Таня на сестру совсем не похожа. Если не знать, то никогда не догадаться об их родстве. И Максиму хотелось думать, что Таня бы никогда не пришла на танцы с другим парнем. Хотя знать наверняка он, конечно, не мог.

Тем временем Таня немного осмелела. Она, наконец, подняла глаза на Максима и даже улыбнулась ему — коротко и ободряюще. В глазах её отражалась россыпь мелких огоньков. Сузившись от улыбки, они стали формой напоминать миндаль. И у Максима отчего-то возникло ощущение, что между ними какая-то тайна. И он, повинуясь инстинктивному порыву, коротко подмигнул Таньке.

Та вдруг коротко прыснула, отчего её впадинка между ключицами очертилась ещё сильнее. И, кажется, стала смелее двигать бёдрами. И пару раз даже вписалась коленкой в его ногу. Не сказать, чтобы Максим остался этим недоволен.

Двигаться стало легче. Таня уже не стеснялась отстраниться, тяня Максима за руки, и при сближении совершенно не чуралась физического контакта. Наверное, будь эта песня чуть зажигательнее, она бы в конце концов решились на какое-нибудь гимнастическое па. Не даром же она ходила на гимнастику вот уже третью неделю.

Но песня мало того была медленной, но и не бесконечной. И Максим вдруг подумал, что его первый танец скоро закончится. А его чувства уже стали скорее приятными, чем какими-то ещё. И у Таньки оказалось очень гибкое, послушное тело. И пропорциональная, изгибистая фигура. И вообще она чем-то напоминала куклу. Не Барби, но тоже очень интересную модель.

Максим вдруг подумал, что и весит она, наверное, как кукла. Несмотря на то, что веса кукол он не знал. Но мысль эта всё равно никуда не делась. И очень захотелось проверить, так ли это на самом деле.

Голос солиста начал угасать. Ещё немного, и больше шанса, скорее всего, не представится. С другой стороны, Таньке это может и не понравиться. Может, её радость, с которой она пока что смотрит на Максима, не такая многообещающая, как ему кажется. И вообще доподлинно неизвестно, на что способна эта «кукла» и с каким она сюрпризом. И всё же этот костюмчик так и располагает к легкомыслию…

Будто бесёнок стал кусать его за левое ухо. И в солнечном сплетении защекотало ожиданием шалости. Максим снова заглянул в глаза, заполненными точками разноцветных звёзд. И что-то в них, возможно кажущееся, заставило его выбросить Танькины руки из ладоней. У той за секунду переменилось лицо: из приятно-добродушного оно вытянулось растерянностью. Даже что-то детское, вроде обиды и непонимания несовершенств этого мира, укором воззрилось на Максима. Но он не стал никак отвечать на безмолвный вопрос. А просто наклонился и, пока не поздно, схватил Таньку повыше талии. Руки на автомате дёрнули её вверх, а глаза наблюдали, как опять меняется выражение её лица: в этот раз на нём проступает неожиданность, переходящая в крайнюю степень офигевания. Кажется, глаза Таньки стали размером с хорошее блюдце, если не с небольшую тарелку.

Максиму стало весело. И желая усилить эффект, он крутанулся вокруг себя, увлекая за собой и замершую на его руках Таньку. Та не успела ничего сказать, только схватилась за чужие и неизвестно, надёжные ли, предплечья.

Веса в ней, конечно, было больше, чем в игрушке. Да ещё инстинктивно напрягшиеся мышцы не способствовали лёгкости. Но Максим в это короткое движение ощутил себя сильным. Способным выдерживать любые неигрушечные вещи.

Музыка затихла, и Танькины ноги снова крепко упёрлись в землю. Твёрдая опора позволила ей окончательно понять, что только что произошло. Восклик удивления прорезал Максиму уши.

— Хам! — Таня взметнула руками, и её тонкие брови сошлись на переносице. — Ты что делаешь?!

Она отшатнулась назад и, метая глазами молнии, попыталась пригвоздить Максима к тому месту, на котором он стоял. И улыбался. За что, кажется, получил порцию невысказанного проклятья до седьмого колена. Решив дополнить его ещё и выраженным презрением, Таня волчком развернулась к нему спиной и стала спешно удаляться, каждой мельчайшей мышцей спины демонстрируя свою злость.

Максим проводил её взглядом, пока короткая юбка не скрылась во вновь собирающейся на площадке толпе. А Таня, злобно уходя, изо всех сил кусала губы. И верхнюю, и нижнюю. Проталкивала их между зубами, но те всё равно, несмотря на все усилия, норовили вынырнуть на своё законное место. И мало того вынырнуть — ещё и растянуться в улыбке до самых ушей.

Сердце отчаянно колотилось, а подмышками всё ещё ощущались чужие крепкие руки. От этого по бокам бежали мурашки. И щеки болели от напряжения в бессильной попытке скрыть истинное настроение своей хозяйки.

Ускорив шаг, Танька соскочила с площадки и, не останавливаясь, понеслась к своему корпусу. Пылая лицом, она решила, что хватит на неё сегодня впечатлений.

А Женька, наблюдавшая всю сцену, бездумно отошла ото Льва, плечо которого загораживало ей обзор. И видела напрочь покрасневшую Таньку, и то, как сильно и упорно она топала, изображая обиду. И Максима…

Она поспешила отвернуться, пока тот стоял спиной и не видел её. Что-то вроде оборванной струны промелькнуло в её душе. Торопливо сказав Льву, что натёрла ногу, она поторопилась к скамейке, на которой предполагалось отдыхать. Внутри насвистывало чувство, что она упускает сквозь пальцы что-то важное.

А из динамиков уже другой исполнитель просил:

— Save the last dance for me!*

* «Оставь последний танец для меня». The Drifters «Save the last dance for me»

Парило. Духота, притаившись, поднималась от обманчиво свежей растительности.

Ночью прошёл дождь, а утро ознаменовалось бездонным синим небом и слепящим жидкими кругами солнцем. Наверное, их бы сегодня повели на речку — купаться. Но на сей день было запланировано мероприятие гораздо более редкое, чем просто хорошая летняя погода.

Максим не стал после завтрака возвращаться в корпус. Остановившись возле дальней скамейки, с которой было видно входные ворота, он замер. И потёр правую голень носком левой кроссовки. Со стороны входа пока никого не было, хоть ворота и были открыты. Охранник уже сидел в своей будке — её после недавнего инцидента с неудачливым маньяком возвели буквально за вечер.

Постояв, посмотрев немного по сторонам, Максим присел на скамейку, которая сразу начала отдавать накопленное тепло — ощущалось даже через шорты.

Над самым ухом прожужжал голубой аэропланчик стрекозы, задевая крылышкам волосы Максима. Стрекоза, наверное, сама испугалась своей решительности и усвистала куда-то, едва Максим перевёл на неё взгляд. А в воротах уже появилась пара.

Максим замер, щурясь от солнца и в попытке усилить остроту зрения. Сказать, что по родителям он прямо скучал, было, конечно нельзя — смартфон и хороший вай-фай этому делу сильно мешали. Но всё равно картинка на экране и дежурные «как дела?» полного присутствия не создавали.

Поэтому у Максима подтянуло сердце вверх, когда он смотрел на входящих на территорию людей. Пара, где мужчина намного выше и крупнее женщины. Уже почти рядом. Вот они уже стали узнаваемы… Нет, это не его родители.

Максим сам удивился, как грустно ему от этого стало. Он даже минут пять не смотрел в сторону входа. Вместо этого разглядывая нацепленную на шею медаль — знак победы в соревнованиях по пионерболу. Она была из жёлтого металла, с оттисками лавровой ветви по краю. А в середине на красной блямбе — жёлтый кубок. Отсвечивающий, если повернуть его на солнечный свет. Брелок, крепящий медаль к ленте-триколору, позвякивал, когда задевал металлическую поверхность.

Ничего нового Максим не увидел — всё было внимательно изучено в первый же победный день. Но какое-то время скоротать у него получилось.

Родительская общественность, оживляясь, начинала пребывать. Кто с сумками, а кто и налегке. Переговариваясь между собой, мужчины и женщины скользили глазами по окружающему пространству, выглядывая собственных чад. И то и дело цеплялись взглядами за Максима. Доля секунды — понимание, что этот не их — и мгновенная потеря всякого интереса.