Охотничий пес оказался вовсе не волком, которого она так страшилась.

Он оказался Дубовым Королем. И Каталина только что продала ее Филиппе, а не Басу.

Мингем не был столицей Инира, но все равно представлял собой невероятно оживленное место, славившееся несколькими старинными Храмами — острые шпили высились длинными, узкими клыками — и самой охраняемой тюрьмой. Вокруг крепостной стены змеей свернулся глубокий оборонительный ров, наполненный водой. Надвратные башни напоминали пальцы, ловящие низко пролетающий облака, а прочные створки из дуба и железа защищали ворота, которые высадить представлялось невозможным. Но даже если бы вражеским воинам удалось пробиться каким-то образом за первые ворота, впереди их ждала «клетка смерти» — пространство-капкан между первыми и вторыми воротами с толстой железной решеткой наверху. Сквозь нее защитники могли быстро обстрелять нападавших градом стрел, арбалетных болтов и копий или обрушить на их головы поток горячей смолы. Сейчас же «клетка смерти» притаилась — и первые, и вторые вороты были раскрыты, пропуская и выпуская путешественников и гостей.

Дамиан сразу понял, что пытаться пробраться в город через главный вход — пустая затея. Стража особо рьяно обыскивала телеги и грузы: засовывали руки или древки копий в бочки, протыкали вилами сено, вскрывали сундуки, перебирали ткани. После чего тщательно обыскивали людей и осматривали их уши. Дамиан сразу понял, кого они ищут. Это открытие подогрело его самолюбование, но он одернул себя — толку от того, что храмовники считают его опасным? Лучше бы они его недооценивали, чем предприняли дополнительные усилия, чтобы отловить его еще на подступе к тюрьме. Он выругался. Ерихон слишком хорошо его знал — он явно надеялся, что Дамиан явится спасать Симеона. Что добавляло проблем и осложнений. Поэтому им с Варесом пришлось отъехать на несколько лиг и обустроиться в зимнем лесу. Высокие ели скрыли дым от костра, за которым они продумали план спасения Симеона.

И теперь Дамиан, пригнувшись к сугробам на холме и обдирая треснувшие костяшки, наблюдал за воротами, где Варес разговаривал со стражниками. Издалека он плохо различал лица, но по жестам пока все шло спокойно. Варес дал стражникам осмотреть себя и лошадь, показал оружие, приподнял волосы и пошутил. Дамиан не мог расслышать смех, но по движениям тел понял, что Варес добился нужной реакции: стражники похлопали его по плечам и пропустили. Дамиан облегченно выдохнул. Все-таки капитан оказался прав: он все еще вне подозрений.

Или это ловушка.

Неприятное, скользкое чувство поселилось в груди.

Дамиан понимал, что нельзя недооценивать Ерихона. Добравшись до желанного титула Падре Сервуса, он его ни за что не отпустит. И если для этого необходимо уничтожить невиновного человека, он это сделает. Дамиан оставался для его положения настоящей угрозой. Если Ерихон это понимал, то наверняка предпринял меры, чтобы, войдя в Мингем, Дамиан из него больше не вышел. И если для этого нужно было впустить и выпустить Вареса, Ерихон бы на это пошел. Именно поэтому следующие часы Дамиан провел, как на иголках. Он почти неподвижно сидел, пригнувшись к земле и вглядывался в сторону ворот. Только пар клубами вырывался из его рта.

Варес выехал из Мингем, когда Дамиан уже начал нервничать. Попрощавшись со стражами, он пустил своего коня с бесящей медлительностью. Дамиан понимал, что капитан старается привлекать к себе как меньше внимания, но ему так не терпелось разузнать новости, что он едва не подпрыгивал от нетерпения. Он сполз с холма, взобрался на Гордеца и направил его под сень леса, чтобы дождаться Вареса в их своеобразном лагере.

— Ты был прав, — сказал капитан, слезая с лошади и погружаясь по щиколотку во влажный снег. — Горлойс тоже изъявил желание присутствовать на синоде, но задерживается уже на неделю. Ходят слухи, что ему заплохело в дороге, поэтому эскорт остановился в Лобридже.

