— Может, вам просто музыку сменить?

Женька благодарно улыбнулась. А потом поёжилась, торопливо оглянувшись на ворота.

— Пойдём, может?.. А то Танька сейчас народ с вилами приведёт — ещё под раздачу попадём.

Переживала Женька, конечно, не столько о возможности попасть на вилы, сколько от осознания, что безопасный мир стал чуть менее безопасным. Максим и сам ощутил неприятный холодок, глядя на редкие зубцы ворот. Только что — у него заныло потянутое плечо — он пролезал через них. А кто может пролезть ещё? В конце концов, не каждый преступник обладает крупным телосложением.

— Я провожу… — вырвалось у него. А потом, будто уточнив, спросил: — Можно?

Секунду, что Женя молчала, Максим видел, что на щеках её мелькнул насыщенно-розовый. А потом она кивнула. И уже второй раз заправила прядку за ухо.

Они двинулись по тропе в лагерной цивилизации. Её тонкие ноги мелькали совсем рядом с Максимовыми — кряжистыми и тёмными по сравнению с ними. Шла Женя будто по ровной линии, которую видела только она, торопливо перескакивая с одной ноги на другую. Максим сбавил шаг.

— А ты раньше была в лагерях? — спросил Максим, чтобы спросить хоть что-то — тишина подзатянулась.

— Давно, лет в восемь, — кажется, охотно отозвалась Женя. — Но у меня там через неделю отит начался, и меня домой забрали. Кстати, я только в машину села, и ухо проходить начало. К дому когда подъехали — уже ничего и не было.

— А меня так решили к спорту приобщать, — истинную причину его здесь пребывания Максим озвучивать не стал. Тем более, сам её пока только смутно чувствовал. — Поздновато, наверное.

— Да ну, — не согласилась Женя. — Поздно — это когда маньяк уже нападает. Ой…

Фраза про маньяка вырвалась у неё совершенно случайно — как альтернатива фразы вроде «поздно — когда акулы ноги доедают».

Тут они рассмеялись вдвоём, решив не углубляться в тему. И пошли, не сговариваясь, чуть быстрее. И уже почти вышли к одному из старших корпусов. Там было тихо. В отличие от корпуса административного, куда уже давно успела заскочить Таня.

Виталий Викторович был замом по воспитательной работе. И, так как воспитываться современное поколение не любит (интересно, какое-нибудь любило?), то очередей из воспитанников к нему не выстраивалось. Поэтому эта девчонка, шаровой молнией залетевшая в душное пространство, в первые секунды напугала его до чёртиков.

И всё же трезвость мысли не до конца покинула Виталия Викторовича — в её бессвязном вопле он явственно различил слова «маньяк», «опасность» и «охренеть».

— Погоди, погоди, — Виталий Викторович бессознательно вынес перед собой раскрытую ладонь в надежде притормозить словесный поток. — Кто маньяк?

— Да я откуда знаю? Мужик какой-то! — накал Танькиной экспрессии не уменьшался, но мельтешить она стала меньше — отвлеклась тёмную линию, уходящую на ладонь зама по воспитательной работы из-под металлического ремешка часов.

В голову сама собой пришла мысль о тюремных наколках, поэтому Танька и решила притормозить.

— Где мужик? — напрягаясь, вопросил Виталий Викторович.

— Да за воротами стоял!

— И что делал?

— Ну… на меня смотрел…

Повисла многозначительная пауза. Во взгляде зама так и читалась мысль о том, мало ли кто куда смотрит.

— А ещё что делал?

— Он в кустах сидел! И из кустов на меня вылез!

— А ты где была?

Танька, конечно же, сообразила, что сообщать о том, что вылезала за территорию лагеря, не стоило. И стала на ходу сочинять:

— Да с сестрой гуляла! Идём, никого не трогаем, а тут он перед воротами. Из кустов, в смысле вылез. Вот чего ему в кустах перед лагерем делать? Тут ни деревни, на остановки рядом нет! И в лесах ещё не созревало ничего! Да и нет тут лесов — кусты одни. А он нас увидел и через забор лезть стал! — увлёкшись, Танька наглядно продемонстрировала, как маньяк перелезал через забор, используя личный недавний опыт. — И на нас всё смотрит. Вот так, — изобразила бычий взгляд. — А потом в карман за чем-то полез. И улыбаться стал! — Таня растянула губы в крокодильей улыбке. — Да жирный оказался. Застрял там, как свинья! — она сама себя осекла, понимая, что даже для неё сейчас изображать свиные визги будет излишне. — И здоровый весь такой! А если это педофил? И ночью теперь вернётся? А тут дети! А он, между прочим — псих!

