— Царевна, Владыко повелел предстать перед ним. — Сказал он. Ну всё, начинается. Делать было нечего, пришлось ехать. Приехав в Кремль, прошла в апартаменты Митрополита. Владыко молился, стоя перед образами на коленях. Стояла ждала, пока он закончит. Вот он поднялся. Сел на свой митрополичий стул, взял в руки свою клюку. Смотрел на меня нахмурив брови. Всё ясно, уже настучали. Приготовилась к выносу мозга.

— Подойди ко мне, Александра. — Пришлось, опустив глаза в пол, смиренно подойти к нему. Приклонила колено. Он протянул правую руку. Поцеловала ему тыльную сторону ладони. Так и стояла на одном колене, опустив взгляд. — Посмотри на меня. — Посмотрела. Постаралась взгляд сделать невинным. — Александра, ты возлюбленная дщерь Русской Православной церкви. А что ты творишь? Сплошной блуд, Содом и Гоморру⁈

— О чём Вы, Владыко? Какой блуд? — Я решила идти в жёсткий отказ. Ни в чём не сознаваться. Пусть даже если сам Митрополит меня бы вытащил из-под Василия, я бы всё равно всё отрицала. У кого-то такое срабатывало. Но, похоже, это был не тот случай. Митрополит на мои слова только стукнул об пол своей клюкой. Я даже вздрогнула.

— Помолчи! Не смей мне лгать! Не бери грех на душу, Александра. Ты должна являть люду православному пример благочестия христианского. А ты что⁈

— А что я, Владыко?

— Как ты можешь? Или вы оба смирить свою плоть не можете? — Я решила от греха подальше помолчать. — Подождать благословения Церкви и венчания? — Смотрела на Митрополита преданными до безобразия глазами. — Что молчишь, Александра? Отвечай. Только правду говори.

Прикинув все за и против, решила всё-таки покаяться.

— Виновата, Владыко. Грешна. Понимаю всё. Но ничего с собой поделать не могу. Люблю его, больше жизни.

— Любит она! — Он опять стукнул своей клюкой об пол. И я опять вздрогнула. Господи, думала, главное, чтобы он этой клюкой меня не навернул. А Митрополит был очень зол. — Вот повенчаетесь и люби его. Никто слова не скажет.

— Владыко, Государь не виноват. Это только я виновата. Не надо на него налагать епитимью.

— Помолчи. Слышал я сегодня уже это. — Он встал прошёлся, стуча своей клюкой, что есть митрополичий посох, по полу. — Он тоже пытался уверить меня, что ты не виновата. Нет, виновата. Оба виноваты. Но он ладно. Государь муж и ему простительно, хотя и не поощряется, ибо блуд есть блуд. Но ты женщина, Александра. Ты блюсти себя должна. А значит в этом деле с тебя больший спрос! — Я уже хотела ляпнуть, что это дискриминация по половому признаку, но вовремя прикусила язык. Митрополит явно не оценил бы такого феминисткого креатива. — Налагаю на тебя епитимью на три дня.

— Владыко… — Попыталась возразить, как он опять стукнул об пол своей клюкой. Пришлось заткнуться.

— Пошли, Александра, со мной.

— Куда, Владыко? — Я встала с колена.

— Увидишь. Это, чтобы никто не отвлекал тебя и молитвы лучше читались.

Мы покинули апартаменты Владыки. На улице нас ждала карета. Тут же на конях сидели иноки. Вот только я бы не удивилась, что под рясами у них имеется бронь. Тут же были и четверо моих палатинов.

— Вы, — обратился к ним Митрополит, — возвращайтесь в Корпус.

— Никак не можно, Владыко. По инструкции мы обязаны… — Божен договорить не успел.

— Чтооо? — Митрополит, похоже стал выходить из себя. — Я сказал возвращаться! Быстрее! — Все четверо моих гвардейцев шарахнулись от него в сторону. Всё верно, посох у Владыки очень серьёзный. Если он им причастит, мало не покажется. Иноки стали оттеснять моих палатинов от нас.

— Божен, езжайте в Корпус. — Велела им. Хотела уже залезть в карету, как появился Василий. Видно было, что он спешил.

— Владыко, ты куда её?

— Туда, где ей никто не помешает молится и каяться. В монастырь. Посидит в келье три дня, на воде и хлебе.

— Я же просил тебя. Она не виновата.

— Виновата. И не говори мне ничего. Если сам сдержаться не можешь, то хоть её не трогай.

— Я против. — Василий насупился зло. Я смотрела на него умоляюще. Давай хороший мой, не надо меня в монастырь, даже на три дня.

