Пуля пронеслась там, где еще мгновение назад была его голова, и ударила в стекло. Стекло лопнуло так, будто меж уже вставленными зимними рамами заложили бомбу. Осколки не могли, но выплеснулись в комнату. Зазубренные стеклянные лезвия влетели внутрь. Прижимая к себе Аду, Митя откатился в сторону и ...

Дзанг-дзанг-дзанг! Осколки воткнулись в пол точно между Митей и Гиршем. Воцарилась тишина. Все как один, не отрываясь, воззрились сперва на полицмейстера - от паро-беллума в его руках расходилось облако пара. Потом на торчащие из светлых досок стекла.

- Тю, а як це? - наконец спросил один из городовых, переводя ошарашенный взгляд на разбитое окно.

За окном послышался раздосадованный скрипучий крик, похожий на воронье карканье, мелькнула тень с широко распахнутыми крыльями - слишком крупная для птицы тень.

— Это все, что тебя сейчас волнует, Мироненко? - просипел полицмейстер, пальцем стирая со щеки кровь из длинной царапины.

Митя приподнялся на локтях, отпуская придавленную им Аду. Посмотрел в широко распахнутые, полные растерянности и ужаса карие глаза, не скрытые как обычно стеклышками пенсне, выдавил кривую улыбку и плюхнулся на зад, тяжело дыша.

«Обошлось. Снова обошлось. Я жив. Дышу.»

Полицмейстер шагнул к окну мимо Мити протопали его ноги в начищенных до блеска сапогах. Дулом паро-беллума отбросил в сторону портьеру. И уставился на подоконник. Улыбка медленно сползла с его лица.

Он поворошил дулом кучку черной пыли, и уголок дешевого картонного переплета, будто обожженный по краям. Больше на подоконнике ничего не было.

В этот момент снаружи раздался бешенный топот, яростно задребезжали металлические ступеньки, и оттолкнув оцепеневшую в дверях мать Тодорова, ворвался дежуривший под окнами городовой:

- Шо тут, ваше благородие... - шаря взглядом по разгрому в комнате, с хрипом выдохнул он.

- Взять! - сдирая испачканную кровью перчатку и швыряя ее на начавшего шевелиться Гирша, ненавидяще процедил полицмейстер. - Взять всех! И этого ... и того ... и тех ... и этих ... Всех! Всех - в участок!

- Вы совершенно уверены, Ждан Геннадьевич? - счастливо улыбаясь - обошлось, опять обошлось! - спросил Митя.

- И этого тоже! - взревел полицмейстер. - И обыскать! Перевернуть весь дом!

Сопротивляться Митя не стал. Только когда городовой, корча виноватые рожи и поддерживая его под руку, как тяжелораненного, помог подняться с пола, Митя тихо прошептал поравнявшемуся с ним Тодорову:

- Надеюсь, ваша матушка журнал «Народной воли» на ночь не читает.

-А все же, куда книжки-то подевались? - азартно прошептали у Мити над ухом.

Митя нехотя обернулся на так и оставшегося безымянным конопатого гимназиста. Глаза у того горели, веснушки аж светились в полумраке камеры.

Аккуратно выставленной ладонью Митя заставил его отодвинуться:

- Вероятно, туда же, куда и ваш здравый смысл, сударь, - холодно сказал он и рявкнул. - Не было отродясь!

- Ну что вы, - обиженно проворчал конопатый. - Тут же никого чужих, только наши.

Митя обвел страдальческим взглядом камеру в участке, где сейчас сидели все – и гимназисты, и Тодоров, и парочка поднадзорных. Барышень заперли отдельно - Митя искренне надеялся, что в одном из кабинетов, не вовсе же полицмейстер разум утратил. Еще брата и сестру Гиршей сразу же увели.

- Во-первых, убедительно прошу меня к вашим «нашим» не причислять. Вроде бы я не давал никаких оснований. А во-вторых... - он выразительно кивнул на груду лохмотьев у двери камеры. Только если присмотреться внимательно, можно было понять, что это привалился к стене человек.

- Так он же спит! - вскинулся конопатый.

- Естественно, спит. Если бы не спал и явственно подслушивал, может, даже вы не стали бы болтать глупости, - меланхолично заметил Митя.

- То есть, он специально тут? Чтоб нас подслушивать? - конопатый выразительно сжал кулаки.

