По мере того как Кнуд становился всё мудрее и всё больше прислушивался к естественным ритмам жизни, присутствие Скуггульфа стало ослабевать. Он выполнил свое предназначение, направив охотника к равновесию и самопознанию.

И вот, с сердцем, исполненным мудрости и отваги, охотник Кнуд продолжил исследовать чудеса окружающего мира, вечно благодарный за встречу с пожирающим луну волком, что одновременно так напугала и просветила его.

Был тот смелый охотник Кнуд основателем рода нашего могучего Бранимира, правой руки твоего дяди."

Когда Веремуд закончил свой рассказ, маленький князь вздохнул и показал пальцем на луну в звёздной вышине, спрашивая любопытным голоском:

— Получается, и сейчас Скуггульф откусит бок от луны? Давай пойдём на север и найдём его, как это сделал Кнуд! Надо только предупредить дядю, чтобы не волновался.

Воспитатель князя рассмеялся и помотал головой.

— Вот вырастешь — и тогда поймёшь мою сказку. Только взрослый человек может повторить путь Кнуда, ты же пока слишком мал. Однажды, уверен, встретишь ты, княже, своего Скуггульфа. Так же, как луноядный волк вёл охотника к обретению гармонии внутри себя, мы тоже можем принять двойственность нашего существования. Признавая свои тени и зажигая внутренний свет, мы научимся преодолевать любые трудности и находить истинное удовлетворение от жизни.

ГЛАВА XI: ОВЦЫ

Жадные алые языки пляшут вокруг и становятся всё ближе, стремясь коснуться обжигающими щупальцами её кожи. Густой едкий дым наполняет лёгкие, смешиваясь с туманом сомнения и боли.

Неужели конец будет таким?

Пьянящий дым и пожар в лёгких только усиливают ольгин бред, размывая границы между реальностью и бесплотным царством сновидений. Жестокие истуканы сгинули, но решили захватить за собой в преисподнюю и их вероломную обидчицу.

Ослабленная и находящаяся на волоске от того, чтобы провалиться в небытие окончательно, она чувствует, как чьи-то сильные руки обхватывают её дрожащее тело. Прикосновение, одновременно полное силы и твёрдости, но в то же время нежное и в чём-то трогательное, оно кажется таким знакомым!

Красные, раздражённые от слёз и сажи глаза с трудом открываются, Ольга поднимает голову и видит... его. Русая голова с тугими кудрями, голубые глаза, встретившее её тёплой улыбкой пока ещё безбородое лицо...

Ярослав!

В руках возлюбленного она ощущает себя как за каменной стеной. Отступили прочь бессильная злоба, ненависть, обида, проклятые бессердечные боги, всепожирающий огонь и уродливые ночные тени. Остались только они, вдвоём.

Теперь всё так хорошо, так светло, так ладно. Так, как и должно быть.

В этих объятиях израненная девушка нашла утешение и безопасность. С каждым осторожным шагом юноши, уносящим варяжку от убийственного пламени, Ольга цепляется за представший перед ней образ, словно за спасительную соломинку.

— Я знала... — шепчет она в своём бреду и с глубокой благодарностью смотрит на лицо своего спасителя. — Знала, что ты придёшь...

Дочь Эгиля, трясясь то ли от усталости, то ли от холода, то ли от эмоционального напряжения, тянется своими высохшими губами ко рту молчаливого Ярослава и дарит ему воплощающий всю её любовь поцелуй. Ольга закрывает глаза, прильнув ещё сильнее к ланитам возлюбленного... и чувствует на своей коже прикосновение жёстких волос.

У Ярослава отродясь не было бороды.

До последнего надеясь, что ей показалось, Ольга распахивает веки... и вместо Славки она встречает покрытое крупными каплями пота лицо Игоря, который, рискуя своей жизнью, вынес её из объятого пожаром капища. Князь что-то взволнованно говорит ей, сверкает обеспокоенными глазами, но она его не слышит.

Сердце девушки замирает, когда она понимает, что возлюбленного нет рядом, чтобы унести её от опасности. А затем она вспоминает, что Ярослава больше нет. Совсем.

