Хотя склад и был использован для этой уловки, мотивы, конечно, были, и после того, как я покончил с этими ублюдками, Атлас показал мне восстановленные кадры, на которых люди вывозили все мои товары со склада и грузили их в ожидающие грузовики.

Воры, мать их, еще и мудаки.

Но в данный момент они были в выигрыше.

Уже давно стемнело, и погода за окнами отражала бурю внутри. Дождь хлещет по стеклянным стенам, составляющим одну из сторон дома, и, открыв окно, я слушаю, как падают капли и как хаотично разбиваются волны у подножия скалы.

Я чувствую вкус соленого воздуха на языке и позволяю дождю моросить по моей коже, пока он не охладит мое тело, смывая кровь, которая все еще окрашивает мое тело. С тяжелым вздохом я поворачиваюсь и сталкиваюсь лицом к лицу с Амелией.

Она сглатывает, глядя на запекшуюся кровь на моем лице, на красные багровые пятна на руках и рубашке. Там было еще много чего, но черный материал моего костюма скрывал это.

Ее глаза обшаривают каждый сантиметр моего тела.

— Амелия.

— Я не могла уснуть, — шепчет она, делая шаг вперед, но потом замирает.

— Кошмары?

Она покачала головой, глядя на пятна крови.

— Кто?

— Люди, которые хотели причинить тебе боль.

Мне не было жаль.

— И так у тебя постоянно? — она наконец-то встретилась с моими глазами.

— Нет.

— Значит, только сейчас? Ни с того ни с сего на дом уже дважды напали? — она отступает назад и качает головой.

— Не бойся меня, Амелия.

Она насмехается.

— Спокойной ночи, Габриэль.

Глава 23

Амелия

Его кровавый вид не испугал меня.

Должен был, но не испугал.

Но я снова бежала. Снова отключилась.

Эта война, которую я вела с самой собой, была самой тяжелой в моей жизни. В каждом решении, которое я принимала, я была уверена: от ухода от отчима до рождения Линкольна, но сейчас… Я чувствовала, что стены, которые я использовала, чтобы сохранить себя в безопасности, были разрушены и выведены из равновесия.

И это сделал он.

Как может человек, который мог утешить меня, когда я была в ужасе, который мог целовать, как мужчина, полный такой страсти и желания, быть тем же самым мужчиной, стоящим перед окнами, с бурей за спиной, покрытым кровью человека или людей, которых он, вероятно, только что пытал.

Он выглядел как дьявол, и на вкус был как грех, так что, возможно, это было уместно.

Но я отправилась на его поиски не просто так, но сейчас я отворачиваюсь от него.

Я остановилась на лестнице, чувствуя его взгляд на своем позвоночнике.

Он уже не пугал меня так сильно, как раньше, нет, меня пугало то, как я реагировала на его присутствие. Мое тело загорелось, а сердце подскочило к горлу. Я хотела снова почувствовать вкус его губ, но не могла, я хотела ощутить его желание к себе между ног и гнаться за наслаждением, которое, как я знала, он может дать.

Я привыкла не получать того, чего хотела, но кое-что я могла получить.

После сегодняшних событий, после страха, охватившего меня, и воспоминаний о прошлом, я заслуживала того, чтобы иметь что-то только мое, и если я не могла позволить себе иметь его, то я могла иметь это.

— Амелия?

От того, как мое имя сорвалось с его языка, у меня по позвоночнику пробежала дрожь, этот смешанный акцент вызвал бурю бабочек в животе, отчего мне захотелось сжать бедра вместе.

— Я подумала о твоем предложении, — я стою спиной к нему, чтобы мое лицо не выдало меня. — Я бы хотела это сделать. Если такая возможность еще есть.

— Да, — подтверждает он. — Я организую это для тебя.

— Спасибо.

Я начинаю подниматься по лестнице, чувствуя потные ладони.

— Leonessa, — снова окликает меня Габриэль, останавливая.

Я оглядываюсь через плечо и вижу, что он уже стоит у основания лестницы и смотрит на меня. — Я не забуду этот поцелуй.

— А стоило бы, — сглатываю я.

Он поднимается.

— Не забуду.

Он смотрит на меня с такой страстью, что я чувствую, как загораюсь, и делаю единственное, что умею, — бегу и не останавливаюсь, пока не оказываюсь запертой в своей комнате, прижавшись спиной к двери.

