— Если ты предпочитаешь оставаться взаперти, то будь добра, Амелия.

— А откуда ты знаешь, что я не сбегу?

Он ухмыляется.

— Ты думаешь, что сможешь пройти мимо моих людей? — он оглядывается по сторонам. — Но если тебе это удастся, знай, что я буду преследовать тебя, от меня не уйти, и ты не сможешь спрятаться нигде, где бы я тебя не нашел.

— Спасибо за предупреждение, — усмехнулась я.

Я поворачиваюсь к нему спиной и направляюсь через фойе к двери, ведущей в игровую. За дверью я слышу знакомый смех моего сына, этот теплый, домашний звук, который мгновенно снимает боль в груди, о которой я и не подозревала. Я не привыкла проводить так много времени в разлуке с Линкольном.

Я осторожно и тихонько открываю дверь и заглядываю внутрь. Камилла сидит посреди пола в окружении мягких игрушек и строительных блоков, а Линкольн, счастливо хихикая, сидит перед ней. Странное зрелище: элегантная Камилла Сэйнт слегка растрепана, несомненно, от того, что она часами развлекает моего сына, своего внука.

Я немного растаяла, наблюдая за ними, за тем, как она заботится о нем, с каким терпением она сидит, пока он дергает ее за волосы и тычется в лицо пальцы.

Хочется сейчас обнять сына, и я даю знать о своем присутствии у двери, проскальзывая внутрь. Камилла оглядывается и мягко улыбается. Я предполагаю, что это выражения лица для маленького мальчика, который стоит перед ней и ничего не понимает.

— Как он? — спрашиваю я, присаживаясь на диван. Линкольн замечает меня и тут же улыбается, спотыкаясь о собственные ноги, когда спешит ко мне.

— Отлично, — улыбается она.

Я поднимаю его с пола и сажаю к себе на колени, где крепко обнимаю.

— Он очень похож на Лукаса, когда тот был в таком же возрасте, — вздыхает Камилла. — Авантюрный, игривый, всегда такой любопытный.

— Мне очень жаль вашего сына, — говорю я ей.

— Нет доказательств, что он умер, — шепчет она. — Еще есть надежда.

Я не могла даже представить себе ее боль. Ребенок, сколько бы ему ни было лет, никогда не должен умирать раньше родителей, но жизнь жестока, а эта жизнь была еще более жестокой, насильственной. Но это не значит, что она должна была ожидать этого или смириться с тем, что ее старший мальчик, скорее всего, мертв. Но я этого не говорю. Вместо этого я сочувственно улыбаюсь ей и отпускаю извивающегося Линкольна. Он тут же направляется к ней и усаживается на ее бедра.

Она улыбается сквозь слезящиеся глаза, проводя пальцами по темным волосам Линкольна.

Все оставшееся время мы сидим в тишине, наблюдая за моим сыном. Между нами не было слов, и она не останавливает меня, когда я забираю Линкольна, чтобы покормить и искупать.

Странно, никто не задавал мне вопросов, когда я шла по дому с сыном на бедре, не останавливал, когда я вошла на кухню и стала рыться в шкафах в поисках еды, которой можно было бы накормить Линкольна.

Я не была свободна в любом смысле этого слова, вооруженные люди стояли у каждой двери или бродили по дому, но, кроме их присутствия, они не разговаривали со мной.

Это все равно была тюрьма, даже если Габриэль считал иначе.

Глава 15

Габриэль

Я сижу за столом в столовой, стены по обе стороны от меня увешаны книгами, люстра в центре висит низко и заливает комнату теплым золотистым светом. Передо мной разложены блюда, я не знал, что ей нравится, поэтому попросил повара приготовить несколько разных блюд и гарниров.

Пришло время узнать мою жену получше.

В другом конце комнаты открылась дверь, и Кольт ввел внутрь Амелию, которая вырвала у него свою руку и свирепо посмотрела на него.

Она была вздорной и громкой, и это мне в ней нравилось.

Там, где большинство кивают и подчиняются, она борется и бунтует. Несмотря на то, что она боялась меня, потому что, скажем прямо, эта женщина была напугана, она не позволяла этому страху управлять ею. Она была самоуверенной. Сильной. Идеальная женщина, чтобы стоять рядом со мной, хотя заставить ее остаться там будет сложнее, чем я предполагал.

Она меня ненавидела.

— Привет, жена, — приветствую я ее.

Она бросает на меня взгляд.

Ее темные волосы влажные после душа, на ней простые леггинсы, которые обтягивают ее бедра и повторяют восхитительные изгибы ее ног. Свитер с капюшоном прикрывает ее верхнюю половину, он слишком большой, но она выглядит прекрасно, несмотря на это.

— Садись.

— Хочешь, я тоже буду лаять на тебя? — она огрызается, опускаясь на самый дальний от меня стул.

Я ухмыляюсь и выдвигаю стул рядом со мной.

— Садись сюда.

— Нет.

Я вскидываю бровь, в моем нутре расцветает чувство головокружения от ее неповиновения. Ссориться с ней становилось моим новым любимым занятием, потому что это означало, что я могу это сделать.

Я медленно встаю, не сводя с нее глаз. Она сужает взгляд, но не двигается.

Я хватаюсь за спинку ее стула и сильно дергаю, отодвигая ее от стола. Она вскакивает или, по крайней мере, пытается это сделать, но я быстро толкаю ее обратно, и она с громким звуком падает на стул.

— Отстань от меня! — приказывает она. Я обхожу ее, пока не оказываюсь перед ней настолько близко, что если она встанет, мы окажемся нос к носу.

— Ты хочешь усложнить себе жизнь?

— Нет, — усмехается она. — Я хочу усложнить твою.

Я усмехаюсь.

— Leonessa, — называю ее прозвищем, которое я ей дал. — Это просто делает мою жизнь интереснее.

— Тебе что, мало работы, что ты теперь похищаешь женщин и детей? Заставляешь их выходить за тебя замуж? На твоем месте, Габриэль, я бы нашла себе другое хобби.

— Зачем? Это мне нравится намного больше, — она кривит губы и смотрит в сторону, скрестив руки. — Теперь я хотел бы, чтобы моя жена сидела рядом со мной.

— Ну, твоя жена, — выплюнула она это слово. — Не хочет иметь с тобой ничего общего.

Я усмехаюсь и наклоняюсь вперед, хватаясь за сиденье стула между ее ног.

— У тебя нет выбора.

Я дергаю стул, и она визжит, хватаясь за края, чтобы удержаться, пока я с силой тащу стул и ее по полу, убирая один из них, чтобы затолкать ее на то место.

— Намного лучше.

— Ты чертова свинья.

Я сажусь на свое место, игнорируя ее, и беру виски, делая глоток янтарной жидкости.

— Хочешь выпить, Амелия?

Теперь она игнорирует меня.

Я наливаю ей бокал вина, подталкивая его к ней, и начинаю подавать ей еду со всех блюд. Она хочет быть упрямой — хорошо, но это не значит, что она должна голодать.

Она вздыхает и берет бокал, делает глоток, когда я ставлю перед ней тарелку.

— Спасибо, — пробормотала она.

Мы едим в тишине, Амелия не отрывает глаз от тарелки, стоящей перед ней. Я бросаю взгляд на нее каждые несколько секунд, любуясь шелковистыми прядями ее волос, кремовой текстурой ее кожи и тем, как темные ресницы обрамляют эти потрясающие голубые глаза.

Она оказалась совсем не такой, как я ожидал.

Она встает из-за стола, забирает свою тарелку и поворачивается, чтобы уйти.

— Сядь, Амелия.

— Габриэль, почему ты настаиваешь, чтобы мы это делали вместе? Мы не пара. Нас соединяет принудительная бумажка и угроза. У тебя есть мой сын. Его жизнь. Моя жизнь. Больше ты от меня ничего не получишь. Ни сейчас. И никогда. Ты и я, мы — ничто. Ты — ничто.

— Это мы еще посмотрим, Амелия, — говорю я, подходя к ней вплотную. Она отступает, а я следую за ней. Как в танце, она делает шаг назад, до конца, страх просачивается в ее глаза и вырывается из ее губ, когда ее позвоночник ударяется о стену, и она прижимается к ней.

Я поднимаю руку и наблюдаю, как она вздрагивает, закрывает глаза и отворачивает лицо в сторону. Это происходит с ней уже не в первый раз, и это заставляет меня сомневаться в ее прошлом. Я убираю прядь волос с ее лица и заправляю за ухо, ее кожа становится мягкой под моими пальцами.

— Я не причиню тебе вреда.

Она дышит через нос и выдыхает воздух изо рта, прежде чем повернуться и посмотреть на меня. В ее глазах — боль, много боли, боль от прошлого, которое я еще раскрою, страх, но не передо мной, хотя она, несомненно, боялась меня.