Танька наскочила на стол, упираясь в него обеими руками и во все глаза глядя на зама. Который всё же воспитательной работой занимался и вполне себе угадать некоторое преувеличение в Танькином изложении. Но, надо признать, излагала девка складно. И насыщенно в эмоциональном плане. И если от такой сейчас отмахнуться, то, распалённая отказом, сейчас же понесётся сеять панику среди неокрепших умов, на ходу привнося в историю акты каннибализма, геронтофилии и убийства одноногих щенков. Так что взять зарождающуюся панику под контроль.

— Подожди, а ты точно всё это видела? — вот тут профессионализм Виталия Викторовича здорово дал маху. Потому что оскорблённая недоверием Таня вышла на очередной виток истеричности.

— Нет, блин! Мне просто внимания не хватает и делать нечего — только по кабинетам вашим бегать! Вот прояви, называется, ответственность! Что, промолчать надо было? Чтоб потом какого-то ребёнка убили? И виноват-то кто будет — я?

Скрипнув зубами, Виталий Викторович сдался. Точно сейчас понесёт не только про маньяка, но и про бездействие, а то и беспредел властей. Так что, вяло махнув Таньке на стул, он снял с рычага потёртую телефонную трубку и нажал несколько клавиш.

А Танька, довольная собой, плюхнулась на разогретый скрипучий стул и разглядела, что на ладони у зама следы не татуировки, а шариковой ручки. Что её окончательно успокоило.

А вот весь «Юннат» до самого отбоя не успокаивался. Все каким-то образом обо всём узнали, и в мельчайших подробностях. Несмотря на то, что всему административному и педагогическому составу не велели ничего никому говорить, а Таньку предусмотрительно таскали с собой. Проверяли внутренние и прилежащие территории, искали тайные ходы и всем велели сидеть по отрядам, каждые полчаса пересчитываясь.

В пылу упустили, конечно, что Танька говорила про свою сестру. Но сестра и сама никому ничего не рассказывала. Тем более не знала, что там наговорила Танька. Сначала нужно сверить показания.

Максим же, которого Саша вместе со всем отрядом действительно пересчитывал, вынул из кармана добытый недавно цветок. Тот, хоть и пообтрепался в недавних событиях, не рассыпался и сохранял весьма пристойный вид. Правда, начал уже подвивать.

Тогда Максим достал сумку и принялся в ней рыться.

То, что летний список чтения Максим уже закачал в телефон, родители, конечно же, не поверили. Папа тогда, ни слова не говоря, подошёл к книжному шкафу и взял с полки книжку в потрёпанной зелёной обложке. Хорошо хотя бы не слишком толстую — явно не «Тихий Дон» в одном томе. И сам засунул её в Максимовскую сумку.

— Нечего глаза о телефон портить, — многозначительно сообщил он, в упор глядя на Максима. И у того даже мысли не возникло не только спорить, но и даже тихонько выложить «лишний груз» из сумки, когда никто не увидит.

А мама только фыркнула:

— Детям надо доверять.

Но возражать против «лишнего груза» не стала.

Поэтому сейчас у Максима была вполне себе подходящая для гербария штука.

Максим раскрыл книгу на середине и уложил в центр печатного листа необычное соцветие. Выровнял головки и расправил поникшие листики. И захлопнул книжку. А потом засунул её обратно на дно сумки.

Даже если он решит вдруг её почитать, то до середины вряд ли скоро доберётся. Так что цветку пока ничто не угрожает.

Максим откинулся на спину, подминая под лопатки края пухлой подушки. И подумал о том, что скоро у них будет матч. На котором Женя будет болельщицей. И Таня наверняка придёт смотреть.

Заниматься в зале было душно, несмотря на раскрытые настежь окна. Свет, будто путаясь в защитных решётках, от злости нагревался и сочился среди запахов краски, пота и усталости повышенной тепловой насыщенностью. И адреналин буквально витал в воздухе.