Дамиан кивнул, подбрасывая ветку в огонь. Раньше, когда Храм был самостоятельным орденом, синод собирался только из духовных наставников. Так повелось еще со временем Вольфрика, основателя Храма, сына виконта, который стал странствующим проповедником. В молодости он прославился на всю страну добротой и состраданием, когда продал все свои ценные книги и даже одежду, чтобы помочь страдающим от голода, а также спас волчонка, который потом до самой смерти сопровождал его. Слухи о добродетели Вольфрика дошли и до короля Ричарда, который решил приблизить столь богобоязненного мирянина и сделать его своим духовным наставником. Позже Вольфрик был включен в дипломатическую миссию, которая должна была добиться согласия на брак трастамарской принцессы Изабеллы с королем Ричардом. Проезжая через территорию Трастамары, Вольфрик был поражен размаху распространения языческой ереси. После возвращения он пришел к королю с просьбой покинуть свой пост, ибо считал невозможным духовный рост короля рядом с подобной еретичкой-женой. Ричард, впечатленный самоотверженностью наставника, повелел расторгнуть помолвку, а Вольфрик основал орден для защиты духовности и стремления к нравственному очищению. Родители Изабеллы выслали дипломатическую ноту Иниру за нанесенное оскорбление и запросили возмещения золотом. Ричард по настойчивым советам приближенного лорда Веля пригласил посла Трастамары на аудиенцию, чтобы разрешить скандал. К несчастью, посол привел жену, которая повздорила с королем. Утром ее нашли загрызенной посреди внутреннего дворика. Подозрения пали на волка Вольфрика. Посол затребовал сатисфакции. Ричард вынужден был приказать убить животное. А Вольфрик привел на казнь какую-то дворовую собаку. Ей отсекли голову, и Ричард посчитал правосудие свершенным. Посол в гневе уехал из Инира. С тех пор недоброжелатели стали называть Вольфрика — «господским псом», способным на подлое, тихое убийство по приказу хозяина.

По мере сближения короля с наставником и обострения ситуации с Трастамарой, недовольство приближенных росло. Лорды всячески противились полномочиям, которыми Ричард одаривал Вольфрика. Если раньше орден был объявлен нищенствующим, и на его членов возложили обязанность отказаться от всякого мирского имущества и доходов и жить подаяниями, то по велению короля теперь, по новым правилам, вступающие отдавали все свое имущество ордену, а орден, в свою очередь, больше не облагался налогами. На первом генеральном капитуле в Мингеме Вольфрик издал собрание уставов ордена, построил первый Храм, рукоположил себя в Падре Сервусы и назначил в каждом городе провинциальных приоров. Влияние Храма возрастало, к нему стекались сыны известных родов, вливая в казну золото. Вольфрик несколько раз организовывал походы на земли Трастамары, активно призывая инирцев к расправам над еритками. Изабелла, к тому моменту уже королева, нарекла паству Вольфрика «volricanes» — «бесчинствующими псами», что породило у противников Храма новую волну воспоминаний старого прозвища самого Вольфрика.

Несколько столетий Храм был обособлен от королевской власти, передавая волю Князя мира сего, пока постепенно человеческая алчность не разъела все золото, что хранилось в казне. Падре Сервус Августин, который управлял Храмом до предшественника Симеона, оказался в положении, когда для дальнейшего существования Храма ему понадобилось просить ссуду у короля. Дед Эдуарда, Яков Первый Истоверец, с радостью согласился — Храм-должник становился хорошим псом на поводке. Предшественник же Симеона, Падре Сервус Уильям, усугубил долг, упрочив зависимость Храма от казны короля. И он же вынужден был подписать падрскую буллу, по которой король нарекался полноправным участником любого синода. Именно из-за существования буллы Уильяма Храм вынужден был откладывать начало синода — все ждали Горлойса.

— Времени у нас достаточно, чтобы сделать все без спешки, — задумчиво проронил Дамиан, грея у огня руки, — но как бы он не утонул.

Варес, сидя на поваленном бревне, вытянул ноги и уверенно ответил: