— А что тогда самое страшное? — завороженным шепотом спросила Хоши и, забывшись, вновь приникла к решетке лицом.
— Покрыть свое имя позором.
Девочка пробормотала что-то, но он не услышал. Его зубы громко и часто клацали от холода, который он начал испытывать, несмотря на внутренний жар. Такеши попытался обхватить свои плечи руками и медленно сполз на охапку сухой травы, служившей ему постелью. Он чувствовал, как стекает по вискам и шее пот, как пульсируют на груди жилы с зараженной, грязной кровью.
В какой-то момент ему перестало хватать кислорода; он часто задышал, судорожно хватая раскрытым ртом воздух. Быстрый стук сердца гулким шумом отдавался в висках, и Такеши почувствовал, как по телу прошли первые судороги — предвестники смерти.
Он знал, что будет дальше.
Совсем рядом что-то жалостливое говорила Хоши, но он ее уже не слышал. Его глаза закатились, обнажив белки, а тело дернулось раз, другой, третий. Такеши впился ладонями в землю, ломая ногти и в кровь стесывая пальцы. Грудь жгло так нестерпимо, что он был готов голыми руками разорвать на себе кожу и выпустить, наконец, тот гной и огонь, что пожирали его изнутри.
Из его ушей и носа тонкими струйками потекла кровь, когда он затих, перестав хрипеть и дергаться.
Глава 24. Расплата
Фухито жалел, что не умер — низкое, малодушное поведение. Он корил себя и за подобные чувства также, но отринуть их не мог.
Мелкий, колючий дождь бил его по щекам и покрытой повязками голове; тушил все еще тлевшую траву и очищал воздух от едкой гари. Солдаты, выстроившиеся теперь уже короткой линией, были такими же хмурыми, как серое небо над ними.
Перед строем, на расстоянии нескольких шагов стояла простоволосая, безоружная Ёрико. Фухито забрал у нее и лук, и колчан со стрелами, и даже нож, что она прятала на щиколотке. Он же запретил ей убирать волосы в традиционную самурайскую прическу, и сейчас мокрые пряди хлестали ее по лодыжкам и лезли в лицо.
Сам он стоял, опираясь на палку, то и дело норовившую провалиться в мокрую землю. Фухито едва мог ходить — полученные им утром ранения оказались столь серьезными, что едва его не убили. Но сейчас он должен был сделать, что следовало, и потому Сатоки помог ему встать на ноги и дойти до этого места.
Ёрико все это время не отводила от него настойчивого, тревожного взгляда. Фухито избегал смотреть на нее в ответ.
Он знал, что пропадет, как только увидит ее глаза. Знал, что не сделает то, что должен сделать.
Они выиграли сражение благодаря Ёрико.
Она вернулась с половины пути, когда поняла, что Ода приготовились атаковать. Она понимала, что ничем не сможет помочь, но все же вернулась. И во время бешеного бега по туманному лесу приняла решение. Оно противоречило всем заветам, впитанным ею с молоком матери, всем наставлениям отца, всему тому, что она знала и читала о бусидо. Тому, в чем она клялась.
Ёрико использовала яд. Она смазала им наконечники стрел, а после — расстреляла воинов Ода.
Бесчестно. Преступно. Позорно. Недостойно.
Она поступила так, как никогда бы не поступил истинный самурай. Она попрала все, чему ее учили. Покрыла позором и себя, и род мужа, и род отца.
Она заслуживала только смерти за свое деяние. И приговорить ее должен был Фухито.
И вот теперь она стояла в одиночестве перед строем солдат — раненных, потрепанных; перед теми, кого она спасла, и ждала, пока ее муж озвучит свое решение.
Она не видела презрения в глазах воинов, не видела в них ненависти и не слышала проклятий. Кажется, они даже жалели ее.
Ёрико пришлось прикусить губу, чтобы взять себя в руки.
Фухито не мог говорить: горло сдавливала судорога. Он бессознательно накрыл ладонью рукоять катаны и стиснул пальцы до хруста суставов. Он должен что-то сказать; молчать дольше было бы непозволительно. Он должен заговорить хотя бы из милосердия по отношению к собственной жене, такой неожиданно хрупкой сейчас.
