— Пошел ты нахуй, богатенький мальчик! — выдавил он. — Тебе легко судить меня. Ты ни дня не сталкивался с трудностями в своей титулованной жизни. Я сделал все, что мог, для своей семьи.

— За исключением правильных поступков, — выпалил я в ярости. — Ты же понимаешь, что именно поэтому у него такая большая власть над тобой, верно? — Я крепче сжал телефонную трубку. — Молчание ничего не решает для тебя и всего для него!

— Ей шестнадцать, придурок! — Джоуи проревел на другом конце провода. — Как ты думаешь, что случилось бы с Шэннон, если бы я побежал в полицию? Ее бы отправили в приют, вот что! И нужно думать не только о ней. У меня есть три младших брата, о которых нужно заботиться.

Я открыл рот, чтобы возразить, но затем быстро остановилась.

Он был прав.

Я опустил голову. — Черт.

— Да. Черт возьми, — усмехнулся Джоуи. — Это не фильм, Кавана. Это наша жизнь. Это реально, это отстой, и ты ни черта об этом не знаешь. Мы были под опекой. Мы пережили это. Ради Бога, наш брат был.. — Он резко замолчал и прерывисто выдохнул. — Мы были в системе, мы знаем счет, поэтому, прежде чем обвинять меня в бездействии, спроси себя, почему мы предпочли бы остаться с ним, чем вернуться!

Мне потребовалось мгновение, чтобы переварить его слова, прежде чем заговорить снова. — Ну, вот что я знаю. Я знаю, что прямо сейчас направляюсь к твоему дому, и я знаю, что если я найду его там, если он где — нибудь рядом с твоей сестрой, я принесу кучу неприятностей к порогу этого подонка…

— Ее нет дома, придурок, — взорвался Джоуи мне в ухо. — Это то, что я пытался тебе сказать. Она в гребаной больнице!

Мое сердце замерло у меня в груди.

— Я сам отвез ее туда в субботу вечером, — выдавил он. — После того, как наш старик избил ее до полусмерти за то, что она путалась с тобой. Какой-то мудак-учитель из Томмена позвонил на дом и сообщил, что застал ее трахающейся с тобой в раздевалке, так что пошел ты обратно, Джонни Кавана. Если это на мне, то и на тебе тоже!

Линия оборвалась, а я просто сидел, оцепенев до костей, чувствуя, как миллион разных эмоций переполняют мое тело, и тупо смотрел на телефон в своих руках.

Я слышал, как мои родители быстро переговаривались друг с другом, но не мог разобрать смысла того, что они говорили. Несколько секунд спустя мой отец забрался на водительское сиденье и завел двигатель.

— Я же говорил тебе, — сказал я, не сводя глаз с его затылка, когда машина рванула с места по подъездной дорожке. — Я не лжец.

НЕ СЕГОДНЯ

ШЭННОН

Остаток дня я провела в состоянии едва сдерживаемой паники. Головная боль, которую я испытывала с тех пор, как открыла глаза, усилилась до невероятных размеров, усугубляясь постоянным потоком вопросов, которые сыпались в мою сторону. Сначала полицейские, а затем Патриция, социальный работник, которая хотела, чтобы я думала о ней как о друге.

Да, конечно , она была моим другом. Я знала, что принесет мне ее дружба. Я не была настолько наивна.

Даррен оставался в комнате все время, пока присутствовали полицейские, молчаливая сторожевая сова, следившая за моим языком, чтобы убедиться, что я ничего не напутала. Это был не первый раз, когда я оказывалась в подобном положении, сталкиваясь с угрозой власти, когда член семьи скрывался поблизости, следя за тем, чтобы я знала, какова моя роль во всем этом. Обычно это были мои отец или мать, стоявшие рядом, чтобы убедиться, что я не забываю о своих "П" и "К". Сегодня это был Даррен.

Ему не нужно было беспокоиться. Я знала свою роль. Я совершенствовала ее на протяжении многих лет. Я говорила все правильные вещи, скрывала все плохое и хранила молчание в ответ на те вопросы, которые, как я знала, были вопросами с подвохом — теми, которые, как я знала, были ловушками.

