Она поджала колени к груди и спрятала в них лицо, вцепилась ладошками в икры и стала раскачиваться вперед-назад, издавая странные, пугающие звуки: не то судорожные всхлипы, не то истерический смех.

— Наоми-сан? — в комнату, слегка приоткрыв двери, заглянул незнакомый мужчина. Токугава разглядела веера на его кимоно и поняла, что тот был солдатом Минамото.

«Еще и надсмотрщика ко мне приставил», — она махнула рукой, показывая, что в порядке, и отвернулась, желая, чтобы мужчина поскорее ушел. Стыд жег лицо, опаляя щеки, заставляя ее прятать глаза и опускать голову. Наоми казалось, каждый слуга в огромном поместье знает, что произошло. А если нет, то очень скоро узнает.

Отец отдал ее Минамото за долги.

Она впилась зубами в запястье, и резкая боль привела ее в чувство. Отчаяние захлестывало с головой, и хотелось выть от несправедливости, от горькой обиды и разочарования.

За что он с ней так?

Чем она провинилась перед Богами?

Рабыня — это слово билось в ее голове в одном ритме с током крови по венам. Рабыня.

Бесправная.

Опозоренная.

Обесчещенная.

Использованная.

Она не стала противиться Минамото — просто не смогла. Она проиграла бы ему, будь в тренировочном костюме и с катаной в руке, а уж в узком фурисоде и в замкнутом пространстве чайного домика у нее не было ни то, что шанса, не было даже надежды. И ей было так страшно: она не боялась боли, а многочисленные наказания отца научили ее справляться с ней. Но именно эта боль ее страшила. Страшила до дрожи в коленках и полной неспособности связанно мыслить.

Может, она нашла бы выход, имей чуть больше времени. Но слова Такеши ошеломили ее, лишили всяческой концентрации.

Наоми покорилась. Она не была дурой и знала, что есть ситуации, когда сопротивляться глупо и опасно. Такеши все равно взял бы ее — так или иначе. Но она надеялась, что, усыпив его бдительность, сможет потом уйти.

Это был ее единственный шанс — смириться и отдаться ему добром, а после, оставшись в одиночестве как сейчас, использовать сен-боны. Или маленький ножичек. Наоми знала, как нужно действовать и в каких местах нанести раны, чтобы смерть была быстрой.

Она не побоялась бы, и не дрогнула бы рука.

Потому что позор страшнее смерти.

А теперь…

Теперь Минамото явственно дал понять, что не позволит ей ничего сотворить. Забрал оружие, отправил следить за ней своего человека.

Наоми смахнула набежавшие злые слезы. Зачем он так?

Он ведь не был с ней особенно груб. Она не стала противиться, и Минамото проявил… мягкость? Забывшись под его прикосновениями, она даже могла почувствовать тепло. По которому успела истосковаться за годы, прошедшие со смерти мамы.

Такеши был для нее как пламя, как яркий отблеск костра на мече: неукротимый и яростный. Живой.

Но это было и ушло, и теперь она осталась одна, еще более нелепая и жалкая, чем когда-либо.

— Я найду способ, — сухими, бескровными губами шепнула Наоми. — И время.

Минамото не сможет быть рядом всегда. Да и станет ли занимать его такая малость, как ее жизнь? Долго ли продлится его интерес?

Она была уверена, что очень недолго. Что ему до нее? Верно, хватает девок.

Или же… или же можно не ждать удобного момента, не жить опозоренной. Все можно закончить уже сегодня. Прямо сейчас — как только она доберется до главного дома.

Идея была сумасшедшей, но Наоми ухватилась за нее, как утопающий ухватился бы за тонкую ветвь. Она много читала: трактаты о древности, о традициях и обычаях, о самурайской этике. Если она бросит Минамото вызов, он не сможет отказать. Несмотря на то, что она девушка, что не ровня ему. Что была продана отцом. Что не имеет никаких прав.

Такеши будет должен принять ее вызов.

Он убьет ее в поединке.

Так будет даже лучше.

Решившись, Наоми поднялась с татами и попыталась надеть кимоно. Один рукав был оторван, и ей пришлось приложить усилие, чтобы для симметрии оторвать второй. Она завязала оби на манер обычного пояса и поежилась, переступая босыми ногами.

Самым страшным будет сейчас выйти.

Выйти и встретиться с приставленным Минамото солдатом.

Со слугами.

С отцом и мачехой.

С самим Такеши и его отцом.

Первые шаги всегда были самыми страшными. Наоми тряхнула волосами, позволяя им рассыпаться по плечам, и направилась к выходу. Она зажмурилась, когда толкнула дверь и оказалась на улице, а после закинула голову, смотря на небо — темное, бездонное и будто бы даже суровое. Звезды и луна были скрыты тяжелыми дождевыми облаками, и все вокруг утопало в сумерках.

— Наоми-сан? — тот мужчина окликнул ее, неожиданно появившись из темноты, и Наоми едва не вскрикнула. — Такеши-сама велел проводить вас к главному дому, — говоря, он старался отводить взгляд от ее рваного кимоно, голых рук и неприбранных волос.

Губы Наоми тронула горькая усмешка, и она, равнодушно кивнув, пошла вперед. И совсем не удивилась, когда через пару минут к первому солдату присоединился второй — очевидно, они охраняли оба выхода из чайного домика.

«Наоми-сан… Минамото не предупредил их, кто я теперь? Рабыни не заслуживают уважительного обращения — это знают все».

У Наоми не осталось даже призрака надежды. Она ничего не ждала ни от Минамото, ни от отца. Она не думала, что сможет теперь жить.

Глава 4. Поединок

Стряхивая с волос дождевые капли, Такеши поднялся на террасу главного дома и прошел в комнату, где по-прежнему сидели отец с Такао и его вернувшаяся жена. Минамото удивился про себя отсутствию Наоми: наверное, он нажал слишком сильно, вот девчонка и валяется в беспамятстве так долго.

Токугава окинул его жадным, нетерпеливым взглядом, задержавшись мимолетно на небрежно повязанном оби и неряшливо надетом кимоно. Не оставалось сомнений, что произошло в чайном домике, но Такао не казался задетым или обеспокоенным.

— Я увезу Наоми в поместье сегодня же, — сказал Такеши, остановившись в дверях и скрестив руки на груди. — Как только она вернется.

Токугава кивнул, продолжая пытливо на него смотреть. В глазах женщины он видел такое же любопытство, но в присутствии гостей она не смела раскрывать рта.

— Хочешь провести обряд дома? — будто бы с пониманием уточнил Такао, по-прежнему поддерживая в своей голове иллюзию предстоящей свадьбы.

Такеши подавил усталый вздох. Ему надоело подыгрывать этому глупому и ничтожному человеку. Но таков был придуманный им же самим план — обмануть Такао и заполучить его дочь.

— Не будет никакого обряда, — ответил он, разрешив внутри себя это противоречие. — Я увезу ее как наложницу.

Его прямота обескуражила Токугава. Он, конечно, предполагал именно такой ответ, но одно дело — думать, и совсем другое — в лицо услышать, как твою дочь, пусть и нелюбимую, называют наложницей. Он бы предпочел, что Минамото выбрал более изысканные выражения, но что можно было ждать от его клана? Скорее всего, в жизни, кроме меча, ничего и не видел. О каком красноречии, такте и умении вести беседу тут можно говорить?

— Что ж, — сцепив зубы, тяжело уронил Такао. — Она теперь принадлежит тебе. Ты волен поступать, как хочешь.

— Конечно, — спокойно кивнул Такеши и опустился перед низким столиком возле отца, который увлеченно просматривал какой-то свиток и делал вид, что разговор его ничуть не касается.

«Самодовольный щенок», — озлобленно подумал Такао, заметив его усмешку.

Минамото не оставили ему выбора: ему пришлось заложить поместье за долги, и они выкупили бумаги еще полгода назад. Но только сейчас напомнили о расплате. У него не было денег, чтобы полностью уплатить долг, а получить его частями не согласились Минамото. Зато согласились взять в счет него Наоми. И потребовали подписать соглашение об альянсе — совсем небольшая потеря, как полагал Такао.

Потребуй они расплатиться поместьем, все закончилось куда хуже.

Время покажет, что он был наивен как юнец.

Конечно, мало приятного в том, что теперь его дочь станут называть наложницей. Рабыней. Но люди поговорят и забудут, а земли и дом останутся с ним. У него не было жалости к Наоми — больше задевал удар по собственной чести. Но Такао знал, что разговоры стихнут еще до конца года, и он был согласен потерпеть оставшиеся месяцы.