— Я забрал, царевна-матушка. Не серчай на меня.

— Я и не серчаю, воин. Хочу попросить тебя, отдай мне этот меч, а я заплачу тебе на за него. — Ратник кивнул и скрылся в толпе. Вскоре вернулся. В руках держал меч фон Деница в ножнах. Я сразу узнала его по рукояти. Меч воин передал мне.

— Не надо платы, царевна. Так бери. Мне не жалко. Этого добра у меня ещё три штуки есть. А с тебя плату возьму, как потом сотоварищам в глаза смотреть буду? Скажут: «Сёмка, ты торгашь?»

— Спасибо тебе Семён. Я правильно назвала имя твоё?

— Правильно, царевна. Истинно так. Отец с матушкой нарекли меня Семёном.

— Будь здрав Семён, русский воин. Удачи тебе в деле ратном твоём. — Я перекрестила его. Он ещё раз поклонился. Я видела его улыбку и весёлых бесенят, что прыгали в его глазах.

— Благодарствую, царевна-матушка. Вот это царская плата. Большего мне и не надо.

Я повернулась к барону. Держась одной рукой за ножны, второй взялась за рукоять, выдвинула полностью меч. Солнечные зайчики запрыгали на клинке.

— Один раз я вернула этот меч тебе, Ульрих фон Дениц. Второй раз возвращать не буду, уж не серчай. Что с бою взято, то свято, так ведь? — Барон молчал. — Отправлю ка я тебя Ульрих в Москву, к свёкру своему на подворье. Подлечишься там, так уж и быть. Заодно с жёнами своими повидаешься. Любава то дочку родила, красавицу настоящую. Да и сына тебе повидать нужно. Вытянулся отрок. На тебя похож становится всё больше и больше. Вот только его воспитанием занимаюсь я.

— Как это, царевна, жён повидать? — Спросил Воротынский недоумённо глядя то на меня, то на фон Деница.

— А так, княже. У него в замке целый гарем, как у турецкого султана. Я права, барон? — Ульрих молчал. Князя спросили, о чём разговор? Он пояснил. Народ с любопытством смотрел на ливонца.

— Он что, нехристь что ли? Чудно как, первый раз вижу рыцаря-мусульманина! — Сказал князь. Народ засмеялся.

— Нет, Иван Васильевич, Ульрих фон Дениц истинный христианин. Но гарем с жёнами имеет. И детишек тоже.

— И много жён? — Задал вопрос князь.

— Пять или шесть. И все смотрят ему в рот. Любят мужа своего. — Я усмехнулась. Князь засмеялся, покачал одобрительно головой.

— Значит силён барон, раз может удоволить столько женщин. — Пояснил остальным. Народ смеялся. Кто одобрительно смотрел на ливонского барона, кто сплёвывал на землю, приговаривая: «Одно слово, еретики латинянские».

Как среди выживших раненых наёмников, так и среди целых набрала себе команду из двадцати человек. Это были настоящие матёрые псы войны. Разъяснила им, для чего выбрала их и что им нужно будет делать. Спросила, все ли согласны? Никто не отказался. Весь полон и трофеи, те, которые ратники не примерили на себя, отправили большим обозом в Москву.

Стояли ещё два дня. За это время провела несколько операций, кому руку пришлось удалять, кому ногу. Зашивала, штопала мужчин. Конечно, в первую очередь своих, потом уже имперцев.

В этой битве я потеряла пятерых кадетов. Увы, но таковы жесткие законы войны. Я даже поплакала у себя в шатре. Мальчишек мне было искренне жаль. Всех наших павших воинов похоронили в братской могиле. Насыпав холм. Поставили большой деревянный крест. Я сама себе дала обещание, поставить здесь каменный крест и пусть даже как поётся в одной песне, что на братских могилах не ставят крестов. Мы поставили. И спустя два года я всё же поставила здесь каменный крест с надписью, что здесь покоятся защитники Земли Русской, принявшие неравный бой в 1511 году от Рождества Христова с более чем вдвое превосходящей их армией императора Максимилиана. А так же отдельно указала, что здесь покоятся пятеро кадетов русского кадетского корпуса имени Георгия Победоносца.

Я стояла вместе со всеми, смотрела на большой могильный холм, увенчанный крестом. Полковой поп, который пришёл вместе с армией читал заупокойную. По моим щекам текли слёзы. Мне было можно, ибо я женщина. И губы сами шептали:

На братских могилах не ставят крестов

И вдовы на них не рыдают,

К ним кто-то приносит букеты цветов

И вечный огонь зажигают.

— Ты о чём, Александра? Почему не ставят крестов? И что за вечный огонь? — Спросил меня Воротынский, стоявший рядом со мной.

— Так поётся в одной песне, Иван Васильевич. Мне её мой отец пел, когда я была маленькой. А вечный огонь, так он в сердце каждого человека горит, когда ты хоронишь своих боевых товарищей. Так мне папа мой говорил. — Я приложила правую руку к груди.

— Спой песню, Александра.

— Нужно ли, княже?

— Может и нужно. Ты спой, а мы послушаем. И они тоже послушают. — Воротынский кивнул на могильный холм. И я запела. Все стоявшие вокруг, слушали молча.

…Здесь нет ни одной персональной судьбы,

Все судьбы в единую слиты…

…У братских могил нет заплаканных вдов,

Сюда ходят люди покрепче.

На братских могилах не ставят крестов,

Но разве от этого легче?..

Они много в этой песне не понимали. Что такое горящий танк и где этот горящий рейхстаг, но горящие русские хаты и горящий Смоленск они хорошо представляли. И хорошо знали, что такое, когда земля встаёт на дыбы. И пусть они не понимали значения некоторых слов и понятий, но сердцем они поняли о чём поётся в этой песне.

— Хорошая песня, царевна. За душу берёт. А вот крест мы всё же поставили. Пусть другие крестов не ставят, но мы будем ставить.

— Будем, Иван Васильевич.

— Не плач, Александра. Они пали в бою, за други своя, за землю на нашу. Их смерть была достойной.

— Я понимаю всё, князь. Но ничего не могу с собой поделать. И мне можно, я же женщина. Кого-то позже будут оплакивать родные, а кого-то, у кого никого нет и этого не будет. Так пусть я поплачу над ними. Мне жаль каждого русского воина, павшего на кровавом поле. А сколько их безвестных, сгинувших в кровавых битвах, что их и имён уже никто не помнит? Много, князь. Не счесть их. Поэтому и строится в Москве Храм Христа Спасителя. Воинский храм, который посвящён им, начиная от самого первого русича павшего в битве за свою землю. И как бы хотелось, чтобы и последнего. Да только до последнего павшего не скоро ещё дойдёт очередь. И список павших будет только расти, так как эти, будут постоянно лезть к нам. Получать по поганой морде, умываться кровавыми соплями, отползать, начинать копить опять силы и вновь лезть, думая, что на этот раз у них всё получится. Не получится. На место павших, будут вставать новые поколения. На место отцов будут вставать сыновья, на место дедов — внуки. И так будет из века в век, пока стоит земля наша.

Кадеты стояли ровными шеренгами. Впереди находился знаменосец. Забили барабаны, знамя склонилось, отдавая долг чести и благодарности павшим кадетам и всем русским воинам не вернувшихся из боя. Звук барабанов нарастал, потом резко оборвался. Наступила тишина.

— Минута молчания! — Крикнул дядька Евсей. Это я ему подсказала.

А вот кадет Васильчиков, юный княжич остался живой. Правда пораненный. Ему арбалетный болт попал в плечо. Я обработала и зашила его, так как пришлось разрезать, расширяя рану, чтобы вытащить короткую арбалетную стрелу. Тяжёлых повреждений внутренних органов не было. Ему можно было и дальше с нами идти, но я запретила. Его и ещё с десяток раненных кадетов отправляли с обозом в Москву. Он просил меня, чуть ли не со слезами на глазах, разрешить остаться. Но я была непреклонна.

— Царевна-матушка, да как же это? Дозволь мне дальше с войском идти.

Я погладила его по голове.

— Нет, Ванюша. На этом твоя война закончена. Возвращаетесь в Москву. Поправляйся. Не горюй, на твой век войн и походов хватит ещё. Поверь мне. — Но он всё равно просил. Пришлось включать жесткого командира. — Кадет Васильчиков! Приказ ясен?

— Ясен!

— Не поняла ответ.

— Так точно, приказ ясен! — Я кивнула.

— Тогда выполняй его, кадет.

— Но, царевна-матушка…

— Кадет, приказы не обсуждаются, а выполняются. Смирно! — Рявкнул дядька Евсей, обрывая юного княжича. Парень попытался вытянуться. Смотрелся довольно комично, голый по пояс с перевязанным бинтами торсом.