Растерянность и разочарование захлёстывают варяжку, смешиваясь с болью и страхом, которые всё ещё сковывают её тело. Пытаясь отторгнуть подаренный посреди белой горячки поцелуй вместе с едким дымом в лёгких, Ольга кашляет до хрипа в горле, до жжения, до режущей боли, прежде чем окончательно теряет сознание и безвольно раскидывает руки в хватке великого князя.

За спиной у последнего остаётся когда-то величественный символ прежних времён, построенный его предками, что теперь превратился в гору пепла и клубы дыма.

* * * * *

Оставшись наконец один, Щука откидывается на набитый соломой мешок и устало закатывает глаза. К раздражению конюха, отдохнуть после напряжённого допроса ему не удастся: в сени охотничьего домика пожаловал с улицы уже второй по счёту визитёр после Бранимира, интересующийся положением его дел и не только.

Бледное от усталости веснушчатое лицо, покрытое ссадинами, смотрит наверх — туда, где появился суровый бородатый мужчина с флягой воды в руке. Воевода протягивает ему попить, но Щука останавливает его жестом и мотает головой:

— Спасибо, но после пережитого я лишний раз стараюсь не смотреть на воду, Господин.

— Расскажешь, что произошло? — вздыхает, ещё раз мельком осматривая раны своего помощника, Вещий Олег. — Что нашло на Люта?

— Я уже всё рассказал Бранимиру... Но этого мало, да? — уже заранее зная ответ на свой вопрос, рыжеволосый юноша вздыхает и закатывает рукава рубахи, демонстрируя лиловые следы от верёвок на запястье и порезы от ножа. — Или этого недостаточно? Кто придёт следующим? Сам князь? Кто-то из дружинников? Меня начнут допрашивать кони, о которых я заботился? Ворон, которого кормил? Я всё понимаю, но сейчас хочу хоть немного отдохнуть, Господин.

— Князя точно не исключаю, — опускает глаза воевода. — Я всего лишь хочу услышать от тебя о случившемся. В конце концов, ты знаешь, как я отношусь к тебе. Ты служишь мне уже пару лет, и ни разу не вызвал у меня ни одного подозрения, не совершил ни одного проступка, Щука. Уж кому, а мне ты можешь довериться.

— Мы были на пути к Пскову, беды ничего не предвещало. Лют остановился у лесного озера, мы привязали коней и направились туда, дабы набрать воды. И, едва только оказались у старицы, он как озверел и напал на татя, задушил его и утопил. Меня, как свидетеля, тоже истязал... но я выбрался благодаря ножу в кармане и освободился от верёвок, оседлал Молнию и помчал что было мочи к домику. Сначала он пытался меня настичь, но куда его Булату до моей быстроногой красавицы, за которой не угнаться...

Дыхание конюха тяжелеет, и он, устремляя взгляд зелёных глаз куда-то вдаль, продолжает:

— У них случилась какая-то глупая словесная перепалка ещё до этого, в дороге. Не знаю, может, она и стала последней каплей. Лют... откровенно говоря, презирает любых преступников. Вы могли видеть, как он держался даже с этим татем, постоянно задирая и оскорбляя его.

Воевода наклоняется вперед, его глаза сужаются.

— Видел. И насколько смертоносен Лют — тоже. Никто в дружине не смог побороть его, даже Ари или Бранимир, но тебе как-то удалось... Не могу представить, как такой щуплый парнишка как ты отбился от него.

На мгновение глаза Щуки становятся влажными от слёз, но он берёт себя в руки. В голосе верного конюха звучит искреннее сожаление и разочарование — уж от кого, а от своего господина подозрений он не ждал.

— Я перерезал верёвки на запястье, пока он оттаскивал полуживого вора и топил его. А потом... — из кармана юноша достаёт кинжал с резной деревянной рукоятью. — Дождался, когда он подойдёт ближе и нанёс им удар. Резкий и глубокий, прямо по сухожилиям. Я не хотел ранить его или убивать, но без рабочей правой руки избавиться от меня или эффективно управлять конём ему стало бы значительно сложнее. Затем ринулся к Молнии. Остальное я уже рассказал. Клянусь, это всё.

— Ты не по годам умён. Что до Люта — вряд ли он теперь вернётся к нам. Доберёмся до Новгорода и известим обо всём Гостомысла, псковскому посаднику тоже напишу весточку, чтобы держал ухо востро.