Этот ублюдок задел какую-то глубокую, ноющую точку в моей груди, которая не переставала болеть несколько часов спустя.

Я твоя. Твоя жена.

Я закрыла глаза от воспоминаний о прошедшей ночи, от удовольствия, которое он выжимал из моего тела, от ощущений, которые покалывали мою кожу еще долго после того, как я покинула его комнату сегодня утром.

Я все еще чувствовала его между ног — боль, которая заставляла меня страдать самым восхитительным образом. Я чувствовала его вкус на своем языке.

Я застонала, откинув голову назад и ударившись ею о стену. Ни один мужчина не заставлял меня чувствовать себя так, как он прошлой ночью. Я была желанной, он жаждал меня так же сильно, как и я его. Он хотел меня всеми способами, не мог обойтись без меня больше нескольких минут. Ласки и поцелуи, шепот пальцев и проникающие прикосновения.

Даже злясь на него, одних воспоминаний было достаточно, чтобы оставить боль и потребность.

И я злилась на себя за то, что все еще хочу его.

Я больше не буду лгать и говорить, что он ничто, не буду лгать и говорить, что он мне не нужен, потому что это неправда.

Габриэль Сэйнт стал бы моей погибелью.

Моей абсолютной гибелью.

Проблема была в том, что во мне не осталось ничего, что можно было бы сломать, и когда это случится, и я рассыплюсь на осколки, не останется ничего, что можно было бы собрать обратно.

Ты возьмешь меня, leonessa.

Я дышу через нос, отгоняя эти мысли.

Я уже давно приняла душ и смыла с себя все его следы, но фантомное ощущение его метки, его притязаний заставляло меня трепетать.

Я не могла больше думать об этом, мне нужно было что-то другое. Мне нужно было это прямо сейчас. Поэтому я решила запомнить его, как мафиозного Босса, залитого кровью, с яростью в глазах и ядом, брызжущим с губ. Сегодня он кого-то убил. На нем была кровь этого человека.

Он был так зол на весь мир, что разбил костяшки пальцев, улыбаясь при этом.

И все же, даже когда я думаю об этом и вспоминаю его таким, эти два воспоминания сливаются воедино, превращаясь в один эротический, размытый образ. Я должна быть отвратительна сама себе, что, увидев его в таком виде, не убежала в страхе. Если быть честной, то я чувствовала внутри себя тепло, которое могло быть только одним. Меня тянуло к нему. Его господство и власть. Его полное пренебрежение к закону и праведности. Он был именно тем, кем должен был быть. И он владел этим.

Хныканье Линкольна из его постели отвлекает меня от мыслей и возвращает в настоящее. Я пришла прямо к нему, найдя его с Камиллой.

У нас с матерью Габриэля сложились какие-то странные отношения за те недели, что я была здесь. Она неожиданно утешала меня, даже когда мы просто молча сидели вместе в комнате. Мы достаточно часто разговаривали, в основном о Линкольне, она затрагивала темы, выходящие за рамки текущей ситуации, но никогда не доходило до того, чтобы я чувствовала себя неловко. Она рассказывала мне о Габриэле и Лукасе, когда они были детьми. Я полагаю, что ее рассказ о своих мальчиках в детстве, а затем в подростковом возрасте позволили мне увидеть их в другом свете.

Они все еще были людьми с человеческими эмоциями и человеческими слабостями, даже если это не то, что видят все. И я вижу это сейчас. Я увидела это в тот вечер, когда познакомилась с Лукасом, когда он проявил доброту и притворился тем, кем не был, и я вижу это в Габриэле. Я вижу, как он старается.

Но я вижу и тяжесть.

Я вижу, как она давит на него, давит на его сильные плечи, но даже король может быть разбит.

Я не знала, что происходит в этом городе, при его правлении, но могла предположить, что эти нападения, стрельба в доме и на свадьбе — не повседневное явление.

Я выросла, зная Сэйнтов как печально известных, самопровозглашенных правителей, но город от этого не страдал. Как и в любом городе, поселке, штате, преступления случались, и ни один человек, ни правительство, ни семья не могли их остановить, но они никогда не казались такими ужасными, как сейчас.

