– Мы с ним повздорили, – вспомнил Авраам, – когда Шмуэль в Старом Городе наткнулся на Серебрянского, то есть Кепку. Моссад тогда избавился от советского агента, обвинил в убийстве арабов… – Аврааму не хотелось бередить старые распри:

– Джону я разбил нос, в Рамалле, а он полетел за линию фронта спасать моего сына, то есть пасынка. Мы все одна семья, и в Израиле тоже… – Харель, с неожиданной деликатностью, опустился рядом. Авраам, нарочито спокойно, покрутил рычажок радио. Забинтованные пальцы не слушались. Коротышка забрал приемник:

– Мы получили сообщение с юга, Авраам, – тихо сказал Харель, – твой мальчик сегодня прилетит домой От миссии осталось двое, он и капитан Леви. Они… – Коротышка замялся, – им надо какое-то время провести в нашей компании, но я обещаю, что Иосиф придет на похороны матери… – Авраам только потом понял, что глава Моссада назвал Иосифа его сыном. Он позволил себе заплакать, только когда Харель ушел в школу, встретиться с Анной:

– Он скажет ей, что Михаэль выжил, – всхлипывал Авраам, – что их малыши не осиротеют. Эстер не увидит внуков, но я повожусь с ребятишками. Иосиф уйдет из армии, поступит в университет, станет врачом… – ноябрьское солнце грело мокрые щеки. Он сидел, среди кустов лавра и мирта, рядом с молодыми кедрами и кипарисами:

– Мои внуки будут здесь играть, – понял Авраам, – они вырастут рядом со мной, в кибуце… – врачи не отпустили его на аэродром, но Шмуэль уверил отчима, что поговорит со старшими:

– Они все приедут в кибуц, папа… – юноша поцеловал его в лоб, – то есть, они пробудут какое-то время на базе, надо провести дебрифинг, но потом все окажутся дома… – Шмуэль запнулся, – впереди похороны…

Стоя у машины, он вспомнил о самодельной открытке, от Фриды и Моше, в кармане пиджака:

– Иосифа пока не отпустят в кибуц, – подумал юноша, – но весточку от ребятишек я передам. Как нам благодарить тетю Марту, дядю Джона, дядю Меира… – он очнулся от довольного голоса Коротышки:

– Вот и самолет. Ребята не стали садиться в Негеве, – добавил Харель, – понятно, что Иосифу и Михаэлю хочется увидеть родных, то есть тебя… – черная точка приближалась к взлетной полосе. Шмуэль послушал треск цикад, в сухой траве, у ограды:

– Лучше бы вы привезли и госпожу Леви, то есть Анну, – недовольно заметил юноша, – теперь ей надо ждать, пока Михаэль вернется домой… – по закрытой, с затемненными стеклами, машине Коротышки, Шмуэль понял, что брата и капитана Леви отправят куда-то дальше:

– Однако мне не скажут, куда… – вздохнул юноша, – но теперь можно назначать дату похорон… – Харель развел руками:

– Ты сам служил, ты понимаешь, что это такое… – он отер пот со лба:

– Кажется, там не один самолет, а два… – Коротышка крикнул авиационному технику, стоявшему наготове, с флажками:

– Ареле, что за вторая машина на подходе… – Шмуэль понял, что в Риме будет скучать по израильской фамильярности:

– Ареле. Он едва парой слов обменялся с парнем, а называет его по имени. Я уверен, что и техник ему так же ответит… – Шмуэль не ошибся. Ареле заорал, перекрикивая ближний шум моторов:

– Пленных везут, Иссер. Ты велел направить самолет сюда, не помнишь, что ли? Ты вчерашним днем отдал распоряжение… – Харель пополоскал потной рубашкой под мышками:

– Что за осень такая? Начало ноября на дворе, а жара, словно летом. Пора раввинам молиться о дожде, пусть отрабатывают государственное содержание… – Шмуэль повертел открытку:

– Может быть, задержать самолет с пленными… – он не мог заставить себя обратиться к Харелю на «ты»:

– В конце концов, он ровесник папы… – вытирая морщинистый лоб платком, Коротышка буркнул:

– Как его теперь задержать, у него горючее на исходе. Арабских мерзавцев не жалко, но в машине наши солдаты, наши пилоты. Ладно, пусть садится первым. Грузовики, для транспортировки пленных, у нас наготове. Ребята во втором самолете не увидят египтян… – доев питу, с фалафелем и овощами, Шмуэль плюнул под ноги оливковой косточкой:

– Просто встречаются случаи, когда… – поведя рукой, он вспомнил о гибели дедушки Хаима, в Мальмеди:

