— Хорошо. Только не обижайтесь мужи. То, что я скажу, то есть правда. Вы думаете, что сыновья, это самое главное? Да, они наследники. Но разве ваши дочери меньше, чем сыновья? Нет, они и есть ваше самое главное сокровище. Почему девы с Руси ценятся на рабских рынках Востока больше, чем все остальные? Никогда не думали? Именно в нас, женщинах руссов заложено рожать вам самых ярых и сильных воев. Почему, вы мужи, хотите сыновей, но больше любите дочерей? Потому, что это заложено в нас, любить до конца, рожать детей от любимого мужчины. Хороших детей, и сыновей, и дочерей. Именно женщины дают вам и жизнь, и силу. Отдавая их, своих жён, дочерей, сестёр, чужим народам, вы растрачиваете свою силу. Без нас вы никто. Без нас, ваших жён, сестёр, дочерей, вы просто сгинете и всё. Вот только находятся ублюдки среди руссов, которые торгуют нашими девами. Это самое страшное зло. Таких имать надо и на дыбу весить. Уничтожать без промедления.

Я замолчала. Обвела взглядом всех, кто здесь был. Стояла тишина. Но я увидела, как посмотрел Дмитрий на свою жену. И самое главное, как она посмотрела на мужа. В её взгляде появилась гордость. Она с вызовом смотрела на мужа, прижимая к себе дочь. Я улыбнулась. Может сейчас до них дойдёт, что нельзя, что это преступление отдавать своих женщин чужим народам⁈ Я отдавала себе отчёт в том, что то, что я сказала, скоро разнесётся по всей Москве. А от неё побежит, словно волны от брошенного камня, по всей Руси. И это даст для меня лишний козырь.

Анну я отправила домой, спустя седмицу. У неё всё было хорошо. Здоровая девочка. А мне она заработала лишний бонус, так как знать, что я какого-то там маркиза спасла, может и лжа, но видеть живой пример на жене князя Воротынского, это уже определённый, высокий уровень.

Митрополит потребовал нас с Еленой на аудиенцию на следующий день…

Ехали с ней в крытой повозке. Нас, как и положено сопровождало два десятка вооружённых до зубов конных латников. Плюс мои баши-бузуки.

— Сань, так я не поняла, что говорить то будем? — Заныла Елена.

— Тебе ничего говорить не надо. Единственное, что скажешь, что знаешь про сердце мира. Что оно на Руси святой. Скажешь, что я читала тебе древний хеттский свиток.

— Какой свиток?

— Свиток хеттов. Жил такой народ тысячи лет назад, который создал державу, соперничавшую с египетскими царями. А мы, Комнины, родом с земель, где жили эти хетты. И в нас течёт их кровь. Поняла?

— Поняла, что не понятного. Мы хетты. Блин, Сань, может хватит врать так? А то ведь может кирдык настать. Я боюсь.

— Пока я с тобой рядом, ничего не бойся и делай мне тротил.

— Какая ты кровожадная, Сань. Вроде беременная, должна мягче стать.

— Я в спальне с мужем мягкая, а в остальном извини, расслабляться нельзя. И запомни одно железное правило, чем чудовищнее ложь, особенно разбавленная толикой правды, тем она убедительней. Разговаривать с патриархом буду я. Ты молчишь, сопишь в тряпочку и подтверждаешь мои слова.

— Господи, Сань, вот связалась я с тобой и что? Сидим в диком средневековье. Лапшу народу на уши вешаем и делаем оружие массового поражения. Всю жизнь об этом мечтала.

— Лен⁈

— Что?

— Заткнись. Дай мне сосредоточится.

— Сань, а где это сердце мира?

Господи, Лена!!! А я откуда знаю?..

— В Троице-Сергиевой лавре. Под землёй.

— Правда?

— Лен, не тупи.

— Жаль. Я бы туда съездила.

— Зачем?

— Может и правда благословение божие ребёночек мой получит.

— Съезди. Я тоже туда поеду.

— Правда?

— Правда.

— Не, Сань, что честно? А ты зачем?

— Для пиара. Всё? Может помолчишь?

Нас, как обычно, привезли в резиденцию московских митрополитов, что располагалась чуть к северу от Успенского собора. Митрополит Симон сидел в своём кресле. Мы подошли с Еленой к нему, присели. Он дал нам поцеловать его правую руку. Благословил нас, перекрестив. Потом указал на два кресла напротив себя. Подождал, пока мы смиренно строим свои седалища.

