Тим Керби: Мужчина и женщина, будучи одинаково ценными, но полностью разными по природе, по иронии, для западного общества – это довольно радикальная версия феминизма.

Дарья Платонова: Эта идея существовала не только в христианском феминизме, ее можно встретить и в представлениях западных феминисток. По крайней мере, на уровне декларации. Там это не связано с религией. Главным в таком «stand point feminism», является утверждение о том, что женский мир не имеет ничего общего с мужским, что мужское и женское – это две параллельные Вселенные. Это довольно парадоксальная вещь, несмотря на то, что кому-то может показаться слишком очевидным. Мы и правда разные, ментально, психологически, даже на уровне внешнего вида. Но проблема в том, что либеральный феминизм, который сейчас доминирует на Западе, сфокусирован на создании полного равенства для мужчин и женщин. То есть современный западный феминизм, казалось бы, призванный защищать женщин, прямо направлен на их уничтожение, на утрату их идентичности, на геноцид нашей половины человечества. Отсюда и навязывание обоим полам одинаковой психологии, однообразного внешнего вида. Образцом становятся уже не мужчины и не женщины, а некое бесполое существо. Сегодня именно так, через полный отказ от обоих Вселенных – мужской и женской, устанавливается гендерное равенство. Сегодня на Западе происходит именно это – одинаковость мужчин и женщин уже становится реальностью.

Тим Керби: Существующая тенденция к андрогинности, и то, что мужчин заставляют быть аморфными и пассивными, в то время как женщин хвалят за силу и лидерские качества, все это сильно запутывает и сбивает с толку западное общество. Это то же самое, что пытаться затолкать квадратные колышки в круглые отверстия. Зачем мы это делаем и почему так не происходит в России, которая открыта всем большим трендам из голливудских фильмов? Почему у русских какой-то странный иммунитет против этого?

Дарья Платонова: Да, для России это очень интересная ситуация, потому что мы имеем возможность наблюдать, как феминизм развивался в мире, учитывая то, что в России избирательное право для женщины было принято еще в 1906 году, то есть в самом начале XX века, тогда как во Франции, например, только в 1944. Для многих эти простые факты покажутся чем-то неожиданным, но мы уже довольно долго живем в феминистском мире. И мы, русские, знакомы с ним не хуже Запада. Но сейчас у нас появляется новая возможность – стратегия христианского феминизма, феминизма активного, но при этом духовного, ориентированного не к земле, а к небесам.

Что касается современной России, я думаю, что мы все еще немного пытаемся копировать Запад. Мы все еще пытаемся быть такими же «либеральными», как на Западе. Даже при том, что у нас все же есть тенденция к самобытности, к многополярности в геополитике, ментально мы все еще находимся под влиянием западных клише: мол, мы находимся в мире, где существует мужское доминирование, а женщины – это Другие, созданные мужчинами. То есть, я не думаю, что мы уже преодолели этот либеральный феминизм в России. Я думаю, что мы все еще в этой ловушке, мы все еще существуем в либеральной парадигме.

Но в то же время мы должны понимать, что Россия уже была в авангарде феминистской битвы, когда женщины искали новых путей, нового осмысления онтологии своего пола. А сейчас у нас под влиянием западного либерализма регресс. У нас уже был советский авангардный киборг-феминизм с идеей противостояния механических женщин-работниц буржуазному либеральному укладу. То, к чему Запад в этой сфере только идет, у нас – в прошлом. И копирование либерального дискурса в этой области для нас не прогресс, а регресс. Наряду с железнобокой колхозницей и механической дояркой из советских оптимистических фэнтэзи, у нас есть зарождающийся христианский феминизм.

Тим Керби: Но почему русские женщины сами, без какого-либо принуждения, добровольно выбрали путь отвержения феминизма?

Дарья Платонова: На самом деле, я думаю, что все из-за контекста. Мы очень консервативны. Мы тяготеем к классике, и возможно, у нас женщины решили стать спасительницами патриархальности. Может быть, они почувствовали, что мужчины теряют на глазах свой статус, свою идентичность, утрачивают мужские черты. И сами решили быть патриархальными, чтобы, так сказать, «спасти спасителей». Возможно, вот такое объяснение.

В то же время Россия была коммунистической больше в геополитическом смысле, как цивилизация, противостоящая Западу. И я не уверена, существовало ли у нас в полной мере то, что сегодня принято называть «культурным марксизмом». При анализе консервативных медиа США может сложиться впечатление, что Запад сейчас страдает из-за коммунизма. Я встречаю много антикоммунистических высказываний, но они не столько антисоветские, сколько направлены против «культурного марксизма». У нас был коммунизм в основном в экономическом направлении – в экономике. Но у нас в советское время – за исключением раннего этапа – было не так уж и много строго коммунистической культурной политики, не было концентрации на феминизме, а о чем-то, напоминающем ЛГБТ и все те извращения, которые сегодня процветают на Западе, и речи быть не могло. Наш коммунизм был на самом деле другим.

Тим Керби: Интересно, но почему Россия, бывшая марксистской нацией, похоже имеет иммунитет к последствиям культурного марксизма?

Дарья Платонова: Дело в том, что наш менталитет не принял коммунизм таким, каким он был на Западе, то есть мы его существенно отредактировали. Нам, русским, сегодня занятно наблюдать за киборг-феминистками, которые напоминают нам наши ранние эксперименты, от которых мы давно отказались. Ведь они разрушают саму идею женщины как таковую. Но в то же время в нашей стране коммунизм так и не стал разрушителем женщин.

Тим Керби: И в заключение, есть ли какие-то ключевые различия в менталитете между сегодняшними западными и русскими женщинами: в их желаниях, надеждах, мечтах, политических взглядах?

Дарья Платонова: Я думаю, у нас нет такой одержимости борьбой против мужчин. Мы больше любим диалог, гармонию между мужчинами и женщинами. Мы думаем, что, если какой-то парень на улице помогает нам, например, отнести тяжелый чемодан, то это не доминирование, не унижение, не harassment, а искренняя помощь, и это нормально. Это значит, что человек помог нам таким образом. И мы тоже можем помогать мужчинам, но другим образом. Если это семья, то мы создаем психологический баланс, помогаем с нашей «кухонной магией». Ну, вы знаете, на Западе можно даже найти книжки, где речь идет о «садовых ведьмах» или о «кухонных ведьмах». Так они переносят войну полов в быт.

Ну, а если серьезно, то мы помогаем мужчинам разными способами, и я думаю в России идея диалога между мужчинами и женщинами широко принимается, в то время как на Западе такой диалог вызывает проблемы. Потому, что женщины на Западе абсолютизировали такую проблему, как доминирование мужчин. Якобы они над нами привыкли доминировать, и эта тема засела у них в головах, поэтому они ведут не диалог, а войну.

А ведь кто над кем доминирует – это вопрос. Просто есть разные формы доминации. В целом же нет ничего неприятнее, чем слабый, женственный, трусливый мужчина – он свой пол предает и дискредитирует, и к нашему не приближается. В мужчине интересно и привлекательно то, что является по-настоящему мужским, что делает мужчину мужчиной. Равно как и в случае женщин.