- Меня нигде не считают за равного, - с хладнокровием давно пережившего обиду и смирившегося ответил Йоэль. - Альвам не нужен я, империи - весь мой народ, так что уж сделайте милость, оставьте меня с теми, кому я хоть как-то гожусь. Тем более, что Моисей Карпас тоже сегодня ничего делать не станет. Он также празднует субботу, как и все.

- Я ... Вы ... - Митя стиснул кулаки: эти люди, с их правилами - безумны! - Делайте, что вам угодно, господин Йоэль, но нынче ночью железо будет доставлено к причалам. И если Моисей Карпас не появится с оплатой, я просто пущу железо ко дну ... и пропади все пропадом! - прошипел он и тут же пожалел! Проклятье, ведь можно привезти железо и днем позже, но не брать же слова обратно. Много чести!

Он круто повернулся на каблуках, направляясь к паро-коню.

- Нууу ... - с издевательской задумчивостью протянул за спиной Йоэль. – Ночью суббота уже закончится.

Митя выдохнул сквозь зубы, стараясь не шипеть, как сифон с сельтерской. Только бросил через плечо взгляд на нахально скалящегося ушастого еврея - улыбка тут же исчезла у того с лица, будто ее веничком для пыли смахнули. Вскочил в седло и рысью погнал автоматон в сторону ткацкой фабрики. Оставалось надеяться, что хотя бы ведьма не станет над ним измываться!

- Я не могу сейчас никуда ехать!

Митя кивнул - он отлично понимал, что она и впрямь не может. И тихо ответил:

- Но тебе придется.

В этот раз найти Дарью Шабельскую не составило труда. Нужно было всего лишь подъехать к тетке, торгующей свечами рядом с собором, и спросить, где нынче «панночка-ведьма». Та неодобрительно поджала губы, словно Митино желание видеть их личную ведьму, оскорбляло ее до глубины души, но спорить не посмела. А погнала на розыски крутящихся поблизости нищих мальчишек. Минут через десять, сквозь зубы и через силу, сообщила, что «ведьмочка-деточка, благодетельница наша, нынче дюже занятая, однако ежели пышному панычу так сильно надобно, нехай ехает на ткацкую фабрику». И Митя поехал, ворча про себя, что, если бы барышня-ведьма уведомила его об этом способе связи хоть на день раньше, он бы не пошел в дом Шабельских, не столкнулся с Лидией, не вызвался проводить Аду, и не попался полицмейстеру! Мысль о том, что Даринке всего двенадцать, а сам он на четыре года старше, а значит, должен, как более опытный, сообразить, что такая связь понадобится, Митя немедленно изгнал из головы. Ибо нечего думать принижающие самого себя мысли! И без того найдется, кому их не только подумать, но даже высказать.

- В ткацком она! - перекрикивая исходящий от мрачного здания фабрики ровный гул, проорал мужичок у входа. - Ступайте вон в ту дверку, паныч, прямиком через прядильню, а там уж найдете. А за коняшкой вашим я пригляжу, чтоб не отвинтили чего ...

Дверь распахнулась перед Митей и тут же навалилась тьма и духота. Цех был затянут грязно-коричневой пеленой пыли. Рядом мелькнул острый металлический угол прядильной машины. И тут же со щелканьем и лязгом исчез – машина укатилась обратно, выпуская из своего нутра спряденные нити. Существа, сквозь пыльную муть похожие на мелкую нечисть, немыслимо изгибаясь, ныряли под машину, ловко смахивали с крутящихся шестеренок пыль, и выкатывались с другой стороны в самый последний момент - когда казалось, что стремительно ходящие зубчатые гребенки сейчас перемелют их тела, добавляя кровавую краску в выплюнутую «паучихой» нить. Прядильная машина выпустила пар, следом взмыли новые столбы пыли, и завеса опять сомкнулась, лишь по-прежнему слышны были лязг и грохот.

Пыль запорошила глаза и набилась в легкие. Заходясь кашлем, Митя пошел сквозь мутную взвесь, на ходу нашаривая ладонью стену цеха. Наперерез выскочило одно из вертевшихся вокруг машины существ - и оказалось вовсе не нечистью, а тощим мальчишкой в одной лишь рубашонке и с покрытым слоем пыли лицом.