— То не в твоей власти, Государь. То дела Церкви. И ты не можешь вмешиваться в них.

Василий смотрел на меня с болью в глазах. А я на него. Он качнулся ко мне, но Митрополит опустил перед ним свой посох, как шлагбаум.

— Александра, иди в возок. — Сказал вредный старик.

Взглянув на любимого ещё раз, залезла в карету. Рядом устроился Митрополит. Меня отвезли в Зачатьевский женский монастырь. Там Владыку уже встречала настоятельница монастыря игуменья Евпраксия. Тут же увидела в стороне кучкующихся монахинь. Они смотрели с любопытством.

— Игуменья Евпраксия. Вот привёз тебе деву. Царевну Византийскую Александру Комнину. Ты слышала о ней?

— Слышала, Владыко. Кто же не слышал про неё⁈

— Скоро на её чело оденут царский венец Ливонии. Но сейчас три дня и три ночи, она будет молится. Епитимью наложил я на неё. Переоденьте её. Ибо не гоже в такой одежде пребывать в женском монастыре. Оденьте её в рубаху. Отведите её в келью. И никто не должен приходить к ней, кроме тебя матушка игуменья. Держать её все три дня и три ночи на хлебе и воде. — Он посмотрел на меня. — Иди, дщерь наша.

— Пойдём, дочка. — Сказала мне игуменья, женщина лет 50 или немного старше. Молча прошла за ней. Меня завели в помещение. Там я разделась до нижнего белья. Игуменья и ещё две монахини посмотрели на мои трусики и лифчик.

— Это я не буду снимать. — Сразу сказала им. Игуменья кивнула мне. На меня одели рубаху до щиколоток и всё. Как была босиком, так и прошла в келью, куда меня привели. Оглядев её, поняла, что попала как кур в ощип. Маленькая. Прямоугольной формы. Имелся лежак и что-то типа небольшого столика. На него поставили свечку, но не зажигали. В верху келии имелось небольшое узкое, как щель оконце. Под ним на стене была небольшая икона Пресвятой Богородицы. Всё, больше ничего. Блин, как в камере. Мне дали молитвослов с молитвами и небольшой коврик. Игуменья перекрестила меня и закрыла дверь. Всё, я в самом натуральном склепе. Мамочка, мне здесь сидеть три дня и три ночи!!! Вот так расслабилась с Васей. Ничего себе! Господи, хочу на волю. Почувствовала, как у меня начинается паника. Усилием воли подавила её. Положила коврик на пол, рядом с иконой. Всё не на голом полу, в одной рубашке на коленях стоять. Села на лежак. Посидела немного. Посмотрела на дверь. Там было узкое оконце, ещё меньше, чем на стене. Открыла молитвослов. Ёкарный бабай, он был на старославянском. Закрыла его. Увидела, как кто-то посмотрел в оконце. Уверена, Митрополиту настучат, что я не молюсь и вредный старик продлит моё заточение. Встала с лежака. Опустилась на колени на коврик. Раскрыла перед собой молитвослов. Читать его не собиралась, так как мало понимала, что там написано. Стала читать те молитвы, которые знала. Прожив здесь в 16 веке, я знала уже не мало их.

Сначала, когда читала молитвы, сбивалась, потому, что думала не о них, а о делах своих. О крымчаках, о Дашке, о сыне, о племяннике, о Василии, о Корпусе. Вспоминала, как отдыхали на пикничке. Потом, как Василий любил меня и я его. В этот момент в келье стало темнеть, причём очень быстро. Я посмотрела на оконце. День стремительно угасал. Даже как-то слишком стремительно. Я, конечно, человек современный и во всякую мистику не верю. Поэтому посчитала, что закат совпал с моими грешными мыслями.

Спичек у меня не было. В итоге, я осталась, практически, в полной темноте. Но вскоре открылась дверь. Зашла матушка игуменья со свечой и от неё зажгла мою свечку. Ничего мне не говорила. И так же молча вышла. Я вновь осталась одна. Стала вновь читать молитвы. Читала, читала. В итоге стало клонить в сон, даже завалилась с колен на пол. Твою душу. Опять встала на колени. Так стояла, пыталась читать молитвы. Получалось откровенно плохо. В конце концов, плюнула на это дело и завалилась спать на лежак…

Игуменья посмотрела в оконце в двери. Царевна спала спокойно на лежаке. Даже свечку не погасила. На полу лежал раскрытый молитвослов. Матушка покачала головой, зашла, дунула гася огонёк, закрыла книгу и пошла к себе…