Сорок пять минут до того, как она навсегда станет моей.

***

Девон стоит в стороне, будучи свидетелем, кольца у него в кармане. Атласа не было, но Ашер был здесь, стоял сразу за Девоном.

Моя мама, держа на коленях Линкольна, сидела в первом ряду. Все кресла были заполнены, но камер не было. Я их не разрешил.

Из динамиков, установленных вокруг церемонии, скрытых букетами цветов, обтянутых белой лентой, начинает тихо звучать музыка.

Мое терпение. Оно подходило к концу.

Я смотрю в сторону двери, ожидая ее появления. Она опаздывала.

Но уже через мгновение я увидел ее, одетую в белое платье, которое я не выбирал, на ходу выщипывающую лепестки из своего букета, идущую, рассыпая их под ногами.

Она, конечно, была сногсшибательна: темные волосы завиты и заколоты, лицо сияло от косметики, которую нанесли, но в глазах горел огонь, а тело было выставлено напоказ.

Она встретила мой взгляд с конца прохода и ухмыльнулась.

Глава 11

Амелия

Его взгляд был достоин попадания в книгу рекордов.

Это действительно так.

Его взгляд прожигал меня, когда он рассматривал мою кожу, выставленную напоказ. Прорези на платье с обеих сторон разошлись, открывая бедра, и стало ясно, что на мне нет нижнего белья, так как разрезы были слишком высокими. Это был смелый шаг, но я решилась, и раздражение на его лице того стоило. Глубокое декольте было изменено по сравнению с изначальным планом, но это не страшно, швея проделала невероятную работу, и мне удалось избежать просвета соска, что произошло бы в предыдущем варианте. Вместо этого, как я и просила, она сделала глубокое декольте аж до самого пупка, а затем соединила две стороны вместе с рукавом такой же кружевной сеткой, но прозрачной, чтобы все было видно.

Его глаза пробежали по моему телу, следуя за изгибами, и я готова поклясться, что в них разгорелась война. Война между желанием и гневом. Я срываю лепестки на ходу, оставляя за собой след, пока, наконец, не дохожу до него, и цветы оказываются голыми, просто стебельками в моей руке.

— Разве ты не собираешься сказать мне, что я прекрасно выгляжу? — я усмехаюсь.

Его мышцы напрягаются, когда он сжимает зубы.

— Где остальное платье? — шипит он.

Позади нас я слышу шепот голосов, но не настолько, чтобы понять смысл.

— Я внесла изменения.

Его ноздри раздуваются, а я ухмыляюсь ему во все зубы.

— Мы готовы начать? — спрашивает священник.

— Да, — огрызается Габриэль, поворачиваясь к нему.

— Что-то не так, Габриэль? — ласково спрашиваю я.

Он смотрит на меня боковым зрением, но, в конце концов, ничего не говорит. Я поворачиваюсь к священнику, моя грудь и голый букет на виду. Его глаза расширяются, а Габриэль становится еще более раздраженным, его руки сжимаются в кулаки по бокам.

— Покончи с этим, — прорычал он себе под нос.

Мужчина сглатывает, на его лбу выступает пот. Он начинает церемонию, и голос его все время дрожит. От нас нет никаких собственных клятв, кроме тех, что читает священник, и когда на свет появляются кольца, мое сердце подскакивает к горлу.

Габриэль берет кольцо у Девона и держит сверкающее украшение между пальцами, когда его просят повторять клятву. Он натягивает его до костяшки пальца, пока его глубокий баритон проникает в меня.

Секунду я смотрю на него. На камень, украшающий мой палец, на бриллиант, сияющий так ярко и чисто. Я выхожу из ступора, когда кольцо в мою руку впихивает Девон, его взгляд может сравниться с взглядом Габриэля. Он все еще сердится из-за тарелки, я поняла. Я беру кольцо, но не копирую то, что делает Габриэль, а оставляю его на конце его пальца, пока произношу клятву, а затем с силой надеваю его. Достаточно сильно, чтобы край металла поцарапал его кожу и палец покраснел.

— leonessa, — промурлыкал он. — Ты меня дразнишь.

Церемония заканчивается, не успев толком начаться. Я неохотно говорю да, но слова вылетают из моих уст только из-за вида моего сына в первом ряду, удобно устроившегося на коленях пожилой женщины и хихикающего над игрушкой, которую он держит в руках. Я была благодарна, что он не понимает, что здесь происходит.