Закашлялся, упираясь обеими руками в стену и содрогаясь всем худеньким тельцем, сплюнул на пол сгусток крови - и снова скрылся в пыли. Кашель слышался со всех сторон. Не способный больше ни мгновения оставаться в этом аду Митя бросился вперед, всем телом ударился об дверь - та распахнулась, и он замер, жмурясь от бьющего в глаза света от высоких окон, и зажимая уши от нахлынувшего со всех сторон грохота.

Жужжали мерно крутящиеся бабины с намотанными на них нитками, вытягиваясь на зубцах ткацких станков. Рядом сновали бледные сутулые женщины, перехватывая нити, подтягивая, сплетая в тканное полотно. Митя согнулся от кашля, выталкивая из легких набившуюся пыль, а когда выпрямился, углядел у стены знакомую фигурку в потрепанной мальчишеской одежде и сдвинутом на затылок картузе со сломанным козырьком.

Прижимаясь к стене, Митя проскользнул мимо станков. Шум глушил его шаги, так что Даринка даже не обернулась, когда он остановился у нее за спиной, и тень его упала на лежащего перед ней ребенка. Мертвого ребенка. Черноволосый мальчишка выглядел лет на семь, но Митя откуда-то точно знал, что ему одиннадцать - просто тощим тельцем и малым ростом выглядел тот сущим ребенком. Рот мальчишки был испачкан кровью, страшно заострившийся нос глядел в потолок, а безжизненные, широко открытые глаза - прямо на Митю. Точно, как когда-то глядела на него мертвая мадам Сердюкова. Как смотрел призрак Эсфирь Фарбер, безмолвно требуя найти ее настоящего убийцу. Но Сердюкову и Фирочку убили, а этот мальчишка умер от естественных причин, Митя это знал точно!

Умереть от голода, болезней и истощения ... законно!

Так чего хочет от него этот мертвый мальчишка? Кто ему виноват?

— Это я виновата! - Даринка подняла полные слез глаза.

Митя поглядел на нее дико.

- Чахотка .. . Скоротечная ... Я ... не справилась.

- Даже Живичи-целители не всегда могут справиться, - Митя присел рядом на корточки.

- На Живича у них денег нет.

Сложенные на груди руки мальчишки соскользнули, и его бессильная ладонь раскрылась, словно настаивая. Ведь не Даринку же он обвинял, это было бы и вовсе несообразно! И это обвинение Митя бы не принял. У Даринки есть свои грехи, но этот - не на ней. Не слишком задумываясь, что за обвинения, и почему именно он решает, принимать их или нет, Митя присел на корточки и его пальцы легли в эту требовательно раскрытую ладонь. Чего же тебе нужно?

Руку дернуло, точно прошило перуновой молнией. Радость была ... давно. Когда еще было лето и пыль под босыми ногами теплая, и краюху черствого хлеба можно грызть, размачивая колючие крошки на языке. Потом дневную норму на фабрике повысили, и вырабатывать ее не получалось ни у него, ни у матери, а значит, платили меньше. Младшие, еще не способные работать, только пищали от голода, как щенята. А он заливал в пустой живот воды, сколько влезало, перетягивался старым, еще отцовским, кушаком, и шел на смену. После работы тело наполняла тягучая, выворачивающая суставы усталость, а привязавшийся кашель встряхивал желудок - его не унимали ни отвары трав, ни руки матери, обнимавшей его по ночам. Есть хотелось всегда, так что он начинал сосать собственный язык, почти в бреду представляя, что это - кусок мяса. Один из тех голубей, что иногда удавалось поймать - мать тогда варила похлебку с тонкими, как чахлые весенние травинки, мясными волокнами. Тогда на блеклых лицах младших появлялись улыбки. Младшие! Мама! И выработку снова повысили ...

Митя хрипло выдохнул сквозь стиснутые зубы, выныривая из чужой памяти, и безошибочно нашел взглядом женское лицо. По щекам такой же черноволосой, как и мальчишка, женщины неостановимо катились слезы, она вытирала их рукавом, а ее пальцы, словно живущие своей, отдельной жизнью, монотонно, не задерживаясь ни на мгновение, продолжала запускать уток ткацкого станка между нитями.

- Она ... она продолжает работать? - ошеломленно вырвалось у Мити.

- А что ей еще делать? - безнадежно откликнулась Даринка. - Иначе за сегодня ей не заплатят, а у нее еще двое ... живых. И мужа нет.