Отдельные вещи проникали с юга (Приднепровье) и с запада (Прибалтика) в область этих лесных племен, но они не производили здесь серьезных изменений в общем облике быта.
Наиболее интересна история верхне- и средне-окских племен, у которых раньше всего происходит выделение дружин, появляется оружие, сложные украшения[180].
Выделение именно этих племен объясняется тем, что они лежали на самой южной окраине лесной полосы и через лесостепь имели связь с боспорско-сарматским миром Подонья (рязанско-касимовское течение Оки) и римско-венедским миром Приднепровья (орловско-калужское течение Оки).
События начала VI в., оказавшие столь сильное влияние на культуру днепровских венедов, в очень малой степени отразились на хозяйстве северных лесных племен, хотя мы вправе предполагать их непосредственное участие в этих событиях[181].
Изменения в хозяйстве лесной полосы вызывались не столько внешними, сколько внутренними причинами, из которых важнейшая — рост земледелия, уравнивавший экономику севера с экономикой юга и тем самым облегчавший формирование этнического единства славян.
Важнейшее место в хозяйстве северных племен IV–VIII вв. занимало изготовление железа и железных орудий. К сожалению, сама техника выплавки металла из руды известна нам для этого времени плохо, так как почти нет исследованных сыродутных горнов. Некоторый свет на причины отсутствия горнов проливают интереснейшие раскопки на городище Березняки, датируемом III–V вв.[182] На городище найдено всего около 50 криц, сосредоточенных в трех пунктах поселка: у кузницы-навеса в середине городища, у одного из домов и около ворот. Следов выплавки железа в самом поселке нет; очевидно, горны ставились где-то поблизости к залежам болотной руды. Такая картина наблюдалась и в некоторых городищах Белоруссии, где горны располагались вне поселка[183]. Размеры криц (10–15 см в поперечнике при толщине 3–4 см) позволяли в это время выковывать не только небольшие ножи для выделки кости, как это было в ранне-дьяковскую эпоху, но и большие, тяжелые топоры-кельты, втульчатые копья, серпы и т. д.
Техника кузнечного дела опять-таки известна плохо. Раскопанная в Березняках кузница не сохранила своего кузнечного инвентаря, да и самые кузнечные сооружения сохранились плохо. Интересно, что крицы и железные шлаки встречены, помимо кузницы, в одном из жилых домов. Не является ли этот дом жилищем общинного кузнеца? Можно допустить, что варка и ковка железа уже тогда производились не каждым общинником, а особым специалистом. П.Н. Третьяков предполагает даже, что железо на Березняковском городище готовилось для обмена с обитателями соседних поселков, где не найдено следов кузниц. Этот вывод чрезвычайно важен для истории ремесла, так как повсеместно металлурги и кузнецы являются первыми ремесленниками.
Но если вопрос о кузнецах решается сравнительно просто, то значительно сложнее вопрос о литейщиках-ювелирах.
Литье меди, бронзы и других металлов не имело в это время серьезного хозяйственного значения и применялось почти исключительно для изготовления украшений, но следы литья находят почти на каждом городище в виде тиглей для плавки, льячек для разливания горячего металла и литейных форм.
Северо-восток Европы изобиловал медными украшениями, сырьем для которых являлась, очевидно, уральская медь, поступавшая через Прикамье и Среднее Поволжье далее на Запад. В этом отношении глухие углы лесного Заволжья, расположенные ближе к источнику металла, находились в лучшем положении, чем, например, Верхний Днепр.
В дьяковскую эпоху ассортимент украшений был не особенно велик. В конце дьяковской эпохи, когда на северо-восток начинают проникать отдельные южные и западные вещи, эти завозные изделия становятся образцами для подражания и переживают иногда устойчивые формы, удерживавшиеся здесь несколько столетий. Так, например, в рязанских могильниках и на Верхней Волге появляются характерные фибулы V в. с крестовиной и трапецевидной плоскостью, изготовленные сложной техникой. Местом изготовления таких фибул является, возможно, Прибалтика[184].
На Синьковском городище (р. Яхрома) найдена литейная форма для отливки фибулы, подражающей привозному экземпляру. Местная копия меньше размером, грубее по своим деталям и выполнена в совершенно иной технике: если оригинал имел полые фигурные шарики на концах крестовины, прикрепленные стерженьками, то копия вся целиком отлита из одного куска металла[185].
Дальнейшее бытование фибул этого типа привело к обрастанию их такими дополнительными элементами, которые вполне отвечали местным вкусам, но совершенно не вязались с исходной формой: у фибулы появляются ушки и петли с нанизанными на них шумящими подвесками[186].
Вторым примером подражания завозным вещам являются пирамидальные подвески. Прототипом их нужно, по всей вероятности, считать костяные пирамидальные подвески, обычные для инвентаря полей погребений[187].
Там же на юге эти костяные подвески были заменены бронзовыми со сторонами, залитыми белой эмалью[188]. Часть этих южных вещей попадала на север (напр., Мощинский клад) и там вызывала местные подражания. К последним относится подвеска Кафтинского городища, датируемая III–V вв.[189], отличающаяся от подвески мощинского типа отсутствием эмали. Наконец, пирамидальная подвеска VII–VIII вв. из Сарского могильника, сохраняя общую форму, осложняется чисто туземной деталью — петлей из ложновитого бронзового шнура[190].
Техника литья на северо-востоке представляет интерес своеобразием изготовления модели. Как правило, здесь применяется почти исключительно литье по восковой модели. Жесткие литейные формы редки. Внешний вид большинства украшений создает иллюзию плетеной бронзовой проволоки, но анализ техники приводит к выводу, что здесь применен оригинальный метод создания восковой модели. П.Н. Третьяков по поводу способа изготовления писал: «…техника эта, являющаяся очень древней, в настоящее время еще недостаточно выяснена»[191]. Мне она представляется так: модель приготавливалась из провощеных шнуров, из которых выплетался сложный узор, напоминающий вязанье кружев. Восковое вязанье в сочетании с подвешенными на цепочках гусиными лапками и колокольчиками создало тот характерный стиль шумящих подвесок, которым изобилуют могильники славяно-чудского пограничья (водь, весь, чудь, меря, вяда, мурома). Географическое распространение техники воскового вязанья совпадает в IX–XI вв. с неславянскими областями северо-востока. В более раннее время эта техника встречается на более широкой территории. В этих же северо-восточных областях довольно часто встречаются каменные литейные формы (рис. 12). Почти все они представляют собой небольшие куски белого камня с пучком прочерченных лучевидных бороздок и широким литком[192]. Загадочным является то, что среди многочисленных северо-восточных древностей, хорошо известных по могильникам с хорошей сохранностью инвентаря, совершенно отсутствуют вещи, отлитые в этих литейных формах. Единственная известная мне находка происходит из Старой Рязани (она относится к поселку догородского типа VII–VIII вв.). Это — слиток олова со следами лучей и шариков, рельефно выступающих на пластинке. (См. коллекции ГИМ). Появляются подобные литейные формы довольно поздно: погребение № 5 Максимовского могильника датировано арабским диргемом 754 г., остальные формы датируются IX–XI вв.
