– Никого здесь нет, София. Территория охраняется, по ограде пустили ток. Я не удивлюсь, если товарищи гэбисты… – девочка издевательски фыркнула, – даже ежей отсюда переселили, перед нашим приездом. В Перми, рядом с интернатом, тоже не водилось зверей, а, тем более, людей… – вторая девочка, тоже высокая, в изящной шубке черного каракуля, оглянулась:

– Что вы у дерева топчетесь, – недовольно крикнула она, – дуба никогда не видели, что ли…

Над лесом простиралось голубое небо, расписанное белыми следами от самолетов. София заявила, что по ночам она слышит звук моторов. Старшая из близнецов Левиных, Аня, покачала головой:

– Невозможно. Я все просчитала. Отсюда до аэродрома, куда нас привезли, по меньшей мере полсотни километров… – София угрюмо буркнула:

– У меня хороший слух. Инструктор по физкультуре говорит, что я слышу, словно зверь… – Надя поддержала сестру:

– Как бы ты хорошо не слышала, самолеты далеко. Бежать невозможно, да мы и не знаем, куда нас привезли…

Здание с ампирными колоннами, стоящее в чаще бора, не берегу лесного озера, еще пахло штукатуркой. Они ожидали увидеть в столовой и актовом зале фрески или мозаики, со знакомым профилем товарища Сталина, однако особняк украсили только советскими гербами и флагами:

– Сталин в опале, – уверенно, сказала Аня, на первой же прогулке, – помяните мое слово. То есть он умер, страну возглавляет Хрущев… – об этом они знали из политинформаций, – но Сталина скоро все будут считать преступником… – София робко заметила:

– Тогда, наверное, вашего папу выпустят из тюрьмы… – девочка была выше сестер Левиных, но, как младшая, немного побаивалась Ани:

– Ее, впрочем, все побаиваются, – весело подумала Надя, – то есть и ее, и меня. Язык у нас, как бритва… – ловко слепив снежок, Аня, с размаха, запустила им в ближайший ствол сосны:

– Не выпустят, потому что наш папа мертв, – отчеканила девочка, – я уверена, что его расстреляли, еще до того, как умер Сталин… – она, неожиданно, коснулась плеча Софии: «Извини».

Софии объяснили, что ее родители, офицеры МГБ, погибли после войны, в бою с бандой буржуазных националистов. Воспитатель вздохнул:

– Отряд мерзавцев минировал шоссе, где шла колонна машин. В одной из них были твои родители. Несмотря на ранения, они сдерживали атакующих, но к сожалению, силы были неравны… – София видела фотографии могил родителей, на московском кладбище, копии орденских книжек и наградных листов. Фамилия у нее оказалась простая, Иванова:

– Папа с мамой оставили меня в Каунасе, в ведомственных яслях, а сами поехали в командировку… – проводив глазами птицу, девочка пошла дальше, – мне исполнился всего год, когда они погибли… – она, немного завидовала Ане и Наде:

– Они помнят отца, и Павел тоже. Я совсем ничего не помню, только жару, шум моря, солнце… – еще она помнила смрад темного лаза, угрожающее ворчание, соленый запах крови. София никому не говорила о своих снах:

– Мне все чудится. Я жила в южном санатории, а потом меня привезли сюда… – девочка плохо помнила, что с ней было раньше. Из-за болезни она пила таблетки. София ни на что не жаловалась, но аккуратно проглатывала белые шарики:

– Мне никто не говорит, чем я болею, – поняла девочка, – таблетки мне стали давать, когда я приехала в Пермь. Или еще раньше… – она нахмурилась, – не помню…

Ей казалось, что она всегда делила просторную спальню с младшим Левиным, своим ровесником. Перед сном София сидела на кровати Ани или Нади, заплетая девочкам косы, подставляя свою, всегда немного всклокоченную голову, под расчески близняшек. Мопсы уютно сопели в ногах, пахло пастилой и свежим чаем.