Линкольн был с Камиллой, и на сегодня так было лучше. Я знала, что с ней он в безопасности, и после сегодняшнего дня не хотела, чтобы он появлялся в доме до тех пор, пока мы не выясним причину стольких смертей.

Слишком потрясенная, чтобы уснуть, я включила лампу и достала свой этюдник, не позволяя мыслям вернуться к крови и смерти, произошедшим несколько часов назад. Шок прошел, но страх остался. Но, как всегда, он был не за меня, а за моего сына.

И это была одна из причин, по которой я никогда не могла отдаться Габриэлю.

Он был опасен.

Эта жизнь была опасна.

Я не для того бежала от своего прошлого.

Мой карандаш быстро движется по чистому листу бумаги, царапая его так, что успокаивается бунт в моей груди. Я рисую инстинктивно, линии пересекаются, черты смешиваются, когда я добавляю драматическую юбку к лифу, стилизованному под корсет, а подол расходится вширь и ввысь.

Я рисую часами, добавляя детали и тени к женщине на странице, это был не дизайн как таковой, а освобождение. Затем я приступаю к цвету, добавляя к платью насыщенный красный, который напомнил мне о крови, забрызгавшей прекрасное лицо Габриэля.

Сдвинувшись на кровати, я поморщилась от боли в ребрах и вздрогнула, случайно сбив все карандаши на пол.

— Черт.

Со стоном я слезаю с кровати, оставляя блокнот в центре, и приседаю, чтобы собрать их. Звук шагов останавливает мою руку.

Дверь открывается.

Габриэль стоит там, только что принявший душ, его темные волосы еще влажные и падают на лоб. Я сглатываю, разглядывая твердые линии его живота, изгибы хорошо сформированных мышц. Низко висящие брюки сидят на его бедрах, демонстрируя глубокий V-образный вырез и дорожку темных волос, идущую от пупка и исчезающую под ремешком. Его белая рубашка расстегнутая, закатана до локтей, что делает его предплечья рельефными, а вены выделяются на коже.

Он смотрит на меня горящими глазами, в его руках болтается полупустой стакан.

Я медленно поднимаюсь, как будто в комнате со мной не человек, а животное, и одно быстрое движение может привести его в бешенство. От хищника не убежишь и не надеешься спастись. Я и не заметила, что начала отступать назад, пока позвоночник не ударился о стену.

Я не могу удержаться, чтобы еще раз не пробежаться по нему глазами, замечая шрамы на его загорелой коже, которые я не заметила, когда он впервые появился в дверях. Он поднимает свой бокал и делает глоток, после чего снова опускает его. Его мускулы пульсируют и напрягаются, каждый сантиметр его твердой фигуры так же грозен, как я и думала. Но он прекрасен. Чертовски красив.

— Ты пьян? — спросила я едва ли не шепотом.

После нашей предыдущей встречи я не знала, куда он пошел, но он явно принимал душ.

Он делает шаг ко мне, и, хотя я пытаюсь вжаться в стену, как бы раствориться в ней, я понимаю, что деваться некуда.

Есть только определенный предел, который я могу вынести.

Он делает еще шаг, еще, пока не оказывается прямо передо мной, и его огненные глаза буравят меня. Я чувствую запах виски в его дыхании и наблюдаю, как он поднимает стакан, опрокидывая оставшуюся жидкость в рот. Я смотрю на его горло, наблюдаю, как оно дергается, когда он делает глоток, а затем осторожно, так чертовски осторожно, словно он не был человеком, созданным для насилия и греха, он ставит стакан на прикроватную тумбочку, и тот не издает ни звука.

— Я — что-то, — наконец отвечает он на мой вопрос.

— Я не хочу сейчас драться, Габриэль, — я устала и была близка к тому, чтобы сломаться.

Что случится после того, как я сломаюсь? Я не была готова узнать это.

Он наклонился вперед, потянулся к моим волосам и стал перебирать их между пальцами.

— Такие мягкие, — пробормотал он.

Я чувствовала его запах, пряный и кожаный аромат его средства для мытья тела, смешанный с его собственным естественным запахом, мускусным, пьянящим ароматом, в котором был весь Габриэль. Весь этот прекрасный смертоносный мужчина.