Митя протянул руку и коснулся ладони мертвеца.

Яркий солнечный свет обрушился на него. Высокая трава, река блестит на солнце, тонкий ломоть черствого ржаного хлеба в подоле замызганной рубашонки и пронзительный, полный ужаса крик:

- Барыня на Москву собралась! На Кузнецком Мосту платьями закупаться! Бегите! Все бегите! - крик захлебнулся, послышался звук удара.

Сестра подхватила его из травы, закинула на закорки и побежала, будто на пятках ее выросли крылья. Он держался за ее плечи и сердце от страха бултыхалось в горле. Они уже вбегали во двор - выскочившая из дома мать, протягивая руки, бежала им навстречу...

Свет солнца закрыла огромная темная фигура, его вырвали из рук сестры и швырнули на телегу, где тесно, как котята в лукошке, уже были набросаны такие же как он - маленькие и потерянные. Скрипели несмазанные оси, над телегой стоял неумолчный детский плачь, сквозь который он услышал довольный голос управляющего:

- Эк быдло деревенское щенков наплодило! Всех распродать, так барыне не токмо на платья - и на туфли с муфтами достанет. Да и нам малая копейка перепадет.

Мать еще с криком бежала за телегой, пока хлыст барского управляющего не швырнул ее в пыль деревенской улочки.

Мир закрутился в серой пелене, одну за другой высвечивая бесконечно-однообразные картинки плавильного цеха на уральском заводе, куда его купили: дым, смрад, дышащий жаром поток кипящего металла, боль в плечах, спине и скрюченных ранней сухоткой ногах, не отпускающая даже на койке в бараке, где зимой углы покрывал иней, а летом все плавилось от жары. И бесконечное ожидание, когда что-то изменится, ну хоть что-то! Как дали волю, даже показалось, что сбылось и ... показалось. Второй раз показалось, когда с Урала он перебрался сюда: здесь теплее и сытнее, и опытных работников мало, а от того их ценили, и он даже впрямь начал надеяться, что хоть под старость может вдруг начаться жизнь. Когда всё оборвалось враз: в день зарплаты, в темном переулке, ударом свинцовой гирьки в висок.

Рухнула тьма и он понесся прочь-прочь-прочь, оставляя за собой тоску, безнадежность, и напрочь пустую, не нужную уже оболочку.

Митя беззвучно закричал, выгибаясь от боли так, что казалось, затылок вот-вот коснется спины, а на прозекторском столе так же страшно и беззвучно открывая рот, выгибался мертвец. Его тело почти переломилось пополам, поднимаясь над столом, на миг он замер, опираясь лишь на затылок и пятки и с силой грохнулся обратно на стол.

Загудело. Ножки стола покачнулись. Заполонивший комнату темный туман ослепительно вспыхнул и все исчезло.

Митя медленно открыл глаза, закрыл, разглядывая каменный пол с расплывающимися по нему мелкими темно-багровыми пятнами. Вот упала еще одна. Он поднял руку к носу - едва не свалившись вперед лицом. Болели отбитые об камень колени и ладони. Мелко дрожа, он поднялся, ладонью зажимая кровоточащий нос.

- Но это же... как же... несправедливо! Я... я не хочу так жить! Никто не захочет!

- Никто не захочет, - повторил за ним чужой голос.

Губы мертвеца шевелились. Закрытые веки медленно поднялись и в кирпичный сводчатый потолок уставились залитые сплошной чернотой глаза. Потом тьма начала словно бы стекать с белков, открывая обычные, тускло-серые зрачки.

Митя поморгал. Мертвец повторил - его веки опустились и поднялись, лишь взгляд оставался стеклянистым и неподвижным - как глазки-пуговицы у сшитой из обрезков меха игрушки.

Митя повел шеей - мертвец покрутил головой. Туда-сюда. Чувство было ... странным. Будто... будто попытался натянуть на себя чужой, не по размеру сюртук.

«Сядь». - мысленно велел Митя, и уронив простынь, мертвец уселся на столе. - «Встань».

Так же медленно тот спустил ноги и встал рядом, чуть покачиваясь.

- Хорошо. - Митя свалил собранную одежду на стол и бросил рядом гребешок. - Умойся. Расчешись. Приведи себя в порядок и оденься.

