Бывший вождь, поверженный вождь, отправившийся в добровольное изгнание вождь Фикри не сразу осознал, что вместо того, чтобы идти к Эки, он стоит здесь уже чёртову прорву времени, глядя на стальные волны бескрайнего океана, простирающегося под нависшим тяжёлым небом. Он отдал крысе очередной приказ, и та затаилась, хоть большого смысла в этом не было.

Здесь, среди ящиков с заготовленной едой, не шлялись матросы, не было охраны, сюда не заглядывали любопытные и кровожадные людишки — спокойный островок посреди вод отчаяния и потерянности. Ему нельзя было раскисать, но он раскис, как раз тогда, когда всё должно было решиться. Что поделаешь? Долгие месяцы поисков, последние попытки сопротивления…

Впрочем, надежда ещё была. Здесь, меж двух континентов, направляясь с погибшего Бимаэра к всё ещё живому Гаулёру, надежда ощущалась особенно остро. Кто там живёт, на могучем континенте Безымянного мира? Смогут ли они дать отпор надвигающемуся злу? Или же у них тоже нет шансов?

Время шло, а серокожий кобольд с вытянутым лицом, большими глазами и острыми ушами, укутанный в меховой, слишком большой для его размера, плащ стоял и смотрел в даль, не в силах двинуться дальше, будто бы с этого места увидит давно оставшийся позади дом.

А ведь было время, когда мир имел имя, до момента Великого Изменения, когда самыми злыми врагами были бессмертные маэ, забредавшие на их земли. Тогда, когда мир звался Бирка. Тогда и лес был другой, и даже сам воздух.

День, когда произошло Великое Изменение, он помнил хорошо. Птицы принесли весть старому кобольду Биджи Лестари — его отцу, что собирался передать бразды правления племенем Астути ему, Фикри Лестари, наследнику рода Лестари. Лес Астути никогда не нарушал границ, места здесь хватало всем, и патрули непрерывно докладывали, где неблагожелатель зашёл слишком далеко за границы, где пришлось драться, а где посылать отряды на вражескую территорию — без этого никак. Уже тогда Фикри смыслил в этом во всём. И вот одним туманным утром его будто обожгло — астрал поменялся и мир перестал отзываться на имя.

Это переполошило всех. Был Великий Совет, какого не было никогда. Старейшины трёх родов: Лестари, Вати и Путра собрались впервые за две сотни лет обсуждать, что же делать дальше. Больше тысячи кобольдов присутствовало и решало общую судьбу. Решением же было — защищать лес любой ценой. Всем было велено встать на защиту границ.

Однако время шло, а ничего не происходило. Иногда в лес забредали побитого вида люди, иногда низушки собирали у приграничной черты грибы. Лестари их отваживали, насылали наваждения и мороки, предупреждающие об опасностях леса, и смертные, оказавшись достаточно благоразумными, отступали, а со временем и вовсе принялись чтить границы, не заходя за черту.

Тогда Астути решили, что Великое Изменение было благословением за охрану Леса Астути и Сердце Леса наградило их, избавив от ненавистных маэ, хотя сама Великая Матерь и молчала. И они праздновали целую пятерню, пока запасы браги не показали дно. Лишь много позже они осознали, что Великое Изменение было началом конца.

Фикри закрыл глаза, выдыхая и успокаиваясь. Сердце его забилось ровно, дыхание выровнялось. Он вдохнул, собираясь идти искать Дику, но сердце вдруг ёкнуло, а перед глазами появилось дерево висельников с его отцом, его сёстрами, его матерью на нём. Обезображенные, опухшие кобольды, что в жизни не причинили никому вреда.

— Энкерто… — сжал кулаки Фикри.

Он узнал это имя у очень странного человека по имени Эванс Рид.

Эванс Рид

Его десятка пробиралась на север. Не то, чтоб ему не сиделось на месте, но птица требовала отчётности, прилетев к нему прямо в спальню, пока он лежал с кружкой браги в одной рукой и женской грудью в другой. Он не любил, когда его отвлекали от счастливой жизни. Да и никто из его десятки не посмел бы отвлечь, иначе бы лишился языка. А вот птица могла. Он даже думать плохо про Энкерто Игацио боялся.

Одиннадцать человек, истинных искателей приключений, свободных как ветер, прорубались через заросли, когда вдруг они вывалились на небольшую полянку. Сочная зелёная трава, ромашки, низенькие кустики с голубикой, высоко светящее палящее солнце, духота.

Эванс обернулся, не найдя хода, через который они пробирались.

— Морок, никому не двигаться, — скомандовал он и народ полез за мечами и арбалетами.

На залитой полуденным светом поляне вдруг стал сгущаться туман, а после из дымных нитей вдруг соткался медведь, начавший говорить глухим басом:

— Пришедшие сюда да будут предупреждены, в этом лесу незнакомцев ждёт смерть. Поверните назад и уходите, это единственное предостережение!

Медведь исчез, а прорубленная тропинка вдруг возникла, словно из пустоты.

— Босс, это всё неспроста. Может дождёмся Роджера или Родриго? Клянусь Балтом, тут что-то не чисто, — проронил Бальдур, высокий, тощий, со шпагой у пояса, фехтовальщик от бога. Сам Балт, бог фехтования, его благословил. Любую деревню они брали без сражений, просто выставляя Бальдура против самого сильного фехтовальщика. Он выходил из любого боя без единой царапины.

— Ты хочешь делить добычу с Роджером и Родриго? — нахмурился Эванс, почесав щетину. Его пустая глазница вдруг сверкнула, словно там в глубине пряталась монетка. — То-то же. Не ссать, идём вперёд. Там аборигены с кольями и кучами всякого добра, за которое в Вёйле до конца своих дней будем бухать не просыхая.

Десятка переглянулась, Бальдур немного приободрился, Каланта спрятала меч, достала мачете и принялась врубаться дальше в джунгли. Они шли, тяжело пыхтя, пока не вышли на просеку. С каменистых порогов журчал невысокий водопад, уходя вниз с холма. Лианы свисали над головой, жужжали жуки и всякая безобидная мошкара. Эванс почувствовал что-то неладное. Эхо каких-то чар.

— Берегись! — успел крикнуть он.

Из воздуха соткался медведь прямо перед лицом Каланты, ударил её лапой и девушка с хрустом переломилась пополам, не успев даже крикнуть. Брок кинулся на медведя с мечом.

— Стой, пригнись! — крикнул Эванс.

Между его пальцев плясали молнии.

Но когда ж Брок слушал Эванса. Налетел на медведя, ударяя по морде. Медведь подставил лапу и грубая кожа выдержала. Ржавая сабля Брока даже не оцарапала здоровенное чудище, что встало на задние лапы и утробно зарычало, замахиваясь.

В морду животному прилетел ослепительный разряд, громыхнуло, позакладывав уши. Медведь потряс головой, а Эванс уже готовил второй разряд, а за ним третий, четвёртый, пятый, пока тварь не затряслась и не рассыпалась пеплом.

— Кэп, да ты крут! — рявкнул Димитр с копьём наготове.

Лес затрещал и на Димитра опустилась каменная лапа, принадлежащая огромной ящерице. Демитр хрустнул, брызнула из-под лапы алая кровь. Ещё трое кинулись на тварь, но лишь высекали искры.

Эванс, сделав перекат назад, собирал силу. Он встречался уже в этом поганом мире и с мантикорами, и с головотяпами, и с големами, и ещё много с кем. И не было такого, кто выдержал бы его особый удар. Тем более, что на шее у ящерицы, схватившись за гребень, сидел маленький серый лопоухий человечек — девушка, с колечком в носу, не смотря на лопоухость красивая даже по людским меркам. В неё Эванс и метил, немного сожалея, что придётся её убить так скоро.

Ящерица ударила лапой, сминая ещё и Клавуса. Этого говнюка Эванс никогда не любил, но говнюк выживал от сражения к сражению. Но не в этот раз. Как раз пара мест освободилась, в деревне были желающие эти места занять. Рыча и извиваясь, ящерица кинулась на Эванса, а тот спустил с поводка чары.

Луч света сформировался и сорвался с его рук, однако произошло странное. Словно в чистом омуте прошлась рука, и в водоворот вдруг затянуло ящерицу вместе с девушкой, а луч искривился, прошёлся по десятке, от которой осталась только лишь пятёрка, отпиливая руки, ноги и головы. Эванс рыбкой нырнул в кусты, едва уходя от собственного заклинания.

Единственный обезумевший Бальдур стоял на ногах, потрясая шпагой.