– Она меня узнает. Я изменился, но не слишком. Она поймет, почему я так сделал… – чтобы занять голову, он взялся за черный, с резинкой блокнот. В музее Феникс не увидел не только погибших в Валгалле картин, но и кое-каких других холстов:

– Русские натащили себе трофеев, – он налил себе кофе, из серебряного кофейника, – венгры вряд ли получат их обратно. Но, как я и обещал, Цецилия обретет свой алмаз… – забрав кольцо из сейфа в Цюрихе, Феникс привез драгоценность в Будапешт. Лазоревый камень заблестел искрами, в свете заходящего солнца. Ладонь дрогнула. Он, с неожиданной неуверенностью, протянул руку к телефону:

– Наверное, портье, опять с этим концертом… – Феникс откашлялся: «Слушаю».

– Госпожа Сечени к господину Ритбергу, – церемонно сказал портье, – вы спуститесь, или гостья пройдет в номер… – сердце Феникса отчаянно заколотилось:

– Пусть, – выдавил он, – пусть госпожа Сечени поднимается.

Неожиданным образом оказалось, что лучше всех по-немецки говорит именно Шмуэль. Венгерский парень, его ровесник, сидевший за рулем машины, где разместили передвижную радиостанцию, заметил:

– Стрелять мы все умеем… – он взвесил на руке пистолет, – но важно, чтобы запад услышал о происходящем в городе… – он кивнул Шмуэлю:

– Бери микрофон… – в последний год службы в армии, кроме визитов к семьям, потерявшим родных, Шмуэль занимался еще и, по словам генерала Даяна, связями с общественностью. Покрутив черный микрофон, юноша отозвался:

– Я говорил с журналистами, но никогда не выступал по радио… – венгр шумно вздохнул:

– Не надо выступать. Описывай, что видишь вокруг… – Шмуэль устроился на заднем сиденье неприметного форда, остановившегося у городского парка.

Выла толпа, в закатное небо поднимались огни факелов. К бронзовой, девятиметровой статуе Сталина, подогнали грузовик, с краном. Сыпались искры, крепкие ребята орудовали крючьями и сварочными аппаратами. Что-то заорали по-венгерски, в динамики. Шофер бросил Шмуэлю:

– Просят людей расступиться… – Шмуэль крикнул в микрофон:

– Символ сталинизма повержен, памятник, распиленный на части, падает на землю… – над головами толпы реяли трехцветные, национальные флаги, с вырезанным в центре кругом:

– Народ Венгрии избавляется от коммунистического символа, красной звезды, – добавил Шмуэль.

Поискав в толпе знакомые лица, он увидел ребят из группы священников, как они звали сами себя. Кто-то из поляков, заполучив банку с черной краской, мазал кистью по довольной улыбке Сталина, под пышными усами:

– Они все терпеть не могут коммунистов, – подумал Шмуэль, – из-за них ребятам пришлось учиться подпольно… – получить сан священника в Восточной Европе было невозможно:

– У нас нет официальных семинарий, – объяснили Шмуэлю новые приятели, – и даже в монахи нельзя постричься. Все монастыри обязаны передавать сведения о новых послушниках в управления государственной безопасности. Ставших священниками до войны, или во время войны, не трогают, но за молодежью пристально следят… – после получения сана ребята собирались вернуться в Восточную Европу:

– Как иначе, – пожал плечами кто-то, – люди ходят в церковь, значит, нужны священники. Это риск, но Иисус не заповедовал отсиживаться в безопасности, когда антихристы преследуют верующих… – кое-кто хотел тайно пробраться в Советский Союз:

– На территориях, раньше принадлежавших Польше и Словакии, осталось много католиков, – вспомнил Шмуэль, – Сталин отправлял священников в лагеря. Теперь это делает Хрущев, никакой разницы нет… – услышав его польский язык, ребята, одобрительно, сказали:

– Молодец. Ждем тебя в Варшаве или Кракове… – то же самое написал и отец Войтыла. Читая его весточку, Шмуэль хмыкнул:

– До этого еще долго. Надо учиться, принять обеты, получить благословение на рукоположение… – пока ему надо было рассказать о происходящем в Будапеште остальному миру:

– Венгерские флаги развеваются над оставшимися на постаменте сапогами Сталина, – Шмуэль улыбнулся, – куски статуи распиливают сварочными аппаратами. Сейчас вы узнаете, что происходит у парламента… – передвижные радиостанции оборудовали переносными рациями:

