Дамиан наконец откашлялся и теперь сидел, вжавшись в кресло и сердито сопел. В его памяти всплыло воспоминание о Гранате, с которой он заключил похожую сделку, замаравшую его душу. Однако она свою часть выполнить не успела — ее убил монстр. А он, хоть Симеон и отпустил ему грех, до сих пор чувствовал себя запятнавшим собственную веру. Дамиан больше не собирался заключать никакие сделки, по условиям которых он обязан притрагиваться к вёльвам, гниющим трупам в виде живых женщин. В голове вновь вспыхнул образ Гранаты, кишки которой размотались по комнате.

Дамиана осенило.

— Как видишь, я сейчас не в лучшем виде, — он с показным смущением усмехнулся и указал на себя. Ему даже не пришлось притворяться — он ужасно устал, просто встав и поев. — Но, если мы дойдем до места свадьбы, я найду там укрепляющие травы. В нескольких часах езды от поляны есть небольшая деревня. Там я смогу выполнить свою часть сделки, а потом мы разойдемся. Каждый в свою сторону.

Говоря эти слова, Дамиан судорожно пытался понять, что сейчас делал: все-таки заключал выгодную сделку или надевал себе на шею петлю. Он понятия не имел, зачем ей совокупление с ним, но тем не менее она могла настоять на своем. Сначала ее часть, потом — его. В таком случае Дамиану пришлось бы отказаться и плестись в одиночку по глубоким сугробам к месту бойни. Он достаточно времени провел в разных походах, чтобы понимать — это путешествие станет для него последним. И тогда Симеон и Варес останутся в безвестных могилах. От Авалон сейчас буквально зависела жизнь Дамиана и судьба двух дорогих ему людей. Точнее, все зависело от того, насколько тупая вёльва ему попалась.

Вместо ответа она выудила из сапога нож, порезала ладонь и протянула ему руку для рукопожатия. Дамиан поморщился: ему придется точно так же резать по ладони — самому трудно заживающему месту. Но тут же отмел сомнения. Он и так одна сплошная рана, а пустяковый порез быстро исцелится сангралом.

И как только санграл исцелит его тело, он убьет Авалон. Бесполезной вёльве дорога в огненные чертоги Князя.

Пожимая ей руку, Дамиан жалел только об одном: он не сможет притащить ее тело в Лацио, чтобы подобающе сжечь его на омеловом костре.

— Тебе нужно постараться еще немного, — жарко прошептала ей на ухо Каталина, переплетая их пальцы. — Совсем немного. Давай, сейчас!

Авалон из последних сил напрягла мышцы. Боль вгрызалась в промежность, спина онемела, а ноги выкручивало от усилий. Она чувствовала, как пот градом скатывается по ее лицу, пояснице и между лопаток. Ночная сорочка, собранная складками на животе, стала мокрой и неприятно липла к саднящей коже. Каталина погладила ее по лбу, поцарапав длинными ногтями, и капля крови смешалась с потом на виске.

— Не получилось. Еще раз! — раздался обвиняющий голос мадам Монтре.

Авалон с трудом приподнялась на локтях, пытаясь понять, что происходит. Ее нутро обдало холодом: между ее ног, сгорбившись, точно горгулья на башне, стояла мадам Монтре с вытянутыми руками. Позади нее, выглядывая из-за плеча, показался Филиппе рей Эскана. Взгляд его маслянистых глаз не отрывался от чрева Авалон. По его довольному лицу она все поняла.

— Нет! — Авалон закричала и попыталась отползти, но мадам Монтре когтями вцепилась ей в лодыжки. — Нет! Только не он! Нет!

Авалон в ужасе схватила Каталину за руки и повернула к ней голову.

— Пожалуйста, скажи им! Я не могу!

— Но ты должна, — мягко улыбнулась Каталина и отцепила ее руки от своих запястий.

— Тужься, Авалон, иначе нам придется вырезать его из тебя!

Авалон с колотящимся сердцем и застилавшими взор слезами отвернулась от подруги и уставилась на мадам Монтре. Ее черные крюкообразные пальцы сомкнулись на рукояти кривого ножа из арсенала Аурелы. Филиппе рей Эскана облизал губы и оставил на них капельки слюны, точно бешеная собака.

— Я же говорил, дорогая, что у тебя подходящее чрево для моего семени! — Он горделиво осклабился и погладил округлившийся живот Авалон. От его прикосновения под кожей зацвели черные сгустки, точно кляксы от чернил. Они закопошились, как дождевые черви, и стали расползаться по венам.

— Черная скверна! — взвизгнула королева. — Мой ребенок! Быстрее! Бестолковая сука!

Каталина отвесила Авалон пощечину, и слезы брызнули из ее глаз. Она едва на задохнулась от унижения и чувства предательства. Мадам Монтре вогнала нож в ее живот и вскрыла его. Окружающий мир погрузился в красную пульсирующую пелену боли. Авалон ощущала кровь, стекающую по ее бокам и ногам, и жжение черной скверны, прогрызающей путь к ее чреву.

Мадам Монтре погрузила в нее хищные руки и выдернула из живота синюшного младенца. Целое мгновение Владычица Вздохов с обожанием оглядывала его, как вдруг ее лицо сморщилось, и она заверещала искаженным от боли голосом. Практически швырнув ребенка в руки Филиппе, мадам Монтре уставилась на свои почерневшие пальцы. Они дрожали и плавились, точно от прикосновения пламени.

— Он не мой сын! Шлюха, ты понесла инирское чудовище! — Филиппе взвизгнул и брезгливо отбросил младенца. Его едва успела подхватить Каталина.

Авалон теряла сознание в красной пелене. Происходящее превратилось в нереальную, неосязаемую картинку, к которой она, сколько ни тянулась, не могла дотронуться. Ей казалось, что чрево ее превратилось в черную гниющую дыру, сквозь которую утекает жизнь. Но она все равно криво улыбнулась, а затем и вовсе рассмеялась, роняя изо рта капли крови, когда Филиппе рей Эскана завизжал, точно свинья на убое. Руки его, причинившие столько боли девушкам, оплавились до локтей. Он кричал и метался в агонии, пытаясь спастись, но было уже слишком поздно.

Авалон с надрывом хохотала до тех пор, пока ее смех не превратился в тихий каркающий звук — кровь клокотала в груди. Из последних сил она взглянула на Каталину, удерживающую младенца. Руки ее тоже почернели, пальцы сгнили, но она все равно прижимала ребенка к себе и с нежностью разглядывала его лицо.

— Ты мой! — пальцами-костями она взяла его за маленькую пухлую ручку и приложила ее к своей щеке. На ней остался черный отпечаток. — Логрис Трастамарский, ты будешь править моей страной и завоюешь все остальные.

Каталина подбросила младенца в воздух и осыпалась пеплом, развеянным по ветру. Авалон видела, как мальчик, ее сын, вкусил отравляющего для мужчин граната, испил весь его сок и обратился в медведя.

Она шла за ним — бесплотный дух — и оступалась на мертвецах, что сопровождали его путь к короне Трастамары. Ее ноги обагрились кровью, она пыталась его догнать, дотянуться и дотронуться хотя бы кончиками пальцев — заявить свои материнские права на него. Остановить его от насилия и жестокости, но каждый раз ее бесплотные пальцы ловили лишь звериный мех на его могучих плечах.

На его голову лился эль, сверкая как золото — восхваление его доблести и отваги, под ноги сыпались звонкие монеты и цветы, а в объятия — плененные девушки. Авалон брела за ним и наблюдала за его падением, точно узница — сквозь решетку на свою свободу. Логрис Трастамарский все время шел вперед, оставаясь к ней спиной, окруженный золотым светом и среброзубыми подхалимами. Одинокая фигура, потерянная в своем великолепии и славе. Авалон казалось, что ее бесплотные легкие набились камнями, давящими к земле. Она остановилась всего на мгновение и потерялась во тьме. Как вдруг увидела копье, вышедшее из спины Логриса. Золотой ореол его померк, и могучий воин рухнул в грязь. Авалон закричала и сорвалась с места, чтобы успеть подхватить его под голову, поцеловать в лоб, одарив материнским благословением перед берегом Персены, но не успела. Свет полностью погас.

Авалон вздрогнула и резко проснулась в кровати егеря, запутавшись в мехах. К потной коже прилипла грубая рубаха, шею оплели влажные волосы, а раненные пальцы с содранными ногтями неприятно пульсировали. Пытаясь подавить дрожь в теле, Авалон протерла ладонью мокрое от слез лицо и села. Комната тонула в сером предрассветном сумраке. За стенами вздыхал зубастый ветер. Прислушавшись к звукам в хижине, Авалон успокоила птицу в груди, которая неистово билась о ребра.