— Вы можете поцеловать невесту….

Габриэль лишь мгновение смотрит на меня, а затем стремительно наклоняется, берет мое лицо в свои руки и прижимается ртом к моему. Это было жестоко и мощно, и все же я обнаружила, что мои губы раскрываются, позволяя его языку проникнуть внутрь и ласкать мой собственный. Клянусь, я почувствовала вибрацию рыка у себя во рту, а его большие пальцы нежно провели по моим щекам.

Первый поцелуй.

Единственный.

Он крепче сжимает меня, когда я пытаюсь отстраниться, доминируя в этом действе, наказывая меня своей жестокостью так, что всем остальным это казалось страстью.

А потом все закончилось, и я чувствовала, что мои губы распухли, пока он сжимает челюсти, глядя на меня сверху вниз.

— Finche morte non ci separi (прим. пер. — пока смерть не разлучит нас).

— Пока смерть не разлучит вас, — повторяет кто-то.

Он заставляет меня повернуться вместе с ним, поворачивая нас лицом к зрителям, аплодирующим тому, что, как они не знают, является принудительным браком. Когда мы начинаем идти к алтарю, раздается первый выстрел.

Крик пронзает толпу, перекрывая хлопки и музыку. Все происходит так быстро, что я едва успеваю за всем этим. На церемонии начинают раздаваться новые выстрелы, пули попадают в тела, кровь пропитывает белые ленты и лепестки. Габриэль в одно мгновение оказывается на мне, он заставляет меня лечь, его грудь прижимается к моему позвоночнику, а его тело обвивается вокруг моего, защищая нас от пуль.

Стекло разбивается, и крики эхом отдаются в моей голове.

— Линкольн! — кричу я.

— Лежать! — Габриэль приказывает с властностью, которую ему еще не приходилось демонстрировать, она доминирует, и ее трудно ослушаться, но Линкольн, мой сын.

— Мой сын! — кричу я, борясь с ним.

Он прижимает меня к себе, направляя нас к бару, установленному слева от прохода, бокалы и бутылки шампанского опрокинуты, некоторые разбиты, золотистая жидкость капает с края выдвижного бара. Он толкнул меня за барную стойку, его тело все еще обхватывало меня, рука сжимала мой затылок, вжимая мое лицо в свою грудь.

Бойня все еще продолжалась, выстрелы и крики были такими громкими, что я была уверена, что их слышно до самого города.

Я толкаю Габриэля, пихаю, царапаю, но он не отпускает.

— Линкольн, — умоляю я. — Пожалуйста, Габриэль, мой сын!

— Он у Девона, — рычит он, отпуская меня только для того, чтобы откинуть мою голову в сторону: я вижу, как Девон держит моего сына на руках, пока он выпроваживает женщину через французские двери. Через мгновение они исчезают.

Я начинаю двигаться, прежде чем это осознаю, и иду за ними. Раздается еще один выстрел, Габриэль оттаскивает меня назад, но слишком поздно: пуля пронзает верхнюю часть руки. Огонь вспыхивает на моей коже, жар крови подобен инферно, а боль — взрыву.

Габриэль проводит рукой по окровавленному месту, в моем зрении пляшут черные точки.

— Черт, Амелия — сердито шипит он. — Не дергайся, мать твою.

Я прижимаюсь к нему.

Он хватает меня за лицо как раз в тот момент, когда очередная пуля попадает в бар и раздается громкий взрыв. Стекло сыплется на нас, но он прикрывает меня от него своим телом.

Я поворачиваюсь лицом к дверям, сердце колотится в груди, кровь шумит в ушах, и в этот момент вижу, как из дома выбегает масса людей в черных костюмах.

Они сразу же начинают стрелять в том направлении, откуда прилетели пули.

А потом все прекращается, и тишина оседает вокруг нас, как тяжелое одеяло. Габриэль тяжело дышит, из царапины на щеке, куда, видимо, угодило стекло, сочится кровь.

— Ты в порядке, — пробормотал он, встретившись с моими глазами. — Все закончилось.

Я сглатываю, глядя на жестокое, но одновременно красивое лицо моего похитителя, моего мужа. Он держит меня неподвижно, глядя за край барной стойки, и когда ему кажется, что все чисто, он обхватывает меня руками и поднимает нас обоих с земли. Мое белое свадебное платье было испачкано кровью, красные капли покрыли шелк и сетку.