– Вы хорошо подготовились, – заметил Шмуэль венгру, оказавшемуся братом местного парня, из группы священников. Шофер рассмеялся:

– Мы не все изучаем теологию, как Янош. Филологи писали прокламации, готовили требования к правительству… – требования зачитали еще у статуи генерала Бема, – а мы собирали оружие и занимались техническим обеспечением революции… – он подмигнул Шмуэлю. Тот почувствовал холодок, пробежавший по спине:

– Революция. Я думал, что уезжаю в безопасный Рим, а Иосиф остается в гуще событий… – брат решил на год продлить службу:

– Медицинский факультет Еврейского Университета от меня никуда не убежит, – сказал Иосиф, – сейчас надо не сидеть за учебниками, а следить за диверсантами… – отряд капитана Леви продолжал базироваться у египетской границы:

– Даян говорил, что мы, непременно, начнем воевать, из-за Суэца, – вспомнил Шмуэль, – только бы с Иосифом все обошлось. Хорошо, что мама и дядя Авраам не привезли сюда Фриду и Моше. Детям в таких местах делать нечего… – услышав, что она с младшим братом остается в Кирьят Анавим, девочка, обиженно, сказала:

– Как всегда. Наши кузены видели Париж и Нью-Йорк, а мы дальше озера Кинерет не ездим… – Эстер обняла дочь:

– Во-первых, вы учитесь, а во-вторых, вы все еще увидите, обещаю… – Фрида велела Шмуэлю обойти и сфотографировать римские достопримечательности:

– Колизей, – она загибала пальцы, – Форум, все музеи. Присылай снимки и обязательно все опиши. Ты почти журналист, у тебя хороший слог… – Шмуэль делал для генералитета выжимки, как выражался генерал Даян, из западной прессы:

– Мне намекали, что я смогу стать военным атташе, в каком-нибудь нашем посольстве, – смешливо подумал Шмуэль, – но у меня своя стезя, я не хочу ее оставлять. Я обещал Иисусу стать священником, в благодарность за наше спасение, так и случится… – писать его попросила и младшая дочка дяди Джованни. Лаура, открыв рот, ходила за Шмуэлем по крепости Масада, по замкам крестоносцев, на севере, слушала его рассказы в Капернауме и на реке Йордан:

– У нее скоро первое причастие, – вспомнил Шмуэль, – надо прислать ей подарок, из Рима… – взобравшиеся на постамент ребята затянули «Национальную Песню», Шандора Петефи. За последние часы гимн восстания пели столько раз, что Шмуэль выучил слова наизусть, даже на венгерском языке:

– Мы клянемся, что никогда больше не будем рабами… – люди размахивали флагами, трещали факелы, он услышал крики:

– На Парламент! На проспект Андраши… – никто, разумеется, не называл улицу проспектом Сталина. Шмуэль, озабоченно, подумал:

– Синагога и квартира оттуда далеко. Надеюсь, им не придет в голову ходить на демонстрации. Впрочем, мама и тетя Цила не выпустят Генрика с Аделью из квартиры. Адель девушка, а Тупица гениальный музыкант… – гениальный музыкант проводил службу в армии, сидя на отдаленной, тихой заставе, на северной границе:

– На юг его никто не отправит, – облегченно понял Шмуэль, – если начнется война, он останется в тылу… – у парка, впрочем, мог появиться дядя Авраам:

– Он знает, куда я пошел, я при нем созванивался с ребятами… – продолжая трансляцию, Шмуэль высунул голову из открытого окна машины. Он едва успел отклониться. Пули зацокали по металлу, парень, за рулем, выругался:

– Госбезопасность явилась. Кажется, они накрыли вторую станцию… – он послушал треск в рации, – здесь все понятно, нам надо двигаться… – не договорив, он осел грудью на руль. Шмуэль видел раненых, навещая их в госпиталях. Лобовое стекло машины пошло трещинами, на стекло брызнула кровь. Бросив микрофон, он рванул на себя дверь:

– Погоди, я тебя вытащу… – венгр поморщился:

– Ерунда, по плечу царапнуло. Надо уводить станцию, у нас всего несколько передвижных точек… – опираясь на Шмуэля, он закричал:

– Беата, ты где… – из толпы вынырнула высокая, темноволосая девушка, в полувоенной куртке, с повязкой на рукаве, трехцветным флагом: