— Прощаю, атаман. — Улыбнулась ему.

— Интересная у тебя сабля, Царевна. — Кивнул он на мою шашку.

— То не сабля, Иван. Вернее, не совсем сабля. Это шашка. — Выдвинула её из ножен. Клинок сверкнул на солнце ослепительным бликом. — Облегчённая сабля. Видишь, гарды нет. И кривизна не такая сильная, как у сабли. Очень удобная в конной рубке. Это оружие моих предков. — Крутанула шашкой. Посмотрела на атамана. Он усмехнулся.

— Я отсюда вижу, хорошая сталь у клинка. Дамаск?

— Не дамаск, но не хуже, даже лучше. На морозе хрупкой не становится. — Задвинула шашку в ножны. — Послушай, атаман, а хочешь посмотреть на будущую армию Русского государства?

— Это как?

— Может ты слышал, в Москве я открыла кадетский корпус. Там отроков учат воинскому делу. Они будущие офицеры русской армии. Приезжай и сам всё увидишь.

— Боюсь не получится. Я же не один поеду. А у моих братов недругов много в Москве и не только.

— Я тебе дам охранную грамоту, что ты и твои люди находятся под моей защитой и приглашены мною в Кадетский корпус.

— Отроки то у тебя боярские дети?

— Не только. Есть и княжичи.

— Что бояре, что князья, всё одно.

— Кроме них у меня учатся и дети кузнецов, и горшечников. Купцов и кожемяк. Даже сироты есть, коих вообще на улице подобрали, бродяжки.

— Врёшь! — Вырвалось у него. Я зацокала языком. Покачала головой.

— Атаман!

— Прости. Но плохо верится. И кем они там у тебя? Прислуга боярским детям?

— Нет. Там все кадеты равны. Все едят из одного котла. Стоят в одном строю и тяготы, и лишения в познании воинской науки несут вместе, без различия, кто родовит, а кто худороден. Мне не важно, кто твои родители. Мне важно, кто ты есть сам и что можешь⁈ Изгнание из Корпуса, для любого кадета, это позор. Вернуться он уже никогда не сможет. Они почти год проучились, уже успели поучаствовать в большой битве. Пятерых я потеряла. Но никто из них не побежал, спасая свою шкуру. Не струсил, хотя им было очень страшно. Ни один из кадетов, атаман. Они уже стали одним боевым братством. Сейчас я начну новый набор, в дополнение к уже обучающимся. Ну так как, атаман?

— Сладко говоришь, Царевна. Конечно, хотелось бы на такое посмотреть, да самому убедится, что простые отроки у тебя обучаются наравне с боричами и княжичами.

— Ну так поехали? Что, и хочется, и колется, атаман?

— Мне нужно с братами поговорить.

— Поговори, атаман. Я до завтра буду тут. Решишься, приезжай. Дам тебе и твоим людям охранную грамоту. Со мной поедешь…

Атаман вернулся утром следующего дня. Где они провели ночь, я не знаю. Я как раз, после завтрака стала собираться в обратный путь. На этот раз он заехал в крепость. С ним было с десяток казаков. Я стояла на крыльце большого терема. Атаман поклонился с вежеством, не роняя своего достоинства. Как и остальные казаки. Я тоже.

— Ну что, казаки? Решились?

— Решились, Царевна Александра Вячеславовна. — Ответил за всех Иван Гойда. — Посмотрим, правду ли бают про тебя. И насколько ты держишь слово.

— Держу, атаман. Я всегда держу своё слово. Вы трапезничали?

— Да. Мы сытые.

— Тогда в путь, атаман.

Назад двигались аллюром, переходя с галопа на рысь или иноходь. Иногда шли шагом. Когда в очередной раз перешли на шаг, я глядя на атмана озорно улыбнулась и запела:

Под зарю вечернюю солнце к речке клонит,

Всё, что было — не было, знали наперёд.

Только пуля казака во степи догонит,

Только пуля казака с коня собьёт.

Казаки заинтересованно на меня глядели. Остальные, наоборот, улыбались.

— Царевна запела! — Негромко сказал Божен.

Из сосны, берёзы ли саван мой соструган.

Не к добру закатная эта тишина.

Только шашка казаку во степи подруга,

Только шашка казаку в степи жена.

Атаман удивлённо посмотрел на мою шашку. Остальные казаки тоже. Он им уже сказал, как называется моя сабля.

