В детской мальчиков пахло сладостями. На полу валялись пустые коробки конфет, шкурки от мандаринов. На коровьих шкурах, устилающих пол, стоял поднос, с кофейником, где плескались остатки какао. Под двухэтажные кровати, шведской сосны, закатились пустые бутылки кока-колы. Вокруг разбросали праздничную обертку, от вскрытых подарков:

– Это только мои и Теодора-Генриха, – весело подумал Питер. Появившись на свет в декабре, он привык отмечать день рождения со сводным братом, в сочельник. Впереди мальчиков еще ждала заманчивая горка пакетов, под норвежской елкой, в гостиной особняка Кроу:

– От мамы и Волка, от Маленького Джона и Полины, от дяди Джованни и Клары, от близнецов, из Мон-Сен-Мартена, из Парижа, из Америки… – дед обещал прислать им настоящие, ковбойские лассо и сапоги. Вернув блокнот на рабочий стол, Питер отозвался:

– Дважды дурак… – он указал на желтый плакат летнего чемпионата мира по футболу, – у Гарринчи рост пять футов пять дюймов… – баронет потянулся:

– Ты и до того не дорастешь, эксквайр… – Стивен хихикнул:

– Мы ровесники, а я тебя выше почти на голову… – Стивен, впрочем, признавал, что кузен, вернее, двоюродный племянник, хорошо играет в футбол:

– Он верткий, легкий. Максим говорит, что в игре важен не только напор… – Максим считался чуть ли не лучшим нападающим, среди школьных футбольных команд, в Лондоне. Стивен нашарил на полу укатившийся мандарин:

– Этот спасся, но мы его приговорим… – он проверил тарелку, – виноград мы съели, впереди еще финики, от близнецов. Ничего, и от них следа не останется… – кинув в рот мандарин, Ворон перегнулся через плечо Ника:

– Как будто ты что-то в этом понимаешь, – сочно сказал он, – верни документы в кабинет мамы… – Стивен звал Марту матерью:

– Я ей кузен, но мама меня кормила грудью, в Берлине… – на стенах детской, рядом с футбольными плакатами, и киноафишами, висели черно-белые фото. Стивен берег плакат военных времен, где отец, в летном шлеме, смотрел в небо:

– После ожогов он избегал сниматься, как тетя Лаура, в Париже. Густи не помнит его молодым, только взрослые… – мать Стивена сфотографировали на летном поле, в комбинезоне. За спиной девушки стоял советский самолет:

– Я внук Горского, – подумал Стивен, – впрочем, это ерунда. Русские убили папу и маму, Густи их ненавидит, и я тоже… – после праздничного обеда сестра засела с матерью и Теодором-Генрихом в библиотеке:

– Максим при них болтается, – завистливо подумал Стивен, – ему двенадцать, родители ему разрешают кофе. Я точно знаю, что он покуривает, но не при маме или дяде Волке… – сестра сегодня оставалась ночевать на Ганновер-сквер. Стивен, разумеется, не признавался в этом кузенам, однако мальчик любил, когда Густи укладывала его спать:

– Сюда она не придет, – незаметно улыбнулся Ворон, – здесь заповедник диких зверей, как она выражается. Я посижу с ней, в спальне, она расскажет о папе, о маме, о том, как они летали в Израиль, как служили на Корсике… – рукописная книжка Густи потерялась, но у Стивена было свое издание «Маленького принца», на французском языке:

– Может быть, и вправду на других планетах есть жизнь… – мальчик подпер упрямый подбородок кулаком, – я стану первым британцем в космосе и все проверю… – пока в космос поднимались только спутники. На столе баронета стояла латунная модель советского спутника, присланная Виллемом, с континента:

– Он студент, то есть курсант, но, все равно, занимается моделированием. Но он учится на инженера, а мне до авиационного колледжа еще шесть лет… – в шестнадцать лет юноши могли добровольно записаться в армию:

– Папа так сделал, и я тоже уйду из школы, – напомнил себе Ворон, – аттестат я и в колледже получу… – перевернув страницу, Ник пожал плечами:

– Во-первых, мама разрешила, а, во-вторых, я почти все понимаю, а что не понимаю, то выписываю, и сверяю в энциклопедии… – кузен читал машинописные листы, озаглавленные: «Основные принципы работы интегральной микросхемы». Затолкав в рот конфету, Ник пробормотал:

– Представляете, скоро радио будет размером с ноготь… – Питер отозвался:

– Тогда, Стивен, можно будет его поставить тебе, вместо пломбы в зуб. Ты пойдешь сдавать экзамены, а я сяду здесь, и все тебе продиктую. Так тебе обеспечена пристойная оценка… – баронет усмехнулся:

– Близнецы друг за друга сдавали экзамены, в школе. Жаль, что ты не мой близнец… – Питер фыркнул:

– Согласен быть коротышкой, как ты меня зовешь, ради хороших оценок? Еще чего не хватало, стать твоим близнецом… – он оживился:

– Полезный подарок, от мистера Бромли. Годовая подписка… – Стивен прервал его:

– На Motor Trends… – кузен, холодно, ответил:

– На «Экономиста». Карл Маркс, между прочим… – Ник вмешался:

– Написал «Капитал» … – Питер велел:

– Помолчи, ради разнообразия, трещотка. Карл Маркс считал… – Стивен ловко выхватил у кузена конверт:

– Поздравляю с днем Рождения и Рождеством, твой друг Луиза Бромли… – он заплясал перед Питером:

– Питер, Питер, сопли вытер, купил кольцо, умыл лицо… С Луизой случилась любовь, как в сказке, Питер гуляет с детской коляской… – кузен забрал открытку:

– Трижды дурак, за один вечер, идешь на рекорд… – Стивен кинул в него подушкой, дверь широко распахнулась:

– Бандиты, в ванную, – коротко велел старший брат, – почти полночь на дворе… – Максим обвел взглядом разбросанные по полу обертки от шоколада:

– Только сначала приведите комнату в порядок, эсквайр, баронет, и будущий Нобелевский лауреат… – спорить с ним, со вздохом подумал Стивен, было бесполезно:

– Максим капитан футбольной команды и будущий староста школы, после Теодора-Генриха. Он, наверное, тоже станет адвокатом. Даже сейчас к нему все прислушиваются… – подняв подушку, мальчик принялся за уборку.

Желтоватая, слоновой кости ручка опасной бритвы уверенно легла в ладонь. Сверкнули золоченые насечки, Теодор-Генрих заметил:

– Правильно Волк говорит, электрическая бритва никогда не сравнится с опасной… – год назад отчим привел его в Truefitt and Hill, на Сент-Джеймс-стрит. Теодор-Генрих захаживал к парикмахерам почти каждую неделю:

– Теперь у меня есть своя бритва, спасибо маме и Волку, – он улыбнулся, – он меня прошлым годом научил обращаться с лезвием… – Густи вертела антикварный помазок:

– У папы была такая бритва, – вздохнула девушка, – я помню. У твоего папы, наверное, тоже… – Теодор-Генрих вспомнил отражение холодных глаз, в зеркале, мыльную пену на ухоженных щеках, пряный запах сандала. Веселый голос дяди сказал:

– Проснулся, милый? Сейчас принесут завтрак, и мы погуляем. Возьмем Аттилу, пойдем на озеро… – юноша сжал руку в кулак:

– Он ночевал со мной, потому что тетю Эмму забрали в госпиталь. Ее ребенок умер, потом прилетела мама… – мать утешала его:

– Милый мой, – услышал Теодор-Генрих ласковый голос, – даже если он выжил, он здесь не появится, и никуда тебя не заберет. Площадь охраняется… – изящная рука повела за окно, – школа у вас закрытая… – Теодор-Генрих буркнул:

– Мне шестнадцать лет, я давно хожу сам по городу. В церковь, в библиотеку, на занятия. Кто-то из его подручных, – юноша скривился, – может меня найти. Однако он недалеко уйдет, – пообещал Теодор-Генрих, – все нацисты должны понести наказание… – кивнув, юноша спрятал бритву в футляр:

– Мама говорила, что и у папы, и у дедушки были такие бритвы. Теперь можно сэкономить, на походах в парикмахерскую… – прошлым годом, отказавшись от карманных денег, Теодор-Генрих начал давать частные уроки латыни и немецкого:

– С языками я хорошо справляюсь, – задумался он, – даже русский знаю. Надо, в конце концов, сказать маме о моих планах. Вроде она вернулась в хорошем настроении… – куда ездила мать, они, разумеется, не знали:

– На континент, – уверенно заявил Максим, – папа тоже сейчас там. Наверное, они нашли след выживших нацистов… – Теодор-Генрих, впрочем, собрался в Германию не в поисках дяди:

– Во-первых, он там не живет, – хмуро подумал мальчик, – он осторожен, он спрятался где-нибудь в Южной Америке или Африке. Во-вторых, он сразу поймет, что это я… – фотографий у Теодора-Генриха не сохранилось, но дядя Джон, знавший его отца с тридцать третьего года, замечал: