– Я пришла сюда в два часа дня, – Циона блаженно улыбалась, – мы не обедали, не ужинали. Мы забыли обо всем… – опустив часы в ворох разбросанной одежды, она почувствовала сладкую усталость:

– Господи, спасибо тебе… – прильнув к сильному плечу, она целовала старые, знакомые ей с сорок четвертого года, шрамы. У него появились и новые. Он отмахнулся:

– Разное случалось. Но я выжил, нашел тебя, теперь мы навсегда останемся вместе… – Циона сразу узнала его. Лицо изменилось, но она видела в нем прежнего Макса, с которым она познакомилась двенадцать лет назад, в будапештском кафе:

– Я сходил туда, – признался он, целуя ее пышные, распущенные волосы, – выпил кофе. Рояль старый, за ним сидит бездарная девица. Я не слушал ее, я думал о тебе. Я представлял, что на ты поднимаешься на подиум, любовь моя… – Макс рассказал о швейцарской вилле, в уединенной деревеньке, на берегу горного озера:

– Дом тебя ждет, – он целовал ее руки, – или, если хочешь, мы переедем к океану. Выстроим имение, в Аргентине или Чили. Я жил в тех местах, после войны. Я отлично знаю испанский язык, а ты его выучишь… – он упомянул, что воспитывает сына покойной сестры:

– Адольф круглый сирота, – он помолчал, – Эмма скончалась, в Аргентине. Впрочем, ты, наверное, знаешь всю историю, только с другой стороны… – нынешнего мужа Ционы они не обсуждали. Девушка не хотела думать о Джоне. Услышав Макса, она кивнула:

– Твой второй племянник живет в Лондоне. Эмма похоронена в Банбери, на их… – Циона прервалась, – родовом кладбище. Но мне тяжело… – Циона подышала, – говорить о нем… – Макс привлек ее к себе:

– Не надо, любовь моя. Я понимаю, что тебя принудили, заставили. И во время войны… – он коснулся старого шрама, пересекающего спину, – и потом, когда он тебя встретил, в Израиле… – Циона вздохнула:

– Я виделась с твоим посланцем, сеньором Алонсо, однако он спешно уехал из Иерусалима… – про себя Максимилиан, в который раз, обругал проклятого труса Муху:

– О покойниках либо хорошо, либо ничего, но я бы лично плюнул на его могилу, то есть в озеро Фаньяно, куда сбросили его труп. Он бежал из Израиля, наткнувшись на бывших хозяев, русских, но они приезжали туда вовсе не за Мухой. Бедная девочка, если бы не Муха, мы давно могли бы воссоединиться. Проклятый Холланд ее изнасиловал, как и Эмму, принудил выйти за него замуж… – теперь Макс знал настоящее имя Цецилии, но не мог назвать ее на жидовский манер:

– Пока мы живы, для меня она останется Цецилией… – Циона ничего не сказала о русских, или о Полине:

– Я больше никогда не увижу их, или девчонку, – решила она, – все закончилось. Максу знать о таком необязательно… – она смотрела на его спокойное, умиротворенное лицо. Длинные ресницы дрожали, он улыбался во сне:

– Он спит, словно ребенок, – поняла Циона, – еще на Балатоне я подумала, что он, наверное, так спал в детстве. Фрида, то есть Фредерика, похожа не него, как две капли воды… – сказав Максу о дочери, Циона даже испугалась. Он отвернулся, голубые глаза заблестели:

– Я знал, – шепнул он, – знал, что у нас есть ребенок, наша малышка. Она мне снилась, Цецилия. Спасибо, спасибо тебе… – услышав, что его дочь воспитывается в семье доктора Горовиц, Макс, коротко усмехнулся:

– Это ненадолго. Говоришь, они оба сейчас здесь… – он повел рукой за окно, Циона кивнула:

– Я найду их, убью, – подытожил Макс, – и мы поедем в Израиль. Мы заберем нашу девочку домой, к настоящим родителям… – Циона не думала о сиротстве младшего сына Судаковых, о неминуемой смерти дяди и тети:

– Они сами виноваты, они украли у меня, то есть у нас, Фредерику… – Циона считала, что девочка все поймет:

– Необязательно говорить ей о прошлом. Макс гражданин нейтральной страны, она станет Ритберг фон Теттау, получит паспорт Лихтенштейна. Я объясню, что Эстер и Авраам воспитывали ее, из-за моей болезни. У нас с Максом в следующем году появится новое дитя… – Циона задумалась:

– В июле, в разгар лета. На вилле свой сад, с яблонями, причал для яхты, маленький пляж. Я буду сидеть, с маленьким, на террасе, Фрида пойдет в местную школу… – из-за окна донесся гул. Пошевелившись, Максимилиан застыл. Он хорошо помнил звук, с военных времен:

– Нельзя волновать Цецилию, – напомнил он себе, – но и ночевать в городе тоже нельзя. Надо немедленно покинуть Будапешт. Демонстрация превратилась в восстание, русские вводят сюда армию… – он поцеловал большие, серые глаза, коснулся губами стройной шеи:

– Одевайся, любовь моя, быстро складывай вещи. Мы уезжаем, к австрийской границе…

В своем нейтральном паспорте Макс был уверен:

– Но я не привез документы, для Цецилии, – укорил он себя, – а у нее венгерские бумаги. У нас нет свидетельства о браке, и взять его неоткуда… – он повторил:

– Одевайся, ни о чем не беспокойся. Машина отличная, через четыре, пять часов мы окажемся в Вене…

Накинув шелковый халат, он подошел к окну. Над бывшим мостом Франца-Иосифа, отстроенным после войны, над темными силуэтами танков, развевались красные знамена.

Руки господина Ритберга, в замшевых перчатках, уверенно лежали на руле лимузина. Феникс выбрал в дорогом автомобильном салоне, в Цюрихе, британский Rolls Royce Silver Cloud, с континентальным управлением. Немецкие заводы едва восстановились после войны и пока не производили качественных моделей машин. Французам он не доверял. Итальянцы, как сказал он, устроив Циону на обитом телячьей кожей сиденье, хорошо делали только спортивные автомобили:

– У меня есть гоночная Альфа Ромео, – он вывел лимузин из гостиничного гаража, – тебе мы тоже купим лимузин. Я сделаю тебе новые документы, мы съездим в Лихтенштейн, обвенчаемся там. Великий князь мой хороший друг, затруднений с твоим гражданством не будет… – гостиничный мальчик принес вниз чемоданы Феникса и скромный саквояж Ционы. Гараж почти опустел:

– Портье не стал предлагать билеты на концерт, – усмехнулся Феникс, – постояльцы бегут из отеля. Никому не хочется торчать в восставшем городе, который вот-вот зальют кровью русские… – он подозревал, что венскую дорогу забьют автомобили:

– Поедем через Балатон, – сказал он Ционе, – на Сомбатхей. Путь на Шопрон опасен, он ведет через Дьер, большой город. Там, наверняка, стоит русский гарнизон, который двинется в столицу. Не стоит отправляться навстречу советским танкам… – Циона подумала, что у местной службы безопасности может иметься ее описание:

– Но откуда… – она курила американскую сигарету Максимилиана, – русские меня потеряли, они понятия не имеют, где я сейчас. Господин Нахум меня никогда не найдет. Может быть, его, как и Берия, вообще расстреляли, после смерти Сталина… – Циона не читала новости с первых страниц газет, но краем уха слышала разговоры охранников. Муж с ней политику не обсуждал:

– Он меня не замечал, – вспомнила Циона, – он держал меня, словно куклу, для постели. Он брал то, что хотел, и уходил в свои апартаменты. За восемь лет брака мы ни разу не проснулись вместе… – Макс рассказывал ей о супружеской спальне, выходящей окнами на озеро, о рояле, который он закажет, о поездках на горные курорты, и конных прогулках. О войне они не говорили:

– Что было, то прошло… – Макс целовал ее руки, – я аристократ, коллекционирую картины, я уважаемый человек… – он решил пока не упоминать Ционе о происхождении Адольфа или о новом рейхе:

– Она моя жена, мать моих детей, – сказал себе Феникс, – женщина должна заниматься не политикой, а домом и семьей. Пусть обучает Фредерику музыке, играет мне по вечерам, ведет хозяйство, а остальное ее не касается… – к вечеру Буда опустела.

Феникс предполагал, что столичные жители отправились на противоположный берег Дуная. Мотор машины, размеренно, гудел. В салоне пахло духами Цецилии, его туалетной водой, хорошим табаком:

– Но это и хорошо, – Феникс бросил взгляд на часы, – в Пеште нам делать нечего. Танки и войска сейчас именно там… – мосты через Дунай озаряли огни машин, – мы спокойно выедем из города, окраинными дорогами…