На Ивана холод ждём, в Святки лето снится,

Зной «махнём» не глядя мы на пургу-метель.

Только бурка казаку во степи станица,

Только бурка казаку в степи постель.

Что такое бурка ни мои палатины, ни всадники охранной сотни, ни казаки ещё не знали, но последние строки куплета, мне стали подпевать, особенно Божен с Ильёй.

Отложи косу свою, бабка, на немного,

Допоём, чего уж там, было б далеко.

Только песня казаку во степи подмога,

Только с песней казаку помирать легко!

Последние строки подпевали уже весело многие и казаки в том числе.

— Первый раз слышу такую песню про казаков. Благодарствую тебе, Царевна. — Сказал Гойда. — А ещё знаешь?

— Про казаков?

— Про них.

— Знаю.

— Может споёшь?

— Может и спою. — Я улыбнулась. — А сейчас надо быстрее двигаться. Место для ночёвки выбрать.

На ночёвке спела им «Чёрный ворон». Потом «Любо, братцы любо».

Как на буйный Терек, да на грозный берег,

Ехали казаки, сорок тысяч лошадей.

И покрылся Терек, и покрылся берег

Сотнями порубанных, пострелянных людей.

— Сорок тыщь! Это какая же силища то⁈ — Воскликнул один из казаков, с бритым подбородком, до большими вислыми усами, лысой головой с длинным хохолком волос на макушке.

— Тихо ты. Дай послушать. — Зашикали на него другие. А я пела им про убитого казака.

Атаман наш знает, кого выбирает-

Грянула команда, да забыли про меня.

Им досталась воля, да казачья доля,

Мне досталась пыльная, горючая земля.

Я знала эти песни с детства. Их пели мой дедушка и бабушка. Их пел мой отец. И пела вместе с ними.

Жинка погорюет, выйдет за другого,

За мово товарища, забудет про меня.

Жалко только волюшки во широком полюшке,

Жалко мать старуху, да буланого коня.

Костер горел, отбрасывая багровые сполохи на сидевших вокруг меня мужчин. Многие слушали, либо закрыв глаза, либо глядя перед собой в никуда.

Кудри мои русые, очи мои светлые,

Травами, бурьяном, да полынью зарастут.

Кости мои белые, сердце моё смелое,

Коршуны да вороны по степи разнесут.

Любо, братцы, любо,

Любо братцы жить.

С нашим атаманом не приходится тужить.

Когда я замолчала, все тоже молчали. И казаки, и мои сержанты и воины княжьей сотни.

— Вот она, доля казацкая. — Проговорил Иван Гойда.

— Не только казачья доля. Это доля любого мужа, взявшего в руки оружие и посвятившего жизнь свою служению и защите отчины, земли, заповеданной ему пращурами его. Своего народа. — Ответила я атаману. Подбросила в костёр сухую веточку.

К Москве подошли к вечеру на следующий день. Уже в пригороде услышали барабанную дробь. И песню, которую горланили кадеты:

Солдатушки, бравы ребятушки,

Где же ваши деды?

Это пел запевала у артиллеристов и ему тут же отвечал весь строй:

Наши деды — славные победы,

Вот где наши деды!

Мы подъехали к воротам в город раньше кадетов. Остановились. Я ждала. Казаки вслушивались в песню. Я посмотрела на Ивана Гойду.

— Это мои кадеты поют. — Улыбнулась.

Вот мы увидели небольшую колонну. Кадеты, под барабанный бой, чеканили шаг. Позади них лошади тянули пять пушек.

Солдатушки, бравы ребятушки,

А где же ваши жены?

Наши жены — пушки заряжены,

Вот где наши жены!

Этой песни я их научила, и она так кадетам понравилась, что они с удовольствием её пели. Правда я её немного подкорректировала, место ружей заряжены были пушки. И вместо штыков острых, пики остры. Колонна поравнялась с нами. Кадетов вёл Богдан.

— Дивизион, на месте! — Барабан продолжал стучать. Колонна маршировала на месте. — Стой! — Замерли. Барабанщик прекратил выстукивать походную дробь и взяв в правую руку обе палочки, тоже замер. — На право! — Все кадеты слитно, как один повернулись на право, к нам лицом. — Дивизион, равняйсь, смирно! — Вытянулись и замерли. Богдан приложил руку к металлическому шлему, в которые были облачены все кадеты, как и в кирасы, строевым шагом подошёл к моему коню.