— Я понял тебя, друг мой, спасибо за сказку…и за предостережение тоже спасибо.

— Но ты все равно поступишь, сделаешь по-своему, — Брен Кухул не спрашивал. Он знал.

— Хотел бы я сделать по-твоему, но увы, не имею права.

Солнце медленно поднималось из-за горизонта, раскрашивая землю теплом и светом. Король Николас стоял у узкого окна и смотрел, как блестит вода во рву.

— Брен Кухул сыт и может идти. У молодого господина будут указания?

— Да, — Николас не оборачивался, — присмотри за леди Давиной.

— Не за маленькой Эйнслин? — дух был удивлен.

— Ты слышал меня, не заставляй повторять просьбу второй раз, — устало произнес король.

Наступал новый день, над которым правитель Семи островов был не властен.

Новый день принес обитателям замка лишь новые заботы. Весть о помешательстве королевы разнеслась с быстротой пожара. Лекарь прописал ее величеству пить отвар из молодых соцветий мака, больше спать и меньше волноваться. Король разослал глашатаев искать сейдкону, умеющую, а главное, желающую помочь. Лэрд Умайл заперся в отведенных ему покоях, пытаясь понять, чем для него обернется болезнь дочери, а Давина, собрав вокруг себя придворных дам, «нянчилась» с дитем. Многие из тех, кто был приставлен к молодой королеве, решили, что лучше подыгрывать бедняге во всем, нежели спорить и доказывать очевидное. Тем более, что лекарь строго-настрого велел ничем не расстраивать госпожу.

Дни шли. Те немногие из сейдкон, кто желал помочь, лишь разводили руками.

«Тут дело не только в брачной клятве, — сказала одна из всеискусных. — Нити жизненной основы оборваны так коротко, что и зацепиться не за что. Словно у нее на роду было написано ума лишиться». О том, что у полотна жизни уже ткется завершающая кромка, женщина благоразумно промолчала.

Для Грир эти дни были полны тревог. Отселиться из смежных с королевой покоев ей категорически запретили. Врач, невзирая на слова сейдконы, надеялся, что Давина рано или поздно признает дочь. Но изо дня в день становилось только хуже. Королева то травы пахучие развесит, то сухой чертополох зажжет, изгоняя подменыша. А в один день набрала яйца да прям посреди детской комнаты стала в скорлупе пиво варить. Чуяла кормилица, что добром это не кончится, и старалась как можно реже королеве на глаза показываться.

Придворные дамы, видя незавидное положение дитя и потакая мании королевы, не скрываясь, творили гнусности. То подопрут двери спальни, не выпуская кормилицу наружу, то нити все спутают да крик поднимут, что маленькая сида своей магией рукоделие портит, то пеленки в саже измажут. Однажды, когда дамы на пороге детской развели костер с целью выкурить подменыша, и Грир с девочкой едва не задохнулись, терпенье кормилицы лопнуло и она пошла к королю.

— Ваше величество! Сил никаких нет терпеть! В то время, как полено на шелке лежит, королевская дочь чуть в огне не погибла!

Не выдержал Николас, влетел на самый верх Восточной башни, выхватил из рук супруги полено и кинул в камин.

— Вот она, вот твоя дочь, взгляни! — кричал он, указывая на Эйнслин. — А это жалкая деревяшка! Она не дышит, не плачет, не живет!

— Ааааа! — Давина, не слушая, кинулась в огонь. Выхватила занявшееся полено и, захлебываясь слезами, прижала к себе. Широкие шелковые рукава вспыхнули, как сухая трава. Николас, пораженный увиденным, замешкался лишь на мгновенье, подскочил к супруге, желая отобрать у нее пылающую деревяшку.

— Нет! Доченька, моя дочка! — вопила королева, невзирая на огонь.

Николас метнулся к кровати, сорвал тяжелое покрывало, укутал жену, лишая огонь жизненных сил. Вжал в себя, вдыхая запах горелой ткани и кожи. Захлестнули воспоминания. Николас стиснул зубы, прогоняя их прочь. Поднял глаза на придворных дам и в бешенстве прорычал:

— Что встали, индюшки? Быстро лекаря и таз с холодной водой!

Дамы разбежались, а Николас, чувствуя, как дрожит в его руках супруга, прижимал ее к себе, шепча в волосы слова утешения и извинения. Давина молчала, и лишь сухие всхлипы вырывались у нее из груди.

Вскоре прибежал лекарь. Николасу казалось, что тот двигается очень медленно. Словно весь мир погрузился под толщу воды, и каждый шаг, каждый жест встречает сопротивление.

Они переложили королеву на кровать. Король отрешенно смотрел на тонкие, обожжённые в черноту руки супруги, тисками сжимавшие обгоревшее полено, на зеленые рукава платья в уродливых подпалинах. Вены на его шее вздулись от обуревавшего его горя и гнева. Он медленно повернулся к лекарю.

— Сделай все, что в твоих силах. Я к Ноденсу за помощью. Пусть назовет любую цену.

— Говорят, — произнес врач, не поднимая головы, — у сидов есть шкура, и если завернуться в нее, то она исцелит любые раны. Я погрузил королеву в сон, но с такими ожогами помочь может только чудо.

Николас поднялся и направился к выходу. Ему нужно было это чудо.

У двери король остановился и взглянул на кормилицу, прижимавшую к себе ребенка.

— Во всем виновато это сидское отродье! Она девять месяцев отравляла кровь моей жены и, похоже, не угомонится, пока не сведет собственную мать в могилу. А я буду вынужден терпеть ее под своей крышей, каждый день глядеть в эти бирюзовые глаза и, вспоминать те, другие, в которые так и не успел насмотреться.

Николас ушел, а у кормилицы от страха и пережитого потрясения подкосились ноги, и она медленно осела на пол.

— Если королева умрет, — не отрываясь от работы, произнес лекарь, — то его величество, невзирая на договор с сидами, сделает все, чтобы и малышка не дожила до следующего дня.

— Но клятва же магическая, — одними губами произнесла Грир, но мужчина услышал и горько усмехнулся.

— Магическая. Но это последнее, о чем будет думать король в минуту скорби.

Кажется, что до холмов сидов рукой подать. Выехал из замка, пересек город, свернул в лес и вот они, двери в волшебную страну, стучись. Но на самом деле ведет в Сид не тропа, а намерение. Если гость и хозяин одинаково желают встречи, она непременно состоится. Но если туат де Дананн не захотят видеть незваного путника на пороге, то долго ему придется блуждать в тумане, ища вход в нужный холм. И только крепкая воля, и жажда жизни помогут не сгинуть в чаще.

Ноденс не намеревался принимать короля людей. Он чувствовал угрозу, исходящую от него, и то, что мощь этой угрозы превышает человеческий потенциал. Хозяин Холмов не сожалел о сделке. Уже сейчас было видно, что дочь его сильнее любого из детей богини Дану. А значит, полная цена за ее рождение еще не оплачена, и мироздание обязательно стребует свое. Однако, чем позже это случится, тем лучше…

Долго плутал Николас по непроглядному лесу. Уже и рыцари, его сопровождавшие, сгинули в белесой мгле, и времени счет потерялся. Непонятно, час прошел или день. Ступает копытами конь по мягкому мху, и тонут шаги его в молочной тишине. Кругом словно вымерли все: ни пенья птиц, ни шелеста травы не слышно.

— Я все равно не вернусь домой! — прокричал Николас в темноту. И едва успел увернуться от хлестнувшей по лицу ветки.

Король натянул поводья, останавливая коня. Лес кругом напоминал натопленную мыльню. Душно и ни зги кругом не видно.

— Я пришел к тебе с миром, Ноденс с Холмов! Убери туман и позволь мне пройти!

В ответ лишь насмешливо прокричала птица.

— Значит, так ты встречаешь гостей, — пробормотал Николас и достал из-за пазухи бутылек с зеленой жидкостью. Настойка стоила цену, равную годовому налогу небольшой деревушки, но Николас отдал эти деньги зельевару не моргнув и глазом, ибо от зелья из четырехлистного клевера, способного рассеивать морок сидов, зависели сейчас не только успех мероприятия, но и в целом жизнь короля.

Николас вздохнул и сделал глоток горькой, терпкой настойки. Туман тут же рассеялся, а непослушная тропа легла под ноги. Всадник уверенно направил коня. Через пару часов холм короля Ноденса вынырнул из-за пожелтевших деревьев.