Митя понял, что удержать лицо не удастся. В деревню? Снова?

- Дядюшка говорил, что Мокошевны, равно как и Велесовны, для Моранычей не лучшие супруги! Ни Силы особой в потомках, ни способностей. - процедил он. - И я не понимаю, о каком-таком Мораныче вы говорите.

- Как угодно. - покачал головой княжич. - Мое дело предупредить.

Они снова зашагали по проспекту в молчании. Мысли Мити метались, как рыбки в пруду, если туда выпустить щуку. Племянница! Только племянницы к его заботам не хватало! У него, вон, тетушка, кузина, Шабельские, Лидия и Зинаида, и ... Даринка, чтоб ее! Но какая-то неизвестная племянница губернаторши, из-за которой еще и в деревню ехать придется - увольте!

Он вдруг криво и зло улыбнулся. Всего полтора месяца назад им владела отчаянное желание убивать, и губернаторша тогда казалась вполне приемлемой жертвой. Остается только жалеть, что вместо нее варяжский набег подвернулся!

А теперь что ж, теперь его самого ждет смерть. Он, конечно, будет сопротивляться до последнего, но если ничего не выйдет... то мысль о провале хитрых планов Леокадии Александровны послужит хоть каким-то утешением! Не будем им никакой свадьбы! Мертвецы не женятся!

- Так что писем подругам она писать не станет - чтоб те жениха не перехватили. Леокадия Александровна весьма радеет за своих юных родственниц: как ближних, так и дальних. настолько, что даже способна промолчать, по крайности, пока не будет знать точно. - заметив Митину улыбку, слегка нервно заверил Урусов. - Ну же, Митя, взбодритесь! За вами пока не гонятся с брачным договором, а мы уже пришли!

Митя глубоко, всей грудью вздохнул, точно сбрасывая с плеч невидимую тяжесть, и поднял глаза. Над ним красовалась уже знакомая вывеска «Домъ модъ для дамъ и господь», но сегодня он надеялся найти тут вовсе не труп!

- Сегодня самый важный день моей жизни! - беззвучным шепотом повторил он.

- Нам в обход. - Княжич нырнул в узкий проем между домами, и потянул побитую пятнами ржавчины створку и шагнул во двор, - знакомое место, верно?

- Я тут труп нашел.

— Это вас как-то беспокоит?

«Он же считает меня Моранычем - с чего бы Моранычей беспокоили покойники?» - уныло подумал Митя. Покойная Фира Фарбер, чей труп он вытащил здесь из дворового нужника, его и впрямь нисколько не беспокоила. Сидела себе тихохонько на крыше того самого нужника, рассеяно раскачивая на пальце сложенный кружевной зонтик. Зонтик то и дело касался дощатой стены, но не ударялся, а проходил насквозь, и тогда по всей слегка размытой фигуре девушки пробегала легкая рябь. При Митином появлении она подняла голову и на губах ее даже мелькнуло что-то вроде улыбки. И снова принялась раскачивать зонтик, точно маятник на часах.

Все знавшие ее, говорили, что Эсфирь Фарбер была неглупа, и для своего низкого положения неплохо образована. Если фабричную работницу, лавочницу и парочку мазуриков удовлетворила смерть задравшего их медведя и его цыгана-поводыря, то Фире нужно было истинное возмездие. Настоящий виновник. А потому она ждала. Тихо, терпеливо, и впрямь совершенно не беспокоя Митю, лишь иногда мелькая в отдалении, видно, чтоб убедиться, что тот ничего не забыл, и от решения рано или поздно добраться до господ Лаппо-Данилевских не отказался.

С трудом подавив желание кивнуть призрачной девушке как старой знакомой, Митя шагнул за Урусовым. Небрежно составленный у ворот штабель щетинящихся ржавыми гвоздями деревянных ящиков с едва слышным скрипом качнулся и принялся медленно крениться, норовя обрушиться Мите на голову. Митя стремительно проскочил мимо, груда ящиков замерла и застыла в хлипком равновесии. Будто передумала падать.

Насколько щегольским был передний фасад «Дома модъ», настолько задняя его сторона оказалась запущенной и неухоженной. Урусов с явным усилием потянул на себя облупившуюся дверь. Пронзительно, до зуда в зубах, заскрипели несмазанные петли, под облезлой краской тускло блеснул металл. Митя придержал дверь, с удивлением разглядывая сложный германский замок, обернулся, новым взглядом оценивая захламленный двор. А ведь если ночью идти, в темноте, до этой двери почти невозможно добраться не покалечившись, и уж вовсе невозможно – не наделав шуму.

На крыше нужника невидимый для остальных призрак приветливо помахал ему зонтиком, Митя хмыкнул и нырнул в сумрак коридора. Дверь за ним с душераздирающим скрипом захлопнулась и в коридоре воцарилась почти полная темнота. Темнота пахла. Знакомыми ароматами ателье: шерсть, раскаленный утюг и мел, сквозь которые тянуло приглушенными, но все ощутимым запахами старой лежалой одежды и пота.

Митя моргнул, в очередной раз поблагодарив особенность своего зрения. Если бы не умение видеть в темноте, он бы непременно врезался в составленные у стены стулья или груду ветоши на себя завалил! В отличии от ящиков с торчащими гвоздями - не смертельно, но весьма неловко. И неприятно.

- Кто там ходит? Кто бы не ходил - ходите сюда или, ходите отсюда, а не стойте там столбами!

— Это мы, Исакыч! - возвысил голос Урусов.

- Мы? - хмыкнули в ответ. - Ой вэй, как же много вы про себя сказали, уважаемые «мы»! Прям даже неловко спрашивать - а вы, собственно, какие-такие «мы» будете? Мы, Александр III, кровью Даждьбожей император?

- Господин Альшванг, не забывайтесь! - голос Урусова стал предельно строгим.

- Ах, вот это какие «мы»! - возрадовались в темноте. - Его благородие полицейский княжич.

В темноте коридора снова заскрипели петли, и отворившаяся на другом конце коридора дверь впустила внутрь немного дневного света. Урусов уверенно направился туда.

За дверью оказалась портновская мастерская с безголовым манекеном на железной ноге, и заваленным обрезками тканей столом. На дорогие ателье на Невском, к которым привык Митя, и даже на претендующий на венский шик «Домъ модъ», она не походила совершенно. Здесь обретался самый что ни на есть дешевый портной, из тех, кому и шить-то редко приходится - всё больше перешивать. Подаренное дородной барыней платье обуживать для тощей горничной, поношенные юбки выворачивать уцелевшей изнанкой наружу, перелицовывать гимназическую форму старших братьев для младших, дедовские штаны - для внуков, удлинять подолы платьев подросшим барышням, и надставлять рукава сюртуков вытянувшимся за лето сынкам небогатых семейств. А еще - перешивать для желающих выглядеть «по-барски» приказчиков украденные гостиничными ворами жилеты и сорочки постояльцев.

- ... разом с его высокоблагородием полицейским сынком! - раздался уже знакомый ехидный голос. - Тем самым, который у нас в нужнике труп сыскал!

На узкой колченогой кушетке под окном, кренделем свернув ноги, восседал типичный еврей-портной. Настолько еврей и настолько портной, что казался не живым человеком, а скорее персонажем из новомодной пьески. Черная потертая жилетка была напялена поверх застиранной до серости рубахи, а босые и изрядно грязные ступни торчали из обвислых штанин. Длинная и острая, как мокрый хвост дворняги, борода была воинственно задрана, сдвинутые на нос очки грозно поблескивали, а серые выцветшие глаза смотрели с морщинистого лица настороженно и неожиданно жестко.

«Такими тазами в прицел хорошо глядеть!» - мелькнуло в голове у Мити.

- Здравствуйте, Яков Исакыч! - не обращая внимания на издевательские титулования, поздоровался Урусов - на губах его играла улыбка.

Старый портной посмотрел на Урусова сквозь очки, потом поверх них – и возмутился:

- Какое здоровье у старого больного еврея? «Руки не держат», —он протянул перед собой широкие, как лопата, лапищи.

Такими грести хорошо. Или шеи сворачивать.

- ... ноги не ходят. - он резко выбросил вперед ногу. - И глаза не видят совсем! – и видно, в подтверждение своих слов, поднял очки на лоб. - Так шо и вам, паны ясные, доброго здоровьичка, как мне! - заключил он.