Месяц спустя англичане оставили Филадельфию и двинулись через Нью-Джерси, чтобы встретиться и потерпеть поражение при Монмуте. Но воспоминания о пышной Мешианзе надолго запечатлелись в памяти генералов Континентальной армии, в том числе и генерала Энтони Уэйна, который язвительно писал

Передайте тем филадельфийским дамам, которые присутствовали на ассамблеях и пирах Хоу, что небесные, милые, красивые красномундирники, опытные джентльмены гвардии и гренадеры, были смирены на равнинах Монмута. Рыцари Смешанной Розы и Горящей Горы уступили свои лавры мятежным офицерам, которые положат их к ногам тех добродетельных дочерей Америки, которые с радостью отказались от легкости и достатка в городе ради свободы и душевного спокойствия в коттедже.

У Ребекки Фрэнкс были поклонники по обе стороны Революции, хотя, похоже, она предпочитала тех, кто придерживался пробританских взглядов, или тех, кто, намеренно или нет, делал то, что помогало британскому делу. Одним из офицеров мятежников, которому она нравилась, был генерал Чарльз Ли. Его поведение при Монмуте было не слишком удачным. Он странно легкомысленно отнесся к приказам генерала Вашингтона и не смог выполнить их, а именно возглавить атаку на англичан с тыла. Было ли это связано с тем, что Ли изначально был на стороне англичан, и его лояльность по-прежнему лежала в этом направлении? Может быть, он действительно сотрудничал с врагом? Такая возможность существовала. Как бы то ни было, его поведение заставило Вашингтон отстранить его от должности на двенадцать месяцев. В течение этого времени он вел оживленную переписку с Бекки Фрэнкс. Однако иногда в своих письмах генерал Ли перегибал палку и был склонен к использованию двойного смысла так, что из его слов часто можно было сделать вывод о вульгарном, а то и вовсе неприличном значении.

Однажды, например, Ли написал Ребекке длинное письмо о своих брюках. В нем он сказал, что она могла бы обвинить его в воровстве, пьянстве, изменнической переписке с врагом — действительно ли он совершал подобные поступки, — или в том, что он «никогда не расставался со своей рубашкой, пока рубашка не расставалась с ним», но что со стороны Ребекки было непростительной клеветой сказать, что он носил зеленые бриджи для верховой езды, заплатанные кожей, вместо зеленых бриджей, укрепленных кожей.» Вы обидели меня в самом нежном, — писал он ей, — и я требую удовлетворения». Далее он сказал: «Вы не можете не знать законов дуэли, и я настаиваю на привилегии оскорбленной стороны, которая заключается в том, чтобы назвать час и оружие, и я намерен, чтобы это было очень серьезное дело».

Подобная грубость — «нежнейшая часть» — оказалась слишком большой для такой воспитанной филадельфийской леди, как Ребекка Фрэнкс. Она написала ему короткое письмо, в котором сообщила, что считает его намеки чрезмерно вульгарными и не желает больше вступать в переписку с генералом Ли. Однако он быстро извинился, и Ребекка в конце концов приняла его обратно в свой круг.

Между тем друзья Ребекки, ориентированные на тори и тори, не приносили ее отцу никакой пользы, да и поведение Ребекки не свидетельствует о том, что она хоть в малейшей степени осознавала, какие неприятности доставляет ему. Англичане покинули Филадельфию. Экстравагантная демонстрация Мешианза оставила неприятное впечатление. Общественное мнение ассоциировало Дэвида Фрэнкса с его любящей вечеринки дочерью, и его бизнес начал страдать. Будучи одним из самых крупных торговцев Филадельфии, Дэвид Фрэнкс был логичным выбором на должность комиссара для британских пленных, размещенных в городе. Теперь же тот факт, что он кормил и снабжал британцев, несмотря на то, что они были пленниками Соединенных Штатов, стал рассматриваться против него. В сентябре 1778 г. из-за отсутствия денег он не смог выдать заключенным месячный паек, и под этим предлогом федеральные власти немедленно арестовали Дэвида Фрэнкса и бросили его в тюрьму. Обвинение было предъявлено в измене Соединенным Штатам Америки.

Главным доказательством против него стало таинственное письмо, которое, если оно вообще существовало, никогда не появлялось на суде и с тех пор никогда не появлялось. В письме, якобы написанном его брату Мозесу в Англию, содержались «намерения, враждебные безопасности и свободе Соединенных Штатов». Дэвид Фрэнкс вполне мог быть настроен враждебно не только по отношению к США, но и по отношению к Англии. Соглашение о том, что ему будут платить за кормление и размещение британских пленных, было причудливым. Континентальный конгресс поручил ему эту работу. Но платить ему, согласно его приказу, должны были англичане. Однако англичане, с которыми, возможно, не посоветовались по этому вопросу, проявили определенную неохоту, когда дело дошло до реального возмещения расходов, и к декабрю 1778 г. Фрэнкс оказался в неприятном положении, задолжав своим кредиторам за более чем 500 тыс. обедов, поставленных британским пленным, оказавшимся в руках американцев. Он обратился к англичанам с письмом по этому насущному вопросу. В серии тревожных писем лордам Казначейства он изложил свое положение; лорды просто переслали его сэру Генри Клинтону в Америку, который ничего не предпринял.

В то время как ее отец томился в тюрьме, Ребекка Фрэнкс продолжала посещать вечеринки. На одном из балов появился высокопоставленный американский офицер в ярко-алом плаще, и Ребекка Фрэнкс язвительно заметила: «Я вижу, что некоторые животные наденут львиную шкуру». Эта история была напечатана в газете, где отмечалось, что Ребекка — «дама, хорошо известная в торийском мире». Хотя она могла бы проигнорировать это сообщение, но вместо этого решила выступить с язвительной репликой и в одном из последующих номеров газеты прокомментировала ее:

Есть много людей, которые настолько несчастны в своем поведении, что, подобно собаке в яслях, не могут ни сами наслаждаться невинными радостями жизни, ни позволить другим, без ворчания и рычания, участвовать в них. Поэтому мы часто встречаем в вашей газете намеки и анекдоты о командире, штабе и торийских дамах. Такой способ нападения на персонажей действительно достоин восхищения и не менее вежлив, чем передача клеветы и оскорблений с помощью многозначительных кивков, подмигиваний и пожиманий плечами. Несчастные существа, которые своим подлым поведением ясно показывают, к какому виду животных они принадлежат.

Защищать свои «невинные удовольствия» именно в этот момент, да еще в публичной прессе, кажется бессердечием. Вскоре, однако, дело ее отца было прекращено за недостаточностью улик, и он был освобожден.

Дэвид Фрэнкс продолжал пытаться взыскать с англичан свои деньги и умолял разрешить ему лично отправиться в удерживаемый англичанами Нью-Йорк, чтобы узнать, что можно сделать. Его дочь, писал он, хотела бы сопровождать его и «была бы очень рада посмотреть на Молл или погулять под священными старыми деревьями на Брод-вей». В октябре 1780 г. он был снова арестован за переписку с врагом в Нью-Йорке — что он, несомненно, делал, пытаясь решить свои финансовые проблемы, — и на этот раз его наказанием стала ссылка в Нью-Йорк, чего он и добивался. В конце того же года он и Ребекка покинули Филадельфию в приподнятом настроении.

Ребекка не только гуляла по Бродвею. Она также устраивала вечеринки с британскими офицерами. Капитанская баржа, писала она, была готова на пристани, чтобы отвезти гостей в летний дом генерала Робертсона, расположенный вверх по реке, на торжественный уик-энд. Ее письма были наполнены разговорами о ее кавалерах. Например, о капитане Монтегю — «Такие глаза!» — а на нее всегда производил наибольшее впечатление поклонник, имеющий титул. В какой-то момент за ней ухаживали не менее трех почетных гостей, один из которых имел доход «26 000 фунтов стерлингов в год!». К Нью-Йорку она относилась несколько снисходительно. Ее раздражало, что в Нью-Йорке нельзя выйти на улицу без сопровождения пожилой женщины, это считалось небезопасным. «Мы, филадельфийцы, — писала она, — не зная ничего плохого, ничего не боимся». Качество нью-йоркских развлечений, по ее мнению, было ниже филадельфийских стандартов, а нью-йоркские дамы, по ее мнению, были неразговорчивы и увлекались карточной игрой. В длинном письме к своей сестре Абигайль Ребекка писала