ЛЮБЯЩАЯ ДОЧЬ,

С большим удовольствием сообщаю тебе, что Авраам выполнил нашу просьбу, вернувшись, чтобы насладиться твоим милым обществом, и прошу тебя простить ему его проступок и отсутствие рядом с такой хорошей женой, как ты, но он обещал никогда больше не причинять обид, а всегда быть орудием поиска, чтобы доставить тебе удовольствие и удовлетворение, поэтому надеюсь, что все будет забыто, и всегда буду рада узнать о вашем счастье, и по-прежнему желаю тебе здоровья и процветания от, твоей любящей матери,

ЛИЯ МЕНДЕС

Однако все не было забыто, и брак продолжал оставаться неустойчивым. Было еще несколько разлук, каждая из которых была болезненной для всех. Два года спустя брат Дэвид навестил Авраама в Кингстоне, застал его в разлуке с женой и написал Аарону Лопесу: «Я нашел моего брата Авраама в очень плохом состоянии здоровья. Он только что вышел из опасного приступа болезни. Похоже, он очень хочет увидеть свою жену и броситься к вашим ногам. Я отправлю его во втором конце следующего месяца, как я Вам обещал, и буду писать Вам от него более подробно по этому вопросу». Но в этот момент имя Авраама исчезает из семейной переписки. Он был «отправлен» в Ньюпорт, его брат сменил его на Ямайке, а жена Абрахама через несколько месяцев последовала за ним домой.

Аарон Лопес тем временем продолжал преуспевать, пока не вошел в число богатейших людей Ньюпорта. В марте 1762 г. он попытался натурализоваться, но суд Ньюпорта ему отказал. Его торийские взгляды делали его непопулярным. Поскольку у него был летний дом в Суонси (штат Массачусетс), он обратился в высший суд Таунтона с просьбой сделать его гражданином этого штата, и 15 октября 1762 г. он стал первым евреем, натурализованным в Массачусетсе. По его просьбе из присяги были исключены слова «по истинной вере христианина».

Кроме того, он стал членом созданного годом ранее клуба, который носил исключительно светский характер и предназначался исключительно для джентльменов из еврейской элиты Ньюпорта. Это был ответ ньюпортскому клубу Fellowship Club, членами которого не были евреи. Аарон относился к своему клубу со всей серьезностью и почти всегда присутствовал на его собраниях, проходивших по вечерам в среду «в течение зимнего сезона». Следует отметить, что все остальные члены клуба, так или иначе, были родственниками Аарона Лопеса, членами семейного комплекса Лопес-Бивера-Мендес-Леви-Харт. Клуб работал по строгим правилам. С пяти до восьми члены клуба «могли свободно играть в карты», а чтобы клуб не приобрел репутацию игорного, ставки на вист, пикет или любую другую игру были установлены на уровне «двадцати шиллингов». Если член клуба был уличен в игре по более высоким ставкам, он должен был быть оштрафован «четырьмя бутылками хорошего вина», которое должно было быть выпито клубом на следующем собрании. В восемь часов, согласно правилам, должен был быть принесен «ужин (если он готов)». После ужина запрещалось играть в карты, а в десять члены клуба должны были разойтись по домам. Если у кого-то из членов клуба возникал вопрос, касающийся клубных дел, он должен был подождать, «пока председатель не выпьет несколько верных тостов». Клуб был отличным развлечением от дома, жен, детей и сопутствующих проблем. Устав клуба также предусматривал, что во время клубных вечеров не должно быть «разговоров, касающихся дел синагоги». Наказанием за смешение синагоги и клуба опять же служили «четыре бутылки хорошего вина».

Аарон не присоединился к соглашению о неимпорте, согласно которому ряд купцов Новой Англии обязались больше не ввозить товары из Великобритании. Он не мог себе этого позволить. Хорошие отношения с англичанами были важны для бизнеса. В душе он, вероятно, не был явным тори. Он не был таким тори, как, например, его сосед и коллега по клубу Айзек Харт, а также несколько других евреев Ньюпорта, из-за чего еврейский клуб Ньюпорта начал раскалываться по центру. Лопес оказался в сложной ситуации, когда в 1777 г. англичане напали на Ньюпорт и захватили его, перебросив на остров 8000 солдат, разрушив 480 домов, сжигая корабли в гавани, опустошая поля и сады, в общем, разграбив и разбомбив город. В этот момент Аарон счел целесообразным перевезти свою большую семью в другое место, чтобы, как он выразился в письме к другу, «уберечь ее от внезапных алларумов и жестоких нападений разъяренного врага». Он выбрал значительно более безопасный внутренний город Лестер, штат Массачусетс. Все Лопесы, включая его тестя, г-на Ривера, переехали туда осенью того же года.