– Дядя Меир опоздал в госпиталь, он был вынужден принять бой. Добравшись до Мальмеди, он хотел расстрелять эсэсовцев, на глазах у всех. Но Иосиф так никогда не сделает, и вообще, пленных отсюда быстро увезут… – за первой черной точкой появилась вторая:

– Теперь точно наши… – Коротышка покрутил головой, – мы должны быть благодарны, твоей родне. Без них Иосиф с Михаэлем сгинули бы в плену… – самолет с пленными пробежал по взлетной полосе. Крикнув: «Гоните грузовики!», Харель велел Шмуэлю:

– Пошли. Солдат Израиля надо встречать лично, как героев… – темная тень нависла над аэродромом, заслонив вечернее солнце. Шмуэлю стало неуютно:

– Ерунда, – сказал себе юноша, – Иосиф давно в отряде, он часто ходил в тыл египтян. Он многое пережил, в плену, но он справится, он сильный человек…

Мягко присев на шасси, дуглас, с эмблемами ВВС Израиля покатился к ограде базы.

Всю дорогу от заброшенной полосы, на западе Синая, до авиационного поля под Тель-Авивом, Иосиф Кардозо просидел, не двигаясь, уставившись в обшивку дугласа.

Ему было бы легче, если бы раненым оказывали помощь, как выразился прилетевший военный медик, скопом:

– Но так нельзя, по соображениям безопасности, – он старался не смотреть на противоположный борт самолета, – дядю Меира и бедуина, Джазира, от нас отделили… – за брезентовую шторку, во второй отсек, ушли и тетя Марта с дядей Джоном.

Иосиф очнулся в кузове грузовика. Машина остановилась под бархатным небом пустыни. Он уловил гудение авиационных моторов. Рядом, в кузове, под беспорядочно наваленными одеялами, что-то постанывало, шевелилось:

– Тетя Марта внизу, – Иосиф разобрал голос женщины, – она ничего не поняла. Никто, ничего не должен узнать… – он боялся взглянуть в ту сторону:

– Он вспомнит, что это был я. Он пришел в себя, он видел мое лицо… – Иосиф вздрогнул, словно под потоком ледяной воды:

– Арабы принесли пару ведер, окатили его, и тогда он открыл глаза… – в ушах забились грубые, возбужденные голоса. Второй немец, врач, наставительно сказал:

– Видите, он не обрезан. На войне жиды часто избегали делать операцию детям. Они пытались скрыться, выдать потомство за не евреев. Тем более, у него светлые волосы, голубые глаза… – Иосиф хорошо знал арабский язык. Он понимал разговоры египтян:

– Они обсуждали меня, обсуждали его… – он не мог назвать командира отряда по имени, – Рауфф приставил мне к виску пистолет и толкнул вперед. Если бы мне приказали его убить, я бы пошел на смерть, но не сделал бы такого. Но мне приказали другое…

Иосиф застыл. Груда одеял задергалась, на него взглянули заплывшие сизыми синяками, темные глаза. Юноша едва различил движение распухших губ.

В самолете солдат, в форме без нашивок, принес Иосифу крепкий кофе. Жестяная чашка обжигала руки:

– Молчи, он сказал, молчи. Он тоже будет молчать. По нам понятно, что нас били, но больше ничего… – Михаэлем занимался парнишка чуть старше Иосифа на вид, армейский фельдшер:

– Со мной ничего такого не делали, а юнец ничего не знает, и ничего не видел. Он ни о чем не догадается. Хорошо, что к нам не прислали опытных врачей… – Иосиф ожидал, что без опытных врачей и психологов дело не обойдется. Юноша нашел в себе силы усмехнуться:

– После Аушвица мы со Шмуэлем три года никому и слова не сказали. Я обставлю любого психолога… – семье он тоже ничего говорить не собирался:

– Осмотр не проведут без согласия пострадавшего, а он… – Иосиф заставил себя сказать: «Михаэль», – Михаэль в сознании. Без его разрешения, никто, ничего не сделает. Он поводит за нос психологов и докторов, а потом никто не поймет, что произошло…

По упрямому выражению в глазах командира, он видел, что все случится именно так. Родственники, во время полета, Иосифа не беспокоили:

– Никто, ничего не узнает, до нашей смерти, – напомнил себе он, – ни мама, ни дядя Авраам, никто. Насчет Адели, все понимали, но никто ничего не говорил вслух. С нами, тем более, ничего не поймут… – он подумал, что дядя Меир и дядя Джон тоже были в плену, только японском: