— О, Лесной царь! Позволь мне и достойнейшим из моих туатов присоединиться к тебе в праздновании темной стороны года, когда холмы наполняются музыкой и весельем. Я пришла не с пустыми руками. Взгляни, я принесла кабана, что семь лет кормился одним лишь молоком и не касался копытами земли. Пусть каждый из подданных твоих получит долю по своим подвигам и победам.

В зал внесли огромную тушу, сочащуюся медовым соком, и водрузили на стол. Сиды дружно ахнули, ибо никто доселе не видел столь большого, тучного и соблазнительного кабана. Все подались вперед, желая отведать угощенье, но вдруг один из туатов, оттолкнув иных, воскликнул:

— Не найдется средь детей богини Дану тот, кто посмеет оспаривать у меня право делить этого кабана!

— А среди воинов темной стороны луны? — Насмешливо подняла бровь Кайлех. — Неужто ты думаешь, что нечестивый двор беден на героев?

— Твои сосунки не чета мне! — распалялся сид. — Я воспитал многих из них!

— Да, помню, — встрял в спор новый воин, — как ты привязывал бедняг к лошадиному хвосту. Сядь! Не бывать тому, чтобы Абарта делил кабана вперед меня! Ведь я сражался еще в первой войне туатов и много последователей Морриган сразил мой меч!

— О, — воскликнул один из тех сидов, что пришли с Кайлех. — А не ты ли позорно бежал с Хессдаллен, оставив там умирать троих сыновей? Э-нет, среди почитателей Дану закончились храбрые воины. Вы даже людей приструнить не смогли, потому уж лучше молчите!

— Конечно, — выплюнул высокий русоволосый сид, — мы и молчали, а вот ты кричал, как белуга, наступив на колючку чертополоха! Ты не воин, а девица!

— Девицы, по-твоему, не воины? — спросила Кайлех, распаляя спор. — Да я любого из вас одолею в поединке.

— Только если этот поединок будет проходить на ложе, — хохотнул в ответ Абарта. — Тебя вон твой младший брат победил одним ударом. Говорят, ты настолько была увлечена человеческим королем, что не слышала его шагов.

— Пусть говорят, что угодно, — Кайлех стала от негодования покрываться синими пятнами, — но проклятого принца здесь нет!

— Отчего же, Кайлех, ты так уверена? — Румпель вышел из тени и, прихрамывая, подошел к столу, достал нож и отрезал от кабана огромный кусок. — Ваши подвиги древней замшелых камней Махри Мур. И похвастаться вы можете разве что хорошей памятью на былое. — Маг развернулся и преподнёс мясо Ноденсу.

— Приветствую тебя, Хозяин Холмов, хранитель Бернамского леса, бывший и будущий родич.

Ноденс взял подношение, а Румпель замер, разглядывая знакомый узор на рукаве его рубахи.

— По какому праву ты решил делить мясо а, проклятый принц? И почему назвал меня дважды родичем?

— Ну, я просто устал ждать, когда твои туаты сойдутся с подданными синеликой Кайлех. Да и ни один из них не победит меня в поединке. А родич ты мне, о, не единожды рожденный, в прошлом через предков своих, а в будущем через потомков.

Ноденс удивленно приподнял бровь и хотел что-то сказать, но был перебит.

— Конечно, похваляться с мечом Нуада на поясе всяк горазд! — гневно воскликнул Абарта.

— Ты можешь вызвать меня на поединок, — в голосе Румпеля зашелестел ветер, — хоть в словесности, хоть в магии, хоть в метании копья, и везде я одержу победу!

— Будь, по-твоему, сын человеческого короля! Пусть все увидят, как мы сойдемся в словах, магии и силе!

----

[1] Валёк — деревянная колотушка для стирки белья.

Румпель с любопытством взглянул на того, кто не побоялся прервать Хозяина Холмов и требовать поединка с гостем. Высокий, статный сид со старым шрамом, рассекшим губу и подбородок, стягивал свои медные волосы в хвост. Зал застыл, на хмурые лица густыми мазками легли тени. Многие поняли, что сейчас будет, и лишь единицы осознали, чего они только что избежали. Кровавой распрей чуть не обернулся пир, но пришел чужак и оттянул на себя гнев. Те, кто осознал неисполненный замысел Кайлех, незаметно, но слаженно приблизились к трону. Остальные с предвкушающе горящими глазами смотрели на спорщиков.

— Учитель, ты же знаешь, что наш гость не человек, а потому судить я вас буду как равных? — Ноденс откинулся на высокую спинку трона, хитро сощуривая глаза.

— Мне известно, кто почтил Холмы своим присутствием. Я слыхал о его подвигах и знаю, что сказанное им не пустые речи. Иначе не затребовал бы поединка. Мало чести в победе над смертным хвастуном.

— Будь, по-вашему, — кивнул Хозяин Холмов. — Каждый из вас произнес уже много слов, поэтому в стихотворном поединке я желаю краткости. Кто из вас сможет, произнеся лишь пол висы[1], описать свой самый страшный бой.

Абарта сомкнул кустистые брови. Много веков прошло с тех пор, когда ему не было равных в умении складывать слова в строки. И он не единожды слышал, о чем пели скальды людей, заставляя присутствующих смеяться и плакать.

— У меня есть нужные слова, повелитель, — сид взял в руки лиру. — Ни дня я не забывал битву при Маг-Туиред. Вот мои пол висы:

Ясень бури мечей

Трепетал над обрывом,

Гибель рода гигантов

Предвещал его зов.

По залу прошелся гул одобрения. Многие из туатов помнили войну с фоморами, но не многие из ныне живущих участвовали в ней.

— Твои слова тяжелы и правдивы, как придорожный камень, — проскрипел вдруг старушечий голос, и из темноты вышла спакона Тэрлег. Ты славный воин и добрый скальд Абарта.

Сиды обрадованно загалдели. Ведь каждый живущий под холмом знал — всеведающая высоко ценит поэзию. Абарта с достоинством поклонился и передал лиру Румпелю. Тот молча принял ее и, не говоря ни слова вступления, пробежался пальцами по струнам. Инструмент запел, затрепетал, заплакал.

— Ливень красных щитов

Согнул древо клинка,

Но сломаться не дали

Две луны и рука.

Музыка оборвалась и затихла, а вместе с ней и замерло все вокруг. Лишь поленья в костре продолжили мерно потрескивать. Вдруг в глубине зала раздался короткий всхлип, затем еще один.

— Великое умение нужно, чтобы правильно сложить слова в строки, и огромная дерзость, чтобы нарушить незыблемые правила стихосложения. — Спакона Терлег уже сидела на низеньком стульчике у ног Ноденса. Она задумчиво подперла кулаком подбородок и после короткого раздумья продолжила: — А ведь правда, самая страшная битва — это та, что мы ведем внутри себя. Наш соперник всегда равен по силе, но, не преодолев его, мы не сможем идти дальше.

— Я нашел, ради чего сражаться, госпожа, — Румпель поклонился.

— Вижу, вижу. Две луны, значит. Я рада, что ты обратил внимание на их лазурное свечение. Но удержишь ли ты протянутую руку а, принц без имени?

Румпель промолчал, предпочтя ничего не отвечать на заданный вопрос. По его мнению, он за протянутую руку даже ухватиться не успел.

— Ну что, Абарта, — глухо прошелестел Ноденс, — хватит мужества признать, что проиграл?

— Юный туат де Даннан в этом умении меня превзошел, — едва уловимо скривившись, произнес воин. — Но пусть не думает, что в других испытаниях я буду так же уступчив.

Сиды встрепенулись, загомонили, обсуждая произошедшее, повторяя, желая запомнить строки. А Румпель прикрыл глаза, впитывая только что услышанное. Его назвали потомком богини Дану. Его, сына человека и сиды нечестивого двора. Маг позволил словам провалиться в сознание. Пусть полежат на самом дне, быть может, из них однажды родятся ростки принятия.

Ноденс поднял вверх руку и зал стих.

— Продолжим. Каждому, в ком течет кровь туатов, доступна магия. Сид — это не только Холмы. Сид — это умение менять суть вещей. Принесите сюда щиты из Зала Забвения!

Не прошло и пары минут, как маленькие юркие феи, трепеща стрекозиными крылышками, внесли два разбитых геральдических щита. Стоило Румпелю взглянуть на их рисунок, как по спине ледяными крошками прокатилась догадка. Это были отличительные знаки родов Эйлп и Урби, что полегли у Холма Бейн Глойн, впервые встретившись с мощью войска Кам. В том бою полегли все, и не было на поле ни одного живого, способного рассказать, как пали его товарищи. И вот сейчас разломанные щиты лежали у ног правителя немым свидетельством былого поражения. «У нас подобная реликвия хранилась бы в Зале славы, а не в Зале забвения», — подивился в очередной раз странной логике сидов маг.