Врачи и медсестры приходили и уходили из моей палаты весь день, тыча в меня пальцем и задавая вопросы, на которые им не нужны были ответы. Обескураженная, я сделала то, что должна была сделать, чтобы уберечь нашу мать от неприятностей, ничего так не желая, как просто остаться одной. Когда они, наконец, закончили допрашивать меня, и медсестры отказались от попыток прощупать меня, я чувствовала себя хуже, чем когда-либо за очень долгое время.

Несмотря на все это, мне запомнилось только одно, и все, о чем я могла думать, было: я надеялась, что Тадгх, Олли и Шон нашли пасхальные яйца в моей школьной сумке в пасхальное воскресенье. Я знала, что иначе у них ничего не было бы. Папа потратил деньги на детское пособие в начале месяца. Не было бы лишних денег, чтобы отложить их на яйца.

В тот вечер Джоуи не пришел навестить меня, но мама пришла.

Мое сердце упало при виде нее.

Потому что я знала, что за этим последует.

— Привет, Шэннон. — Со слезящимися глазами и покрытым пятнами лицом она подошла к моей кровати и заключила меня в объятия, прижимая к себе так, словно я была чем-то важным для нее. В каком-то смысле я знала, что это так, потому что ей нужно было заставить меня замолчать. Она нянчилась со мной, потому что боялась того, что я могла сделать.

Ей не нужно было беспокоиться. Это не ее жизнь была бы разрушена, если бы вмешались социальные службы. Это была бы наша.

Когда я не ответила взаимностью и не сделала никакого движения, чтобы обнять ее в ответ, мама отпустила меня и заняла место, которое Даррен освободил, когда уходил час назад. — Как ты себя чувствуешь?

Не желая отвечать ей, я оставалась напряженной и неподвижной, мои глаза заметили слабый кровоподтек на ее скуле на изможденном лице. Почему ты так поступаешь с собой? Я хотела спросить, почему ты позволяешь ему так с тобой обращаться?

— Я разговаривала с твоими врачами, — сказала мама дрожащим голосом, теребя рукава своего безразмерного плаща. — Они говорят о том, чтобы позволить тебе вернуться домой послезавтра или, может быть, даже завтра, если твой следующий раунд тестов пройдет хорошо.

— Домой? — Спросила я, одарив ее пустым взглядом. — Или тебе не все равно?

— Домой, Шэннон. — Мама прерывисто вздохнула и кивнула. — Ты возвращаешься домой. — Слезы наполнили ее глаза, когда она говорила. — Мне так жаль, детка. За все это.

Я опустила взгляд и уставилась на свои пальцы. Что она ожидала от меня услышать? Что все было хорошо, и я простила ее? Ничто в нашей жизни не было в порядке. — А папа? — Я заставила себя спросить, не сводя глаз со своих подстриженных ногтей. — И что теперь будет?

— Твой отец больше не вернется.

Ложь. — Да, — пробормотала я себе под нос. — Конечно.

— Это правда, — настаивала мама хриплым от эмоций голосом. — Я обратилась в суд. Действует временный охранный ордер, запрещающий ему связываться с кем-либо из нас. Я возвращаюсь в суд через три недели. Мой адвокат заверил нас, что у нас не будет проблем с получением постоянного судебного приказа против него.

Еще одна ложь. — Пока ты не решишь, что не хочешь постоянного заказа, — парировала я, чувствуя пустоту внутри. — Пока ты не решишь, что хочешь убрать это под стол, как ты всегда делаешь.

— На этот раз я серьезно, — заверила она хриплым и надтреснутым голосом. — Я больше не приму его обратно. Не буду. Господи, посмотри, что он с тобой сделал…

— Что он сделал со мной? — Я задохнулась от возмущения. — Что он сделал со мной на этот раз, мам. — Я сморгнула предательские слезы, которые застилали мне зрение. — Что он сделал со мной на этот раз!

— Детка, мне так жаль.

Я не ответила.

— С этого момента все будет по-другому. — Ее голос звучал слабо, такой же, какой она была. Слабой, сломленной и ненадежной. — Даррен сейчас дома, и он поможет нам встать на ноги. Я обещаю, что все наладится.

Я покачала головой, взбешенная ее словами. — Мне насрать на твоего драгоценного Даррена, — выплюнула я, ненавидя себя за то, что расплакалась перед ней. — Он ничего для меня не значит.