Неуклюже переваливаясь, будто весил втрое больше, чем на самом деле, поднятый мертвец поковылял к рукомойнику.

Митя отошел к стене и обнял себя руками, часто и рвано дыша. На плечи давила тяжесть - точно поднятый мертвец всем своим весом навалился. Картинки чужой жизни вспыхивали перед глазами, отравляя ощущением полнейшей униженности и беспомощности. Перед всеми: законом, хозяевами, властями, мазуриками ...

«Я не хочу так жить. Я не хочу так жить. - С монотонностью заевшего фонографа крутилось в голове. - Чтимые Предки, да хватит! Хватит! - мысленно заорал он на себя. -Так жил вовсе не я! Я так и не живу!»

Двигаясь медленно, словно сквозь кисель, мертвец принялся одеваться. Также неторопливо, приспосабливаясь к давящей на плечи тяжести, Митя расправил простынь - была мысль положить вместо пропавшего другое тело, но на леднике никого не оказалось. Что ж, значит - как повезет.

- Пошли, - скомандовал он, снова направляясь к окну. Выбраться обратно оказалось не в пример легче, а уж покойник и вовсе не испытал никаких затруднений - немыслимо изогнувшись, как ни одно живое тело не способно, он просочился в выбитое окно. Мите только и оставалось, что прислонить к раме оторванную фанеру.

У стены обнаружился Йоэль - альва немилосердно тошнило.

- Какая же гадость ваша сила! - прохрипел он, простецким, но все равно изящным жестом обтирая рот ладонью. Посмотрел на мертвеца, который встал рядом с Митей, глядя перед собой неподвижными, пустыми глазами и лицо альва исказилось кривой сардонической улыбкой. - А мальчишка-то прав был - мы-таки украли мертвеца! Точнее, свели, как лошадь со двора. Его не хватятся?

- Здешний трупорез любит заложить за воротник, и появляется в участке не раньше двух, а то и трех пополудни. Будем надеется, что он и сегодня не изменит своему обыкновению. Вы можете с этим что-нибудь сделать? - Митя указал на метущие мостовую штанины, и сюртук, в котором щуплое тело покойного болталось как единственная горошина в стручке.

- Что, прямо здесь? - возмутился альв, оглядываясь по сторонам.

Митя вытащил из жилетного кармана часы и выразительно щелкнул крышкой.

Йоэль одарил его недобрым взглядом, вытащил из саквояжа иголку с ниткой и булавки и принялся кружить вокруг покорно замершего мертвеца как вокруг портновского манекена. Единственная разница - альв то и дело крупно сглатывал, похоже, его продолжало тошнить.

- Ну вот, - сказал он, обрывая нитку на наскоро подвернутом рукаве. - А теперь идем и посмотрим, хватит ли этого, чтоб выдать мертвого работягу за живого делового посредника!

- Полагаете, придут?

Моисей Карпас скользнул взглядом по нервно косящемуся на вход в ресторацию Гунькину:

- Либо придут, либо нет.

По отделяющим столик от остального зала решетчатым шпалерам, увитым вьющимися растениями, словно пробежала волна - листики закачались. Жаль, что пошевеливший их сквознячок не дотянулся до самого столика - Моисей Карпас не отказался бы почувствовать на разгорячённом лице легкое дуновение прохлады.

- Шутить изволите, господин Карпас? - холодно поинтересовался секретарь правления.

- Больше беспокоюсь, господин Гунькин. - холодно улыбнулся тот в ответ. – В точности, как и вы.

- Я говорил, что встречаться невесть с кем, да по анонимному посланию - опасно!

- Поэтому я назначил встречу в ресторации собственного отеля. Здесь швейцар, официанты, мой секретарь, - он кивнул на столик посреди зала, где в одиночестве трапезничал лощеный молодой человек. Только присмотревшись очень внимательно - фактически затянув под столик! - можно было заметить, что пола его сюртука оттопыривается, будто под ней спрятано что-то. Например, паро-беллум.

- А если наш контрагент не явится, мы просто позавтракаем, - в подтверждение своих слов он ковырнул яйцо-пашот на тарелке. Есть на самом деле не хотелось. – Но, полагаю, автор послания - кто бы он ни был - желает денег. А за деньгами люди, как правило, приходят.