— Ложь.

И пока Варес бежал к нему с пригорка, Дамиан выдернул меч и распрямился. Плечи нещадно ныли. Он не заметил, когда ночь стала таять. Сдвинув брови, он посмотрел на солнце — а точнее, на едва различимый пурпурный мазок над восточным горизонтом, где оно вскоре собиралось появиться.

— Твою мать, Баргаст. Ты в порядке?

— Да. Надо соорудить костер и спалить ее останки.

Варес закинул арбалет на плечо и оглядел тело мертвой вёльвы, цокнув языком.

— Я чуть не промазал. Думал, что снесу тебе полбашки.

— Подумаешь, одним шрамом больше, — Дамиан криво ухмыльнулся, хотя его сердце все еще дико колотилось.

— Не хотелось бы портить твою бархатную морду. Это и так самое ценное, что у тебя есть. Кроме того, твоему брату ты нужен хотя бы затем, чтобы сдерживать его непомерное самолюбие.

— Ты знаешь, что я не угроза его самолюбию. Как ты понял, где я?

Варес вытащил из-за пазухи запечатанное письмо.

— Гонец на взмыленном коне. Гнал, что сама Лилит. Чуть не сбил с ног. Сказал, что это от епископа.

Дамиан хотел повторить свой вопрос, но все же отвлекся, взял протянутое письмо, оставив на пергаменте кровавые отпечатки, и взломал печать с оскалившейся волчьей мордой. Взгляд пробежал по нескольким коротким строчкам: буква к букве, как храмовые мальчишки в хоре.

— Отдых? — с надеждой осклабился Варес, хотя они оба понимали, что взмыленная лошадь не принесет гонца с письмом о долгожданной отлучке.

— Нас вызывают в Лацио по делам Храма и короля, — фыркнул Дамиан, но тут же посерьезнел, глядя на бездыханное тело. — Мне надо смыть с себя остатки ее порчи.

Модранит всегда пах для Авалон кислым сидром и пряной гвоздикой. На полях разжигали костры, дым от которых лизал низкие облака. Алтарь ломился от вязаных охапок пшеницы, посыпанных мукой, преющих на зимнем солнце яблок, остролиста и вилицы. Яблоки символизировали солнце, ветви растений — бессмертие, пшеница — урожай, а мука — успех.

В первый вечер Модранита мужчины притаскивали срубленный Дуб. День и ночь они споро очищали ствол от ветвей. Ободранная кора делилась напополам между кожевниками и ведуньями — она одинаково была полезна при дублении кожи и приготовлении отваров. И пока ветви сплетались и укладывались женщинами в трон, детвора копошилась в поисках дубовых сережек и желудей, из которых позже готовился праздничный напиток. «Много желудей — к строгой зиме», — любила повторять Владычица Слез, затем возводила очи горе и вздыхала, оглядывая подступающие обглоданные засухой поля.

Авалон и сама помнила кураж и дух соперничества, который охватывал ее в период Модранита. Она расталкивала локтями зазевавшихся друзей, ловкими быстрыми пальцами ощупывала, как юркая воровка, пушистые дубовые лапы и закидывала в передник найденные трофеи. Оставив позади соперников, девочка неслась, сломя голову, по замерзшей земле, перескакивая кочки и ломая первый тонкий лед на лужицах, к Владычице Слез. Старуха, ее бабушка, ласково трепала ее по голове, взлохмачивая и без того спутанные черные космы, наспех сплетенные в косу, и забирала добычу маленькой охотницы. Ее крючковатые, сухие пальцы умело отделяли от общей кучи крупные, спелые желуди зеленого цвета. Авалон влезала под руку и охотно трогала одобренные экземпляры, чтобы в следующий раз не приносить червивые — те продавливались от нажатия.

Как только отбор заканчивался, и Владычица Слез выкидывала червивые желуди в костер, Авалон со всех ног бежала к ручью набрать воды. Сгибаясь под тяжестью наполненного ведра, она мелко перебирала ногами, стараясь не упасть. Вместе с бабушкой Авалон промывала желуди в ведре, высушивала их и кидала в пепел. Яркий отсвет огня играл на лице Авалон, пока она, подперев ладонями подбородок, следила за языками пламени, таявшими в сумеречном воздухе. Нагревшись и чувствуя себя печеным яблоком, кожица которого вот-вот лопнет и начнет сочиться медовым соком, Авалон по знаку Владычицы Слез доставала из пепла подрумяненные плоды. Ойкая, она перекидывала их из руки в руку, обжигая кожу, и торопилась побыстрее скинуть их на стол. Отшелушив мякоть из скорлупок, бабушка давила желуди в ступке и что-то шептала под нос. Авалон сидела рядом, обхватив коленки, и вдыхала аромат, щуря глаза. Карамельный, приторный, оседающий невесомой сладостью на языке. Снова высушив желудевую пасту, старуха во второй раз растирала ее в ступке, превращая в порошок и закидывала в котелок с закипевшей водой.

