него... Помоги, подсоби, не оставь меня без своей подмоги!

— Проходи, коли пришла, — приглашает её взмахом костлявой руки внутрь лекарша, и обе женские фигуры вскоре скрываются посреди окружающего хлама и беспорядка ведьминого жилища.

1) "чертожина" — рогатина, славянское тяжёлое копьё для рукопашного боя или для охоты на крупного зверя;

ВЕРЕМУДОВ СКАЗ: О КНЯЗЕ ЛЕСНОМ И МАЛОЙ МУХЕ