- Сядь, - буркнул ему Петр и поглядел на Митю иронически. - Надо же, разбираетесь! Жаль только, так сказать, с другой стороны решетки.

- Мне - нисколько не жаль, - отрезал Митя.

- Не ссорьтесь. Сейчас-то мы все по одну сторону решетки, - тихонько попросил гимназист.

- А долго ли? - скривился Петр.

Вдалеке увесисто хлопнула дверь, послышались голоса - рокочущие мужские, надрывные, почти плачущие женские.

- Родители, - тоскливо сказал конопатый и переглянулся с приятелем Васечкой.

- Дети, - усмехнулся Иван. - Как есть дети - боятся, что папенька с маменькой заругают.

- Это самое «детство» не мешает вам втягивать их в ваши дела, - процедил Митя.

- Не наши. Общие, - очень серьезно сказал Иван, а Петр, наоборот, ухмыльнулся. - Кто ж если не мы - «племя младое, незнакомое»? Не питерское старичье, те отечество только до края довести могут!

Раздался звук шагов, к дверям общей камеры торопливой почтительной побежкой примчался давешний городовой. Дверь распахнулась.

- Хорошо провел вечер?

- Познавательно, - ответил Митя, направляясь к выходу.

- Потерпите, юноши, скоро вас заберут родители, - выпуская Митю из камеры, кивнул отец гимназистам.

- А нас? - нахально поинтересовался Петр. Под ледяным отцовским взглядом невольно отшатнулся... и тут же качнулся обратно, явно злясь на себя за испуг.

- Для вас нынешним разом тоже все обойдётся лучше, чем могло. Вы нашли удачное прикрытие, - холодно бросил отец.

— Это... Это не они! - Тодоров вскочил. — Это я пригласил Дмитрия, нам было интересно познакомиться.

- Рад, что сын нашел себе приятелей. - все также холодно бросил отец и дверь камеры с лязгом захлопнулась у него за спиной.

В тусклом коридоре участка обнаружился нервно теребящий перчатки ротмистр Богинский. Жандарм открыл было рот - поздороваться хотел, или еще что, но натолкнулся на безучастный отцовский взгляд и сомкнул губы со звуком отчетливого хлопка.

В молчании они зашагали по коридору - отец впереди, ротмистр с Митей следом. Оправдываться Митя не собирался. Он не знал, что на вечеринке будет эта парочка неблагонадежных - Иван и Петр, не знал, что полицмейстер вломится с обыском, не знал... Отец мог бы его оправдания и принять, а вот общество... Светское общество - не полиция и не закон, оно не знает жалости и не прощает ошибок, наивности и непредусмотрительности. Для него «не знал» - не оправдание. Единственная причина, по которой можно попасть в тюремную камеру без ущерба для репутации - дуэль. А в Митиной нынешней ситуации были лишь стрельба и угроза жизни. А вот дуэли... дуэли не было, а значит и оправдываться - бессмысленно. Завтра о нем будет судачить весь город.

Они поднялись по лестнице, и отец распахнул дверь, не затрудняя себя стуком.

- А откажетесь - в тюрьму ваши пащенки пойдут, оба! На каторгу! - донесся ор полицмейстера, и женский плачущий голос выдохнул:

- Брат! Умоляю, они же дети!

- И к чему это вас Ждан Геннадьевич так убедительно склоняет, господин... Шнеерсон? Шмуэль Бенционович, верно? Это ведь вы во время набега виталийцев големов к пристани направили? - отец вопросительно поглядел на довольно молодого, и даже щеголеватого раввина, сидящего напротив полицмейстера на рассохшемся казенном стуле.

- Азохн вэй, такой большой начальник помнит бедного каббалиста с чугунки! Я был уверен, что как надобность закончится, ваше высокоблагородие не то что Шнеерсона, но даже «йосек» моих глиняных в лицо узнавать перестанет, - каббалист поднялся навстречу. — Вот, явился по просьбе сестрицы старшей, поскольку имею такое себе счастье быть дядей этих двух юных оболтусов, - он кивнул на приткнувшихся на лавке Захара и Сару Гирш. По обеим сторонам от них, то ли стражей, то ли наоборот, охраной, сидели мужчина и женщина. Были они оба немолоды и довольно бедно одеты. По тому, как гимназист Гирш мрачно не поднимал глаз на мужчину, Митя предположил, что это и есть тот самый отец-сапожник.