Авалон удостаивалась права первой пробы. Довольная собой, она гордо вручала Владычице Слез свою кружку и пристально следила за тем, чтобы напитка налили до краев. Балансируя со своим драгоценное угощением, Авалон присаживалась у модранитского костра, в котором начинали сжигать дубовое полено. Грея руки о кружку, она победно сербала напиток. Первый глоток всегда обжигал язык и небо, а в желудке сворачивался огнедышащий дракон. Где-то на середине кружки Авалон начинала усердно дуть на напиток. Маленькие круги расходились по желудевой воде, и сладкий аромат вновь и вновь наполнял ноздри девочки.

Для Авалон это был лучший момент каждого Модранита: сидеть у главного костра в кругу взрослых, пока ее улюлюкающие сверстники носились как маленькие смерчи по поляне и сигали через огонь. Она чувствовала себя причастной к чему-то большему. К чему-то значимому, что вот-вот должно было произойти. Она чувствовала это внутри, чувствовала в покалывании пальцев. Из клочков разговоров, украдкой подслушанных, она, как и другие дети, знала, что все ожидали возрождения Дубового Короля, дарующего жизнь и согревающегося замерзшую землю. Он пробуждал жизнь в семенах, хранившихся в ее лоне всю следующую долгую зиму.

Авалон жаждала узреть его появление, но всех детей отправляли с веточкой остролиста, напутствием счастливой судьбы, по домам спать. Из года в год стайку обиженных и надутых детей сопровождало несколько взрослых, следя за тем, чтобы никто их них не прокрался на праздник. Уходя, Авалон слышала отголосок праздничного песнопения и видела отблеск главного костра — оранжевый свет вдруг вспыхивал красным и, казалось, поглощал все небо. Вот он, думала девочка, момент появления Дубового Короля. Думала и злилась. Злилась и думала, пока в голове крепла уверенность.

Когда ей исполнилось двенадцать и пришла первая лунная кровь прямо перед Модранитом, Авалон решила, что это знак. Первая кровь, как повторяла Владычица Вздохов, предвестник перехода во взрослую жизнь. А если взрослая жизнь, значит, и право остаться после отбоя детворы. Нетерпение сжигало Авалон с самого утра. Она лучилась радостью и тайной гордостью, когда оповестила Владычицу Вздохов о том, что ей необходимы ароматные тряпочки, которыми пользуются девушки. И встретив полный понимания взгляд, Авалон трактовала его, как немое подтверждение своих притязаний.

Пока мужчины дербанили ветви дуба, Авалон едва не приплясывала от перевозбуждения. Скоро перед ней откроется невиданный мир взрослой жизни. Она так упивалась своим предвкушением, что даже не подумала участвовать в поисках желудей — то ли ей дело, забава детей. Бабушка, если и заметила ее отсутствие впервые за столько лет в шеренге просителей желудевой воды, ничем не выдала своего удивления. Да и Авалон было все равно — ее мысли занимала только ночная часть праздника.

И вот наконец детей стали сгонять в группки, словно отбившихся овец. Каков же был ужас Авалон, когда взрослая соседка подошла к ней и велела отправляться спать. Ее, Авалон! Благословленную первой кровью в первый день Модранита! Авалон пыталась спорить, но галтливую сороку не переубедишь. «Нельзя, нельзя, нельзя» превратилось в воображении Авалон в назойливое щелканье клюва. Вспыхнув от гнева и чувства несправедливости, Авалон притворилась, что уходит вместе со всеми, но на подходе к дому шмыгнула в кусты и спряталась. Дождавшись, пока соседка пройдет обратно по той же тропинке от деревни к поляне, Авалон последовала за ней.

Уже притаившись в зарослях недалеко от костра, Авалон увидела вспыхнувшее алым пламя. Одно мгновение оно сияло чистым, теплым оранжевым светом, секундой позже — злые красные вихри взметнулись ввысь, потрескивая, точно в костер подбросили мокрое полено.