София просила:

– Спойте мне песню, про девочку, что словно цветочек… – ей казалось странным, что она помнит слова:

– Мои родители русские, а колыбельная на белорусском языке. Но, может быть, мне ее пели в яслях или санатории… – Аня или Надя прижимались щекой к ее щеке:

– Ты тоже наш цветочек… – София смущалась:

– Бросьте. Вы красивые, а я неуклюжая, у меня большие ноги… – Аня повертела длинной, изящной ступней:

– У нас тоже не маленькие, как у нашей мамы… – София видела снимки матери близняшек:

– Она словно королева, – зачарованно думала девочка, – Аня с Надей тоже такими растут. Жалко, что им никак не сфотографироваться, например, для «Пионерской правды» … – в интернате получали газеты и журналы с большой земли, как выражались старшие девочки:

– Здесь тоже зона, – однажды, невесело, сказала Надя, – только с телевизорами и бассейном… – София подумала:

– Мы видим страну только в кино. Инструктор говорит, что я могла бы стать спортсменкой, получать медали, как на Олимпиаде. Женщины не занимаются борьбой, но в стрельбе у меня тоже отличные результаты… – Софию обучали самбо, она преуспевала в тире. Близняшки любили только плавание и волейбол:

– И танцы, но только Надя. Аня предпочитает рисовать… – старшая Левина, с Павлом, нагнала их на поляне, ведущей к зданию интерната. Сняв ушанку, темного соболя, мальчик сбил с меха легкий снежок:

– Там не просто дуб, Надя, а замерзший родник, среди корней. Мы видели заледеневшую лягушку… – Надя, брезгливо, скривилась:

– Надеюсь, ты не потащишь ее домой… – Аня вздернула бровь:

– Он хотел. Но я проследила, карманы у него пустые… – Павел возвращался с прогулок с кучей лесного хлама. Летом мальчик приносил в комнаты букеты цветов:

– Он всегда рисует, – подумала София, – как Аня. У меня рисовать не получается, но с языками я справляюсь… – в прошлом году София пошла в первый класс, вместе с Павлом:

– То есть в первую группу… – она задумалась, – интересно, мы останемся здесь до конца школы, или нас куда-нибудь переведут? Не хотелось бы разлучаться с близняшками и Павлом, мы словно семья… – быстрая рука сунула за воротник ее дубленой курточки что-то холодное. София взвизгнула, помотав коротко стриженой, золотистой головой. Вязаная шапка упала на снег, Павел усмехнулся:

– Стоит, ворон ловит. Пошли… – он подтолкнул девочку, – на полдник обещали оладьи, а потом начнем украшать елку… – вчера охранники привезли в интернат пышное дерево:

– Наверное, где-то на территории срубили, – сказала Аня, – она здесь больше, чем в Перми, но, все равно, и отсюда не убежать. И нас сразу найдут, мы без денег и документов… – София хмыкнула:

– Да и куда бежать? Мы сироты, надо быть благодарными стране за заботу о нас… – близняшки остановились в конце аллеи, ведущей к интернату:

– Начальство какое-то приехало, – мрачно заметила Аня, – интересно, по чью душу… – у каменных ступеней портика стояла черная «Победа».

Холеная рука зашелестела тонкой бумагой в папке, серого картона. Блеснул золотой перстень, длинные пальцы хирурга вытащили на свет бланки анализов:

– Судя по датам, это последние данные… – в речи визитера слышался акцент. Начальник медицинской части интерната предпочел не интересоваться происхождением гостя. Приняв от майора накрахмаленный до синевы халат, посетитель небрежно набросил его на широкие плечи, в безукоризненном костюме:

– Немец, что ли… – подумал офицер, – может быть, он из ученых, привезенных в СССР в счет репараций, так сказать. В лицо я его не узнаю, но откуда мне разбираться в тамошних профессорах…

До войны начальник медицинской части едва закончил институт. В те времена он не читал заграничные научные журналы, или иностранную прессу.

Ухоженная, темная борода мужчины искрилась легкой сединой, глаза у него были голубые, пристальные. От белоснежной рубашки пахло сандалом, он носил золотой хронометр и запонки с сапфирами. Гость, тем не менее, не напоминал партийного руководителя или работника органов:

– Он ученый, он задает правильные вопросы. Ясно, что он раньше работал с Ивановой, он знаком с девочкой…

Последние два года, сначала в Пермь, а теперь в Бузулукский бор, машина МГБ, каждый месяц, доставляла картонную упаковку с неизвестными таблетками. Автомобиль забирал копии бланков, с анализами Ивановой. Врач понятия не имел, для чего органам безопасности нужен уровень гемоглобина, в крови девочки: