Он был в полном беспамятстве, дышал редко и с большим трудом. Глаза под закрытыми веками не двигались, как бывает во время глубокого сна. По всем признакам Горлойс не мог проснуться в ближайшие часы, а то и дни, и Авалон решила, что может позволить себе вздремнуть.

Она прикрыла глаза и поняла, что провалилась на какое-то время во владения Персены, когда о стену с грохотом ударилась ставня. Авалон вздрогнула и резко подалась вперед, прислушиваясь к шуму ветра.

Ничего. Никакого воя и опасности.

Позволив тишине осесть, точно осадок в потревоженном вине, она снова прикрыла веки, когда ощутила, что что-то не так. Это знание подкралось к ней, как слепая тень и коснулось затылка.

Горлойс не дышал.

Авалон бросилась к нему и прощупала шею: сердцебиение пульсировало совсем слабо с большими паузами. Он умирал. Немудрено, после таких-то ранений.

Нет, нет, нет.

Мысли Авалон заметались, как крысы от света. Она вспоминала все советы Аурелы, но не могла отыскать ничего подходящего. Не было никаких инструментов или лекарства, которое бы остановило отход Горлойса в чертоги Князя.

Инквизиция тебя сожги, ублюдок.

Мгновения растворялись, как жемчужинки в уксусе, и уходили в прошлое, унося с собой возможности спасти ему жизнь. Авалон услышала предсмертный вдох, за которым должен был последовать последний выдох. Не дожидаясь его, она призвала оставшуюся силу граната и мысленно обхватила сердце короля Инира.

Сердце к сердцу. Дыхание к дыханию. Тепло к теплу.

От напряжения у нее вздулись жилы на шее, но Авалон продолжала привязывать его жизнь к своей. Его сердце теперь принадлежало ей, как и его дыхание. Пока ее сердце бьется, бьется и его. Пока она дышит, будет дышать он.

Крайняя и временная мера, на которую ведьмы тем не менее шли очень редко и неохотно. Такое колдовство имело изъяны: умрет один, другой последует за ним. К больным и опасно раненным никто не хотел привязываться, ведь помимо смерти существовали и другие проблемы. Если тот, кого привязывали, выживал, ведьма на месяцы теряла восприимчивость к гранату.

Авалон закрепила колдовство на мизинце и ничком рухнула рядом с Горлойсом. Слабость растеклась по ее мышцам вкупе с холодом, и ей хватило сил только заползти под медвежью шкуру и придвинуться к нему. Боль от Горлойса постепенно передавалась и ей, поэтому Авалон старалась сосредоточиться на его лице, чтобы не закричать.

Горбинка на носу. Рассеченная старым шрамом темная бровь.

Аурела говорила, что у лекаря нет не только пола, но и подданства, статуса, своих интересов. Есть только призвание. И если она видит человека, который нуждается в помощи, она должна помочь, даже если человек не просил об этом. Она должна помочь, даже если ей не заплатят и не поблагодарят. Засыпая, Авалон сомневалась, что действовала столь бескорыстно. Сделка, что она заключила с его телом, помимо его воли, имела когти, и у нее не было шансов вырваться из них, не заработав глубокие шрамы. Однако лучше так, чем остаться одной с двумя трупами посреди зимней пурги.

Авалон смотрела на его темные вьющиеся волосы, падающие на лоб. Оранжевый блик скользил по завиткам, и ей вдруг захотелось дотронуться до них. Проверить, такие ли мягкие его волосы, как ей кажется. Она подняла руку, но тут же уронила, так и не донеся ее до его лица.

Боль копошилась под кожей, пронзая тело раскаленными ножами при каждом движении. Он то приходил в себя со влажной испариной лихорадки на лице, то вновь терял сознание в красном свете, обволакивающем его со всех сторон. Тревожные сны приходили обрывками, пахли тленом и кровью, что сочилась по его рукам между пальцев до самых локтей. Острые зубы впивались в его сердце, мощные челюсти сжимались на его конечностях, и монстры разрывали его на куски. И холод. Холод прокрадывался сквозь горячую лихорадку и, казалось, навечно поселился в его груди.

Он окончательно пришел в себя от боли в боку и своего сдавленного мычания. С трудом разлепив глаза, он сощурился: в помещение, погруженное в сумрак, врывались яркие снопы света. Один из таких лучей попал ему на руку. Дамиан дернул пальцем и долго разглядывал невесомые крупинки пыли, что вихрились вверх и вниз от его движения. Затем он перевел взгляд на потолок, увидел грубо обтесанные доски и торчащую в щелях солому. Втянул сухой воздух носом, почувствовал мускусный запах шкур и своего пота. Поморщился, когда в тело снова вгрызлась боль.

Жутко хотелось пить. И облегчиться. Но пить все-таки больше.

Дамиан попробовал повернуться на бок, однако от этой попытки сломанные ребра тут же вспыхнули болью. Он охнул, в глазах потемнело. В висках застучало с таким грохотом, будто ему боевым молотом вдарили по шлему. Замерев и перетерпев приступ, он с трудом отдышался и повернул голову.

Мороз обжег его внутренности. Следом накатила волна жара.

Рядом, лицом к нему, на боку лежала девушка, уснувшая щекой в озере черных волнистых волос. Медвежья шкура сползла с ее плеча, и открывшуюся впадинку под горлом заполнил золотом солнечный блик.

Ресницы ее слегка затрепетали, и она открыла глаза. Черные, точно вельвская кровь.

Дамиан судорожно пытался вспомнить, как оказался в этом доме в одном ложе из шкур с незнакомой девушкой. Память зияла рваной раной беспамятства. Последнее, что она смогла ему преподнести — драку с монстром, королеву Каталину, бегущую в сторону огорода.

Королева Каталина.

Дамиан жадно всмотрелся в черты лица незнакомки.

Густая бахрома черных ресниц, глаза цвета бледного берилла, рыжие волосы, которые, как ему показалось, совсем ее не красили, и черные волоски на руках.

Понимание проникло в его сознание, точно горящая стрела.

Обман.

Чего еще можно было ожидать от вельв? Падре Сервус всегда предупреждал: нельзя верить словам, что ядом капают с губ этих тварей. Лилит, нечестивая любовница Арама, была матерью лжи и порока. Разве можно было ожидать от делегации вельв, что они подставят под удар собственную королеву?

Дамиан стушевался, когда понял, что и его король не побрезговал воспользоваться подменой. Однако, уверил он себя, это была военная хитрость. А на войне, как говаривал король Эдуард, хороши все средства, которые убивают врага, а не тебя.

Все это время Дамиан и девушка смотрели друг на друга, не отрываясь и не двигаясь, точно два хищника, завидевшие друг друга в высокой траве. У Дамиана от страха неприятно сосало под ложечкой: он едва мог двигаться, чуть сознание не потерял от простого движения, а вельва — он уверен был, что ее послали убить его — наверняка имела при себе не одно зерно граната.

Он думал, что она либо бросится на него, либо вскинет руки в жесте магии, но мучительное ожидание затягивалось. Девушка не двигалась и делала короткие неглубокие вздохи, как испуганный кролик.

Дамиан удерживал невозмутимую маску угрозы на лице, несмотря на бивший в его груди барабан войны. Нервы натянулись, страх сжал мышцы, и он готов был сорваться с места, чтобы противостоять ее колдовству.

— Вам больно? — тихий вопрос слетел с ее губ вместе с выдохом, и Дамиан вздрогнул.

Он совсем не ожидал подобного исхода: враги никогда не интересовались его состоянием иначе как с насмешкой и наслаждением от вида его перекосившегося лица. А этот вопрос оказался таким простым в своей искренности и заботливости, что Дамиан недоуменно кивнул, прежде чем успел одуматься.

— Тогда я сейчас приготовлю обезболивающий отвар. У егеря были травы… — она попыталась резко сесть, но шкура сползла ниже, открывая ее грудь. Девушка прервалась, покраснела, заволновалась, замельтешила и поспешила натянуть шкуру обратно. Однако от смятения сделала столько лишних движений, что дала время Дамиану скользнуть взглядом по ее груди.

Темные, как я и думал.

Мысль эта ошпарила его, и он отдернул взгляд, точно руку от огня, и потерял момент, когда девушка вскочила и бросилась в заднюю часть дома.