Здесь, писал он, «я поставил палатку, соразмерную моей многочисленной семье, на вершине высокого здорового холма, где мы испытали на себе любезность и гостеприимство добрых соседей». Аарон Лопес действительно поставил соразмерную палатку — огромный квадратный особняк из кирпича с белыми пилястрами по углам и высокими арочными окнами, обращенными к окружающему пейзажу. Особняк Лопеса до сих пор является частью Академии Лестера. В своем роскошном доме, украшенном молодой и красивой женой, Аарон Лопес стал прекрасным хозяином и отличался размахом и пышностью своих званых обедов, приемов и балов. Он стал еврейским меценатом, огромным покровителем искусств и образования, коллекционером картин, а ведь ему еще не было пятидесяти, он был в самом расцвете сил. Вряд ли кто осмелился бы сказать ему, что теперь, когда его морские перевозки прекращены, а бизнес серьезно ограничен войной, он, возможно, тратит слишком много.

Он продолжал поддерживать связь с Ньюпортом, собирая новости от друзей, проезжавших через осажденный город, и писал, что слышал, что «бедные жители этого города очень страдают этой зимой из-за отсутствия топлива и провизии, в особенности те люди из моего общества, которые, по словам [моего информатора], не пробовали мяса ни разу за два месяца: Рыбы в это время года не было, и они вынуждены были жить на шоколаде и кофе. Эти и многие другие неудобства и оскорбления, которым подвергаются несчастные жители, должны побудить нас благодарить Великое Существо, которое дало нам решимость в столь ранний период сменить тоскливое пятно на то, чем мы наслаждаемся сейчас». Одному из друзей он писал: «Ваш дом, как я понимаю, сильно пострадал. Ваш сосед Огастус Джонсон был найден мертвым в своем доме. Жена моего [бывшего] соседа Гидеона Сессона сошла с ума». По всей видимости, больше всего его возмущало известие о том, что оккупировавшие город британские офицеры распространяют клеветнические рассказы о женщинах Ньюпорта. Он жаловался, что «достоинство нескольких наших уважаемых дам подверглось нападкам и опорочено нашими разрушительными врагами». Когда все стало ясно, он тоже стал сторонником революции.

Революция положила конец золотому веку Ньюпорта как коммерческого центра, хотя, конечно, он снова расцветет как курорт, и Аарону Лопесу не суждено было вернуться сюда. В 1780 г. он с горечью узнал о смерти в Филадельфии своего старого друга Даниэля Гомеса, достигшего почтенного возраста восьмидесяти пяти лет. После его смерти сын Даниэля Мозес стал богатым человеком. Дела самого Аарона Лопеса находились в несколько более шатком состоянии. Положение его старшей дочери, «моей дорогой Салли», продолжало угнетать его. Она вместе с Авраамом Перейрой Мендесом переехала в Лестер, и супруги сняли небольшой дом неподалеку от дома Аарона. Авраам продолжал демонстрировать свою неумелость и слабое здоровье еще в одном или двух деловых предприятиях, в которые его пытался втянуть тесть. Некоторое время он занимался свечным бизнесом, но и в этом не преуспел. В конце концов, что было лучше всего, Аврааму ничего не оставалось делать. Через десять лет после свадьбы Салли Лопес Мендес родила крошечного сына, которого очень любила. О Салли стали говорить, что она «тронута», поскольку после рождения ребенка она больше не выходила из дома — странная, несчастная женщина в несчастливом браке.

В конце мая 1782 года Аарон Лопес отправился в Ньюпорт на своей тележке. Примерно в пяти милях от Провиденса, у места под названием Скоттс-Понд, он остановился, чтобы напоить лошадь. Вдруг лошадь резко рванула с места, и сани погрузились за ней в пруд. Аарон Лопес был выброшен вперед, из саней. Он не умел плавать, и слуга, пытавшийся плыть за ним, не смог спасти его до того, как он утонул. Ему был пятьдесят один год.