Он вспомнил свой ужас, когда услышал ее звонкий рог, а позже — топот копыт. Ёрико порвалась в их битву настоящей воительницей, вмешалась и смогла преломить ее течение, изменить исход.
И обрекла себя на смерть, выкупив своей жизнью жизни других.
У него — впервые за всю долгую, полную сражений жизнь — зашевелились от ужаса волосы, когда люди Ода стали один за другим валиться на землю после каждого меткого выстрела Ёрико. Уже тогда было ясно, на что она решилась пойти ради спасения их жизней.
Его жена не отрицала и не искала себе оправданий. Молча повиновавшись, сняла легкий доспех, отцепила с пояса нож и скинула на землю колчан со стрелами и лук. Послушно расплела волосы и просидела в отдалении от них всех до того момента, как Фухито приказал солдатам строиться.
Дождь, начавшийся уже давно, намочил одежду Ёрико, придав ей жалкий, потрепанный вид. Но ей, казалось, было все равно: она не пыталась спрятаться, не искала укрытия в развернутых палатках. Знала, что не смеет приближаться к остальным.
Знала, что не смеет говорить с ними, чтобы не затронуть и их честь тоже.
— Ёрико, — имя жены тяжелым камнем сорвалось с губ Фухито. Он встретился с ней взглядом, и перед глазами за секунду пронеслись все годы, что они провели вместе. Задолго до свадьбы, в военных походах и битвах. — Ёрико, — повторил он, прочистив горло, и замолчал.
Наверное, он выглядел жалко сейчас в глазах своих воинов. Жалко и нелепо, раз не мог собраться и произнести короткую ритуальную фразу. Приговорить свою жену, мать своей дочери к смерти.
— Я не могу, — шепнул он так, что никто из стоящих рядом не смог различить. Потом, прихрамывая, вышел вперед и внимательным взглядом обвел своих воинов. Кажется, они все от души ему сочувствовали. — Ёрико, своим поступком ты попрала основы бусидо и навлекла на нас всех позор. Но ты остановила наступление Ода на земли Фудзивара и не позволила им продвинуться еще ближе к поместью. И ты спасла нас. Я не стану тебя казнить.
От лица Ёрико в тот миг отхлынула вся кровь. Покачнувшись, она едва устояла на ногах и задрожала всем телом.
Среди солдат пронесся сдержанный ропот, и Фухито, дождавшись, пока умолкнут их голоса, продолжил:
— Я напишу о случившемся Хиаши-саме. Пусть он выберет наказание и для тебя, и для меня.
Теперь и он стал преступником. Не смог следовать бусидо до конца, не смог казнить свою жену — и запятнал свою честь.
— Отныне и до возвращения в поместье подчиняться станете Сатоки-сану, — глухо договорил Фухито и, отвернувшись, поковылял в сторону лагеря, прихрамывая и опираясь на палку куда сильнее, чем полчаса назад.
Ёрико дернулась, чтобы побежать за ним, но остановилась после пары шагов. Нет. Ему не нужно сейчас ее присутствие.
Потерянным, потухшим взглядом она скользила по линии воинов, по ошеломленному Сатоки, который не переставал смотреть вслед своему господину. Теперь ему придется командовать отрядом — Фухито, как нарушивший бусидо, такого права лишился.
Она медленно побрела в противоположную от лагеря сторону, стараясь не замечать жалящих кожу взглядов, исходивших от людей Ода, которых им удалось пленить. Их решено было расположить подальше от лагеря — как раз в той стороне, в которую слепо направлялась Ёрико.
Кажется, они что-то кричали ей вслед — она не слышала.
Теперь из-за ее поступка умрет и Фухито. Наказание за нарушение бусидо было одно — смерть.
Она бродила вдалеке от лагеря до глубокого вечера, пока возвышенность не осветила появившаяся на небе луна. К ночи дождевые облака разошлись, и, задрав голову, можно было увидеть целые россыпи звезд.
Ёрико издалека следила, как натягивают для пленных новые палатки, как зажигаются костры и крепятся над ними котелки с кипящей водой, как медленно успокаивается лагерь, погружаясь в сон, и только ходят по его окраинам часовые.
Крадучись, она вернулась в лагерь и незамеченной пробралась к одной из палаток — Ёрико действительно умела передвигаться бесшумной тенью. Обернувшись, она откинула полог и скользнула внутрь, не удивившись горящей там лучине.