Я забрала Линкольна у Камиллы с этими мыслями в голове, переплетающимися с версией Габриэля, которую я только что видела, и скрылась в своей комнате. Она не задавала вопросов, и как только я пришла, я упала на кровать и крепко обняла его, укачивая, пока он медленно погружался в дремоту.

Я продержала его некоторое время, а затем положила в его кровать и устроилась на полу напротив.

Когда он проснулся, я снова подошла к нему и подняла его на уровень глаз. Теперь, когда я здесь, я вижу в нем столько черт Сэйтов. В его темных волосах и лесных глазах, в загорелом цвете его кожи. Он был похож на Лукаса и Габриэля.

Это была его семья.

— Малыш, — шепчу я ему в волосы. — Я буду лучше, хорошо? Я сделаю лучше. Это будет для тебя.

Глава 29

Габриэль

— Ты в порядке?

Через неделю Амелия сидит рядом со мной за обеденным столом. Наши вечерние трапезы остались прежними, но она стала закрытой от меня. Она молчала, пока я не заговаривал с ней, а когда заканчивала ужинать, извинялась и уходила в свою комнату.

Я приходил туда каждый вечер, уже после того, как она ложилась спать, и наблюдал за ней. Я перелистывал страницы ее этюдника и фотографировал каждый новый замысел, а пару раз позволял себе прикоснутся к пряди ее волос между пальцами — шелковистая длина мягко ложилась на мои огрубевшие руки.

— Да, — кивает она с фальшивой улыбкой.

С того дня, с тех слов, она была только вежлива. Не было ни язвительности, ни споров. Никакой враждебности. Только тихое спокойствие.

Как будто ее и не было.

— Я подумал, что завтра мы могли бы поехать в город, — сказал я.

Мне не хотелось этого. Не очень. За неделю произошло еще два нападения, небольшие по сравнению с предыдущими, но все же произошедшие, и хотя новых тел, которые нужно было хоронить, не было, это был лишь вопрос времени.

— Хорошо.

— Амелия, — я опускаю вилку, упираясь лбом в ладони. — Я не знаю, как все исправить, понимаешь? Я никогда этого не делал.

— Все в порядке, Габриэль, — она поднимает вино и делает глоток. — Нечего исправлять.

— Но есть, — говорю я. — И это, мы. Я хочу взять, но не могу, и я не хочу красть то, что ты не хочешь дать.

— Я уже все сказала.

— Амелия, что я могу сделать?

В этот момент я был готов встать на колени.

Когда она смотрит на меня, ее голубые глаза сталкиваются с моими, и я вижу одиночество, боль, тоску, но она достаточно быстро скрывает это, чтобы я поверил, что мог неправильно понять.

— Я устала. Можно мне уйти?

— Non dire cazzate (прим. пер. — Не говори ерунды)! — прорычал я.

— Я не знаю, что это значит.

— Не говори ерунды, Амелия, — я хватаю ее за запястье, когда она поднимается. — Я не знаю, как это сделать. Я не знаю, как все исправить, но я хочу тебя. Cazzo (прим. пер. — Черт), Амелия, я хочу тебя. И я не могу забыть ту ночь.

Она закрывает глаза.

— Пожалуйста, Габриэль, это к лучшему.

— Правда?

— Да, — она говорит решительно. — Так ты получишь то, что хочешь.

— Чего я хочу?

— Наследника.

— А чего ты хочешь?

— Я не думаю, что это уже имеет значение, — она осторожно вырывает свою руку из моей хватки. — Я не ненавижу тебя, Габриэль. Я знаю, что сказала это, но это не так. Я не уверена, что смогла бы больше, но то, что случилось, больше не повторится.

— Я сделал тебе больно.

Она кивает.

— Да, это так.

— Это были просто слова, Амелия.

Она мягко улыбается, настоящей улыбкой, но не той, которая говорит о счастье.

— Слова острее ножа.

***

Она замолкает. Эмоционально. Физически.

Как будто что-то внутри нее было жестко запрограммировано на то, чтобы отстраниться от ситуации и не дать себя ранить.

И я не виню ее.

Я причинил ей боль. Я обидел свою жену.

Я все испортил.