— Александра, — начал он, — дщерь наша, о каком сердце мира ты говорила?

Быстро мерзавцы настучали.

— У каждого живого существа, твари божьей есть сердце, отче. От маленькой букашечки и до левиафанов морских. Так ведь, владыко? — Симон слегка кивнул. Смотрел на меня заинтересованно. — Мир, в котором мы живём, земля наша, тоже живые. И у земли-матушки есть сердце, что бьётся в её груди. — Я замолчала и теперь сама выжидающе смотрела на старика.

— И где же это сердце?

— А разве высшие иерархи церкви не знают этого? — Я сделала удивлённое лицо. Елена меня копировала, тоже смотрела на митрополита с удивлением в глазах.

— Александра, не отвечай вопросом на вопрос.

— Я думаю, Вы знаете, владыко, где оно. Сами мы с сестрой не знаем точное место расположение. Знаем, что здесь, в земле русской. Скорее всего там, где Троице-Сергиева лавра.

— Почему ты так решила?

— Не зря же преподобный Сергий Радонежский основал там обитель свою. Где-то там сокрыто оно, в недрах земли.

Митрополит молчал. Смотрел перед собой, но не видел нас, словно ушёл куда-то далеко, за пределы стен этой комнаты, даже за пределы резиденции. Мы с Еленой молчали. Наконец, его взгляд ожил. Он вновь взглянул мне в глаза, да так, словно хотел вывернуть меня на изнанку с вопросом: «Что ты ещё знаешь, негодница?» Я уже начала жалеть, что вообще про это сердце говорить начала.

— Откуда знаешь это?

— Читала древний свиток на аккадо-хетском языке. — Соврала митрополиту не моргнув глазом. Уличить меня во вранье не могли, так как этот язык считался уже давно мёртвым и читать на нём никто не умел. Но тут он мне задал вопрос, от которого волосы зашевелились у меня на голове.

— Ты знаешь древний язык?

Дьявольщина! Откуда он знает про этот язык?

— Читаю на нём. Правда не очень хорошо. Я не всю клинопись знаю. Мне давали читать законы царя Хаммурапи и вавилонского царя Навуходоносора, того, который разрушил храм Соломона. — Симон кивнул.

— Что там было сказано?

— Что сердце этого мира бьётся в северных землях, покрытых густыми и непроходимыми лесами. Где большую часть года вода пребывает в виде прозрачного камня. Где холод севера сковывает реки и озёра в непробиваемый панцирь. Там, где живут народы, кои зовутся антами-русами.

Я замолчала. Митрополит тоже молчал. Елена посмотрела на меня. Сделала глаза блюдцами, типа долго так сидеть будем, вату катать? Я пожала плечами. Потом нахмурила лицо, давая понять подруге, что сидим дальше, изображаем пай-девочек.

— Больше не говори такого, Александра. — Наконец молвил старец. — Поняла меня?

— Да, владыко.

— Что за письмо у вас такое? — Тут же задал вопрос. Я даже сначала не поняла, о чём он? О каком письме?

— Прости, владыко. О каком письме говоришь?

— Вы с Еленой пишите сказки свои. Буквы некоторые похожи на наши, а некоторые нет. И я знаю, что письма такого никто не использует.

Я всё поняла. Мы делали с Еленой записи на русском языке своего времени. Как и пользовались современной системой написания цифр. А под сказками понимался тогда текст сообщений, посланий.

— Мы с Еленой алфавит, азбуку свою придумали. Вот и пишем на ней. Зато знаем, что кроме нас никто наши записи понять не сможет.

— Алфавит? Азбука? Это божественное откровение, как у преподобных Кирилла и Мефодия, что кириллицу дали славянам. — Мы с Еленой промолчали. — А у вас просто взяли и придумали? Александра! Не в силах простому смертному азбуку придумать.

— Так нам откровение и было. — Ляпнула Елена и посмотрела на меня большущими глазами. Потом закрыла себе рот ладошкой. Вот курица! Это же надо было ляпнуть такое! Митрополит вытаращился на Елену.

— Что значит откровение? Кому?

— Нам обеим, владыка. — Решила вмешаться я. — На Страстную пятницу, три года назад. Богородица явилась нам. Азбуку показала. Да указала, где книги лежат по лекарскому делу написанному на азбуке этой. Вот мы и выучились ей. — Твою дивизию, как говорил батюшка мой. Вот это мы задвинули, аж у самой зад зачесался. Но тут главное, чтобы Ленка не раскололась. А то будет нам аутодафе, почище, чем у Джордано Бруно.