Выбравшись по ту сторону, Дамиан почти наощупь спустился с пригорка — света от факелов едва хватало. Он остановился от звука хлюпающих по воде сапог, забредя в камышовые заросли и едва не провалившись по колено. Вода под ногами казалась черным стеклом и отражала небо, как солью, присыпанное звездами.

— Ладно, — выдохнул он пар изо рта и, поежившись от холода, вытащил из правого уха серьгу «санграл». Зацепив небольшой рычажок, он вскрыл ее и капнул в рот жидкость. Горькая сладость разлилась по языку. — Я несу имя свое, как кинжал, который пронзает тьму и чары и оставляет на зле жгучие отметины божественного пламени. Я, Дамиан Баргаст, призываю твое благословение, Князь мир сего. Снизойди к рабу своему и проложи путь ко злу.

Волна дурноты прокатилась по телу, затерявшись в волосах и впитавшись в пальцы на ногах. Глаза защипало, будто в них воткнулись тысячи осколков, но ночь постепенно из черной стала серой. Дамиан теперь различал отдельные снежинки, падающие с неба, и четкие следы на мокрой земле. Он встал на ближайший след — его ступня как будто приросла к земле. Затем поставил свободную ногу вперед на следующий след, и пошел вперед, внезапно начав прихрамывать. Дамиан знал — попытайся он сейчас сойти со следа, лишь зазря потратит силы и выдохнется. Князь не любил шутников и баловников — его дары должно использовать серьезно. Святая вода была крайне редка и доставалась лишь инквизиторам, отправленным по делам Храма. Она могла исцелить, прибавить истощенному телу сил, а при удвоенной порции — даровала княжево благословение. Храмовники так и называли этот дар — «встать на след». Инквизитор, испивший благословения, становился послушной ищейкой Князя — на их коттах потому и скалился серый волк, символ инквизиторского сана.

Пока Дамиан шел по следу, снег усилился, кружевной завесой цепляясь к ресницам и запутываясь во взлохмаченных волосах.

Обойдя озеро — а теперь Дамиан точно видел, что это оно — по илистой почве, норовившей затянуть его ноги по колено, он резко остановился. Что-то было в воздухе: напряженное, мрачное, недоброе. Ветер выл, словно волк, вышедший на смертельный поединок. Он закручивал снег по спирали, цепляясь за штаны и рубаху Дамиана, раскачивал в бесноватой пляске голые ветви деревьев и гнул камышовые заросли до самой земли, а потом будто устал и исчез в небесной синеве. Снежный вихрь обессиленно осел на землю. Стало так тихо, что Дамиан покрылся мурашками от липкого ощущения страха и проглотил пробкой встрявший в горле ужас.

Ночь, мальчик мой, время Лилит и дочерей ее.

— Не бойся тьмы, Дамиан, — раздался тихий хриплый смех за его спиной.

Он развернулся. Вёльва застала его врасплох, значит и вести в драке будет она. Дамиан помнил наставления — ни за что не дай вёльве ударить первой. Они быстрее, умнее и хитрее любого человека. Но эта как будто и не спешила нападать. Она стояла напротив него и улыбалась.

— Не бойся, — повторила она с таким же лающим смехом. — Не бойся тьмы, Дамиан. Как она не боится костей твоей гниющей души, серой и жуткой. Она примет тебя, mi corazon.

«Мое сердце» — горло перехватил спазм — так Дамиана называла мать. Ровно до того дня, как он сдал ее инквизиции. И сам же бросил в ее костер факел. Костер, пламя которого преследовало его в ночных кошмарах до сих пор. И запах. Вонь дыма, горелого мяса, горечь омелы и сладость граната.

— Заткнись, вёльва! — рявкнул он, смыкая пальцы на рукояти меча. — Где мои люди?

Он надеялся вопреки здравому смыслу, что она приоткроет завесу над судьбой семи храмовников, хотя и знал, что отродья Лилит никогда не говорят правду. Ложь — вот и все, что можно выменять у вёльвы.

— Твои люди у твоих богов.

— Ты убила их.

— Нет, не я, — губы вёльвы растянулись в пугающей улыбке, больше напоминающей хищный оскал.

Дамиана как будто окатило ушатом холодной воды из озера. Он взмолился, чтобы это была кровь, его интуиция вопила убираться.

— Так ты все-таки боишься, трусишка. — Красная слюна потекла из уголка губ.

Да.

— Нет, — солгал он. — Сдавайся, вёльва. За убийство семерых храмовников тебя ждет отлучение от Храма и очищение через огонь.

Она расхохоталась, взмахнув руками, точно взлетающая птица. То был жест интимный, плавный — такими пользуются бархатные девушки в бархатных домах, зазывая прикоснуться к себе. Дамиан залюбовался им и выругался, когда не удалось приблизиться. Меч бесполезен против вёльвы на таком расстоянии. Дамиан почти даже порадовался, что ему попалась такая болтливая нечисть.

— Зачем мне твой храм! — Последнее слово она буквально выплюнула. Алая пена запузырилась на губах. — Если у меня есть ночь. Пугающая, успокаивающая, дарующая отдых. Ты знал, пес, что есть темнота любовников и темнота наемных убийц? Она для всех ее детей такая, какой ее хочет видеть взывающий. И я воззвала ее, чтобы покончить с тобой. Ты убил семь моих сестер, мясник, и ответишь за это перед ликом ночи.

Вёльва раскрыла сжатую в кулак ладонь — Дамиан ощутил, как по спине скатывается ледяной пот. Он чувствовал его даже на таком холоде. Его благословленное зрение позволило различить во мраке семь гранатовых зерен. Полураздавленных, пустивших сок, с почерневшими косточками, но зрелых — кроваво-красных.

— Как ты сохранила их?

— Князь благословил. — Вёльва ухмыльнулась.

— Вот уж сомневаюсь! — Дамиан рванул вперед прежде, чем выдохнул ответ.

В два прыжка он настиг ее и замахнулся — и в этот удар вложил всю свою силу и страх. Лезвие уже оцарапало ее кожу, пустив первую кровь, но вёльва извернулась — ее тело, казалось, напрочь лишилось костей. Она танцуючи отскочила, вскинула узловатые пальцы, шевельнула ими, и Дамиан оступился. Рухнул, как подкошенный, на колени и схватился за грудь. Острый, невыносимый яд вгрызся в него, терзал его вены едкой кислотой. Дамиан судорожно втянул воздух и сумел лишь просипеть от боли.

— Сладкий, сладкий mi corazon! — Вёльва приблизилась. Ее пальцы застыли, скрюченные в напряжении — его сердце в ее руках. — Я знавала твою мать, Евелессу. Она была одной из лучших, щенок. Ушла, оставила ковен, чтобы вырастить тебя, пиявку.

Низкое мурчание ее голоса вибрировало через все его тело, но ни пошевелиться, ни глубоко вдохнуть Дамиан не мог — сердце корчилось в агонии. И единственное, о чем он мечтал — побыстрее умереть. Но вёльва, похоже, хотела напоследок поиздеваться над ним. Она вскинула указательный палец, и Дамиана подтянуло вверх — ему пришлось подняться, иначе плечи просто вывернуло бы из суставов. Он клацнул зубами, пытаясь удержать в себе крик боли, но укусился за язык. Во рту расцвел металлический привкус.

— Убей. Уже, — процедил он на выдохе.

— Ну как же. Вот так просто? И совсем не поговорим, малыш?

— Не о чем. Разговаривать. — Дамиан чувствовал, как немеют плечи. — Ты. Все. Равно. Солжешь.

— Ты думаешь, я сказала бы тебе хоть слово неправды? — вёльва негодующе покачала головой. — Твоих людей действительно убила не я, мясник. Не дети ночи начали эту войну и не мы в ней убиваем.

— Семь человек, — слабо выдавил Дамиан. — По-твоему… это… не убийство?

Вёльва пожала плечами.

— Мы лишь защищаемся. Но к убийству твоих пиявок я не имею отношения. Я жила в этой деревне тринадцать лет, мясник. Помогала этим деревенщинам все эти годы. Лечила, зашивала, принимала роды, спасала от заражений и отгоняла нечистых духов. Я спасала их! А твои храмовники…

Арбалетный болт сбил ее с ног. Пальцы, которые она держала безупречно стабильно, расслабились. Она захрипела, корчась от боли на земле.

Когда веревки ее чар упали на землю, Дамиану понадобился всего один удар. Грудь налилась пустотой в том месте, где несколько мгновений под кожей копошились черви боли, и он занес руки для удара.

— Не я их убила, а Традоло. И’лисса амок. Он разорвал их. — Кровавая пена на ее губах запузырилась.

Меч вошел легко, как нож — сквозь растопленное масло, и скрежетнул, задев позвоночник.