— Эти щиты мертвы уже много лет. А их хозяева обречены вечно скитаться в облике собак по Бернамскому лесу. Тот из двух воинов, чей щит окажется лучше восстановлен и выдержит испытание на прочность, получит мое прощение. Второй же останется бродить по лесу дальше. Тан Румпель, ты победил в прошлом испытании, тебе и выбирать судьбу какого рода ты попытаться спасти.

Маг скривился. Он не любил такие моменты. Тем более, что с представителями обеих семей он был хорошо знаком. Как смотреть в глаза одним, зная, что мог спасти их главу, но предпочел протянуть руку помощи другому? Стало казаться, что этот вечер таит намного больше испытаний, чем предвиделось в самом начале.

— Я б взял оба щита, а почтенный Абарта пусть чинит то, что принадлежит туатам, но не людям, — росток принадлежности к детям богини Дану погиб, так и не успев взойти.

— Мы будем танцевать, проверяя крепость щитов, неужто ты думаешь, что мы подобным образом поступим и со своей геральдикой? — В голосе Лесного Царя послышалось шипение змеи.

— Тогда, Лесной царь прикажи принести щит моего отца. Насколько мне известно, он раскололся надвое, когда король Николас прикрыл тебя в бою. Давай в очередной раз испытаем крепость рода Хредель!

Глаза Ноденса опасно блеснули. Румпель понял, что преступил запретную грань. Но злость на сидов, захлестнувшая при виде разломанных щитов не позволяла мыслить трезво. Одно дело убить врага быстро и безжалостно, но совсем иное, обречь его на годы унижения.

— Успокойся, щенок, — прорычал ему на ухо Абарта, — не плоди врагов там, где можешь получить друзей. — А вслух сид произнес:

— Повелитель, в роду Урби течет моя кровь. Малкольм Урби, что нынче топчет мерзлую землю мягкими лапами, мой дважды правнук, и я сделаю все, чтобы освободить его от твоего проклятья.

— Тогда я возьму щит Эйлпов, — совладав с собой, наконец произнес маг.

— Что ж, пусть будет так. У вас есть время, пока не поспеет омела, — у Ноденса в руке появилась зеленая веточка с молочно-белыми ягодами. — Когда они станут красные, вы покажете нам свое мастерство. — Ветка омелы повисла под самым сводом Холма, и от нее полился мерный белый свет. Румпель взял щит Эйлпов и сел на дальнюю скамью у стены, мельком бросив взгляд на Абарту. Тот разместился напротив у другой стены. Стоило поединщикам занять свои места, как сиды заполонили зал. Вновь послышался смех, заиграла музыка, закружились, все убыстряясь, хороводы. Среди танцующих мелькнула макушка келпи. Маг покачал головой и принялся рассматривать свою «добычу». На выцветшем синем полотне был изображен заяц, призывно дующий в рог. Когда-то давно на гербе Эйлпов был просто заяц — символ чуткости, богатства и бесстрашия. Но отец бедняги Эррола, нынче вынужденного бегать в собачьем обличье, попал в засаду вместе с королем Николасом во время войны за трон. Он был самым младшим в отряде, и пока воины короля сражались, паренек трубил в рог. Трубил так, что кровь полилась из ушей, но подмогу дозвался. За что был пожалован дополнительным элементом на герб.

И вот теперь Румпель смотрел на разбитый, ветхий щит, с посеченной кожей, с рассохшимися ремнями, с древесиной, изъеденной жуками, и поражался, как тот еще не развалился в его руках.

«Здесь руны и сейд не помогут. Даже зацепиться не за что. Под пальцами дерево крошится, куда уж танцевать на таком», — маг аккуратно вертел щит в руках, пытаясь найти решение. Наконец его осенило.

«Если нет возможности спасти, нужно найти в себе силы помочь отправиться на перерождение», — слова старика Эрилаза прозвучали так явственно, словно старый колдун стоял рунолог подле. Румпель, не тратя больше времени, содрал старую кожу с прогнивших досок. Затем, не щадя сил, разломал ветхое дерево.

Пока сид Абарту ювелирно стягивал древесные волокна, наполнял их влагой и жизнью, Румпель превращал старое дерево в пыль. Когда не осталось ни единой щепки, он собрал все и ссыпал в старую выцветшую кожу, некогда оббивавшую щит, добавил туда заклепки, ремешки и принялся сшивать, превращая в странного вида бурдюк. Шило с иглой мелькали в его руках. И чем быстрее работал маг, чем краснее становился свет от наливающихся спелостью ягод омелы. Наконец неказистый мешок был готов. Маг поднялся со своего места и, уворачиваясь от пляшущих сидов, протиснулся к столу.

— Что ты ищешь, юный туат де Даннан? — окликнул его Абарта.

— Вино.

— Хех, я б тоже не отказался смочить горло. Оно в серебряных кувшинах. А эль в стеклянных.

Румпель поднял глаза на сида. Тот выглядел ужасно: светлая кожа стала тонкой и почти прозрачной, а на висках выступили жемчужные капельки пота. Подхватив два кувшина, Румпель, словно лодка в бушующем море, преодолел оставшуюся половину зала и протянул питье сопернику.

— Держи, поить не буду. И так боюсь не успеть.

— Спасибо, — сид забрал подношение. — Думаю в этом году омела поспеет поздно, — хмыкнул он и бросил мимолетный взгляд на парящую над потолком ветку. Румпель обернулся и с удивлением обнаружил, что за то время, пока он ходил к столу и относил эль сиду, ягоды не изменили цвет. Покачав головой, он молча вернулся к своей работе. Залил в странный бурдюк вино и хорошенько все перемешал. Некоторые из бессмертных обитателей холмов уже перестали танцевать и вовсю глядели на непонятные манипуляции мага. Впрочем, вокруг Абарты также собрались любопытствующие. Но магия древнего туата была для сородичей понятной и знакомой. А вот сейд пришельца вызывал только смех.

— На таком «щите» не спляшешь, убьешься после первого прыжка!

— Вино в себя надо вливать, вороненок!

— Эх, такую вещь испортил!

Но Румпель не обращал внимания на издевки. То, что сопровождает тебя с рождения, воспринимается обыденным. Вместо этого он сосредоточился на рунах.

В первый раз он творил магию вот так, не по готовой, заученной схеме, а импровизируя. Соединяя сейд и руны.

«Небесный защитник, позволь воспользоваться магией, что ты открыл Яльви и Рескве, и оживить не козла, но целый род».

Нужное сочетание рун зажгло под пальцами: дар, преодоление, воссоздание. Начертанные символы засветились, преобразовывая, возрождая былое. И на месте бесформенного бурдюка, без мерцаний, света и прочих проявлений волшбы появился геральдический щит. Сиды загудели, словно ветер в пещере. А Румпель поднял его с пола, перевернул и простонал. Голубое полотно кожи оказалось девственно чистым.

— Держи, — над головой раздался голос Абарты, — только сам рисуй. Иначе, боюсь, зайца не узнаешь.

По залу прокатилась волна смеха. Сиды давно не праздновали столь задорно. Румпель с благодарностью принял краски и начал рисовать геральдический символ Эйлпов.

«Такое чувство, что мы соревнуемся не друг с другом, а на одной стороне. Что ж, такого, как Абарта, я б предпочел видеть другом, а не врагом. Но если мне нужно было привлечь внимание Ноденса, то какую цель преследует этот сид?»

— Время! — пронесся по залу голос Хозяина Холмов, когда все пространство залилось алым светом, и Румпель окинул критичным взглядом свое творение.

«Что ж, надеюсь Эйлпы признают в этой писанине свой герб», — удрученно подумал маг. Кем-кем, а художником он точно не был.

Ноденс принял оба щита и внимательно их осмотрел.

— Интересно, — протянул он, — впервые вижу магию начертаний. Что не отнять у людей, так это умение придумывать новое. Кто бы мог подумать, что одаренные кровью туатов создадут собственное колдовство и научатся наделять силой знаки. Что может быть более материальным и в то же время более невероятным, чем письмо? Мне и впрямь любопытно, как долго продержится этот щит. Ну что ж, приступим! Есть желающие проверить, какой из них крепче? — Ноденс обвел зал взглядом. Вперед вышла сида, прекрасная, как восход солнца. Высокая, гибкая, в летящем шелковом платье. Длинные волосы цвета неспелой пшеницы струились по спине.

— Я станцую, — твердо заявила она.

Ноденс коротко кивнул, и щиты положили на пол. Загудела волынка. Дева взметнулась, вспорхнула и опустилась голыми ступнями на гладкую поверхность. Она легко перепрыгивала, взлетала. Тонкие, ровные ножки едва касались щитов кончиками пальцев. Быстрые, едва заметные короткие шажки порхали в умопомрачительном темпе. Казалось, туата растворилась, превратилась в мираж, призрак, туман. Именно в момент танца Румпель понял, почему многие люди считали сидов нематериальными существами, способными идти по лесу, не приминая травы. Сейчас плясала стихия, весенний ветер. Так могли трепетать языки пламени, крылья бабочки или семена одуванчика. Наконец мелодия смолкла, и сида спустилась со щитов на пол. Румпель взглянул на поверхность. Даже краска не сошла с геральдических рисунков.