Работы Н.П. Кондакова[527] были основаны уже на обширном и разнообразном материале. К сожалению, чрезмерное увлечение византийской культурой заслонило от автора местное производство, и он, по сути дела, дал обзор не столько русских древностей, сколько предполагаемого им влияния Византии на Русь[528].
К произведениям древнерусского ювелирного дела обычно обращались искусствоведы (Айналов, Никольский, Сычов, Шмидт, Некрасов), но они никогда не рассматривали вещи во всей совокупности их признаков, не анализировали технику, не обращали внимания на географическое распределение различных типов и очень вольно обращались с датировками. Не выясняя корней и истоков русского художественного ремесла, очень часто его расчленяли на отдельные слагаемые иноземных влияний. Техническая, производственная и вместе с ней и социальная сторона ремесла этими работами не была затронута.
В 1928 г. появилась работа Л.В. Кафки под интересным названием «Искусство обработки металла»[529], которая, казалось бы, должна была восполнить существующий пробел. Но, к сожалению, автор этого небольшого очерка ограничился общеизвестными фактами, обойдя в своей работе вопросы техники ремесла.
Последней по времени работой по ювелирному делу X–XIII вв. является книга А.С. Гущина[530]. Автор детально останавливается на разборе различных теорий о постоянном «ученичестве России» и энергично возражает против них.
Подбор материала Гущина далеко не полон. В книжку не включены интереснейшие клады: Святоозерский, Тверской, Молотовский, Сахновский, клады Михайловского монастыря в Киеве[531] и ряд неопубликованных кладов[532]. Попытка географической систематизации памятников художественного ремесла не может быть признана удачной, так как автор исходил только из материалов своей книги.
Ярким примером неточности ареалов, указываемых Гущиным, может служить характеристика серебряных колтов, которые он считает характерными для Владимиро-Суздальской Руси. Между тем, при нанесении на карту (см. ниже в разделе «Тиснение») как распространения самих колтов, так и мастерских по их изготовлению, выяснилось, что колты распространены в пределах Киевского и Черниговского княжеств. Единственная находка вне этих земель сделана в Рязани, относительно которой есть литературное указание о том, что сюда бежали черниговские сродники рязанских бояр и были застигнуты здесь татарским нашествием[533].
Вторым примером неточной географической систематизации является объединение в одну южную группу двух совершенно различных областей — с одной стороны, Киевской, а с другой — Волыни и Галича[534].
Все свое внимание А.С. Гущин сосредоточил на анализе орнамента на ювелирных изделиях и пренебрег техникой. Но и в области искусствоведческого изучения орнамента он ограничился только одним из его вариантов — тератологическим стилем, близким к орнаментике рукописей. Нужно сказать, что к этой теме А.С. Гущин подходил с определенной предвзятой точкой зрения, сформулированной им за десять лет до этого в особой статье[535]. Предвзятость заключается в том, что автору желательно доказать, что тератологический орнамент на серебряных изделиях возникает значительно раньше, чем в рукописях. Для этой цели он сдвигает все даты вещей из кладов далеко вглубь. Возражая Кондакову, считавшему тератологический орнамент на ювелирных изделиях XII–XIII вв. лишь подготовкой к рукописной тератологии XIV в., Гущин пишет: «Я же имею все основания утверждать, что время появления этого стиля у славян надо относить к середине XI в. Все эти вещи могут быть совершенно точно датированы временем не позднее первой половины XII века. Расцвет массового производства серебряных изделий может быть отнесен только к XI веку» (в последнем случае курсив А.С. Гущина)[536]. Основанием для таких категорических утверждений является ссылка на то, что Киев в 1169 г. был разграблен Андреем Боголюбским и «окончательно захирел».
В нашем распоряжении нет других данных для определения последствий похода 1169 г. для киевского ремесла, кроме являющихся предметом спора ювелирных изделий, но, судя по литературной жизни и архитектурному строительству эпохи Святослава Всеволодича и Рюрика Ростиславича, Киев сохранял свое значение крупнейшего и культурнейшего русского города на протяжении всей второй половины XII в.
Ввиду важности вопроса о датах, остановлюсь на принципах датировки, примененных А.С. Гущиным. Один из основных принципов — социологический. Автор исходит из предпосылки, что «дружинник раннего периода стремился иметь по возможности все свои сокровища… всегда при себе…»[537]. На этом основании массивность и материальную ценность предмета Гущин принимает за обязательный признак древности и приближает дату его к IX–X вв. Укажу в качестве примера на гривну с перегородчатой эмалью из Каменнобродского клада, которую он относит к началу XI в. К этому времени он относит и все вещи этого клада.
Важнейшим аргументом является: во-первых, «близость к варварским украшениям», во-вторых, «учет всего сказанного о характере развития киевского художественного ремесла и о периоде его наибольшего расцвета»[538]. Другими словами, основанием для такой датировки опять оказывается разграбление Киева Андреем Боголюбским. Такой дедуктивный метод датировки не может быть принят. В выбранном мною примере есть некоторые датирующие признаки:
1. Дата зарытия клада определяется шестиугольными гривнами киевского типа, появляющимися не ранее середины XII в.
2. Гривна с эмалью (по летописи под 1289 г. «цята с финиптом») не может относиться к началу XI в. уже потому, что в состав деисусного чина введены князья Борис и Глеб, которые в начале этого столетия были еще живы и не были канонизированы. Древнейшее житие Бориса и Глеба, по разысканиям А.А. Шахматова, написано только в 1081–1088 гг.[539] Изображения Бориса и Глеба на печатях появляются не ранее середины XII в.[540]
3. Эпиграфические данные (форма букв Л и А) указывают скорее на XII–XIII вв.
По совокупности всех признаков гривну правильнее было бы датировать второй половиной XII в., а может быть даже и началом XIII в., но уж никак не началом XI в.
К вопросу о датировке и периодизации русского ювелирного ремесла я вернусь в дальнейшем, после рассмотрения каждого технического приема в отдельности. Отмечу лишь, что самой трудной, но в то же время и важной задачей является установление внутренней периодизации обширной эпохи XI–XIII вв., установление особенностей для каждого из этих столетий, а не суммарное описание «домонгольских древностей».
Деление данной главы на разделы по техническому принципу вызывает некоторые неудобства, так как узкая специализация на одном каком-либо виде обработки благородных металлов не всегда была присуща ювелирному ремеслу. Многие златокузнецы и медники одновременно владели инструментами для выполнения различных работ. Иногда в процессе изготовления одной и той же вещи применялось и литье, и чеканка, и зернь, и скань, и инкрустация камнем.
Разделение по приемам обработки вызвано соображениями о важности детального рассмотрения техники и ее эволюции для построения истории ювелирного ремесла. Внутри каждого технологического раздела изложение ведется в строгой хронологической последовательности.
