— Так значит это правда? — спросил тот, кивнув в сторону вёльвы.
Дамиан покосился на нее и почувствовал прикосновение стыда.
— Нет… я не… пфф, это долгая история, а нам нужно убраться из города…
— Я понял. Пошли. Хотя нет, погоди, есть один нерешенный вопрос. — Варес шлепнул его по лицу. Вспышка боли выстрелила от щеки до виска, и Дамиан аж усиленно заморгал, пытаясь прийти в себя.
— Какого хера, Варес⁈
— Это за то, что направил на меня кинжал. После всего, что с нами было?
— Издеваешься?
Губы Вареса расплылись в широкой улыбке. Он даже хохотнул. Дамиан, ведший внутренний диалог со смертью последние часы, едва удержался, чтобы не дать глазам прослезиться. Он лилитски устал, а тут эмоции захлестнули его, и чтобы справиться с ними, он усмехнулся в ответ и обнял Вареса:
— Я рад тебя видеть, друг.
— А я рад, что тебя не подвесили вверх тормашками, — Варес похлопал его по спине и неспешно отстранился, ухмыляясь в покрытую инеем бороду.
— Как ты спасся из этого кровавого пира?
— Вёльва помогла, использовала свою силу на монстров и…
— Но магия на них не работает, — с сомнением сказал Дамиан и с подозрением покосился на Авалон. Он так и знал, что она ему солгала. Авалон даже не обратила на него внимания, пристально глядя на Вареса.
— А, да? Ну не знаю, может, это зависит от их умений? Ладно, пошли спасать твою тощую задницу.
Лиха беда начало.
Дамиан, опустив голову, кивнул и прочистил горло. Затем, убедившись, что Авалон не отстает, пошел вровень с Варесом.
— Тебе из-за меня досталось?
— Ну, из меня пытались вытрясти душу. К счастью, ее там уже давненько нет — я продал ее выпивке и хорошеньким девицам. Ой, простите, миледи! — Варес отвесил извиняющийся поклон в сторону Авалон. Дамиан решил, что это уж слишком, но сглотнул раздражение, потому что назрел другой важный вопрос.
— Как ты нас нашел?
Варес заправил волосы за правое ухо, выставив напоказ санграл. Дамиан чуть не сбился с очередного шага. По храмовому уставу в инквизиторском отряде только три человека имели право носить святую воду — те, кто прошли очищение и благословение Князем — сам инквизитор, глава отряда, капитан и лейтенант. Варес, будучи капитаном, саботировал правила и санграл не носил, повторяя, что ему не идут серьги. Дамиана это выводило из себя. Он бесился и каждый раз взрывался, повторяя, что это не серьга, а священный сосуд для святой воды, озаренной огнем Князя. Варес только закатывал глаза и спрашивал:
— А твоя святая вода горит? Нет? Значит, никакая она не святая!
Дамиан снова и снова уходил восвояси, кипя от ярости, однако так и не смог приучить Вареса носить санграл, положенный ему по званию. Он даже увольнением ему грозился — толку от этого было не больше, чем от осла молока.
А тут вдруг Варес санграл надел. Дамиан так впечатлился, что даже решил не уточнять, как капитан нашел их по лошадиным следам, ведь он озаботился, чтобы их следы с Авалон не оставались на земле.
Варес вел их по темным улицам, прислушиваясь к окружающим звукам. Где-то недалеко раздавались женские визги и мужские стоны, детский плач и ругательства. Дамиан не мог разобрать слов, но предполагал, что храмовники нашли очередную затаившуюся вёльву — чью-то жену, мать и дочь. В голове всплыл образ замарашки, сидящей в тесной клетке и проливающей бессмысленные слезы. После увиденного какое-то неприятное чувство оставило на Дамиане своим липкие отпечатки и воскресило старые воспоминания о собственной руке, бросившей факел. Несмотря на опасность быть пойманным, а может быть, именно благодаря ей, воспоминания эти вдруг стали смертельно острыми, точно битое стекло, и опасно упирались в его спину. Дамиан шел вперед, боясь остановиться хотя бы на мгновение и подумать, убрать эти осколки, чтобы дотянуться до мыслей, зудевших на краю сознания. Он боялся порезаться, но и отпускать не спешил, потому что выбрось он их — и они превратились бы в оружие, которое стало бы угрожать его жизни. Так мысленно и держался, наполняясь тревогой и дурными предчувствиями. Прошлое — отравленная солью земля, на которую он больше не имел права вступить. Что толку терзаться? И все же в глубине его души ворочалось нечто черное и склизкое. Дамиан в ужасе отстранился от своих чувств, закрыл эту дверь внутрь себя и сосредоточился на настоящем.
Они крались по ночным улицам города, как крысы, боящиеся света. Едва только где-то на снегу появлялось оранжевое пятно, Варес менял направление движения. Так они и плутали дальше по снегу, убегая от Храма. Не будь Дамиан настолько измотан, он бы посмеялся над судьбой, уготованной ему Князем. Злая шутка властителя, из-за которой он теперь был вынужден бежать от охотников, хотя совсем недавно сам был этим охотником. Чувствовать себя каким-то подстреленным зайцем было оскорбительно. Однако других вариантов ему не предложили, поэтому Дамиан молча проживал свою жизнь, пытаясь понять, за что Князь так его наказал.
Варес тем временем уверенно лавировал между патрулями инквизиторов и местной стражи, точно нюхом чуял приближение врагов. Дамиан доверился ему — не только потому что капитан принял санграл, но и потому что отслужил в гарнизоне Саргона целый год. Дамиан же был здесь один раз, когда Варес помог ему найти вёльву в грошовом театре. Они несколько раз пытались состряпать облаву на актрисульку, на которую сделали донос, но каждый раз она исчезала аккурат после того, как они заявлялись в театр. Дамиан долго не мог понять, как. Варес рассказал про тоннели под Саргоном, а потом еще каким-то чудесным образом нашел проход в них из гримерки театра. Оказалось, что актрисулька обводила их вокруг хвоста, каждый раз исчезая в тоннелях. Дамиан понял, что Варес ведет их прямо туда в надежде, что проход остался. Лживая надежда — вечная приманка, потому что именно Дамиан был тем, кто приказал завалить тоннель. Тогда он торжественно клялся, что выжжет клеймо ватры игнис на лбу рабочих, если они не пошевелятся. А теперь исступленно надеялся, что рабочие плохо сделали свое дело.
От здания театра остались только внешние стены и пепелище, засыпанное снегом. На камнях после пожара до сих пор виднелись черные пятна. Об интерьерах напоминали наполовину сгоревшие, наполовину сгнившие ткани, торчащие из снега, как промерзшие языки. Дамиан вспомнил пустую улицу, выломанные двери, из которых вырывались языки пламени. И крики. Визг владелицы театра, которую он отправил на казнь за укрывательство вёльвы, плач потрепанных жизнью актрисулек-шлюх, потерявших свое место работы и проклятия вёльвы, которую он приговорил к сожжению.
Кто-то схватил Дамиана за руку. Он вздрогнул от неожиданности и страха, кольнувшего его из-за воспоминаний.
Возможно ли, что я в опале из-за ее проклятий? Или любой другой вёльвы, что желала мне сгореть в огне моего же бога?
Он повернул голову и заметил Авалон, мокрые щеки которой блестели от недавних слез. Пальцы у нее были ледяные, как десять крошечных льдинок. Дамиан вдруг подумал, что сам не чувствует холода. Отвесив себе воображаемого леща за порыв погреть ее пальцы в своей ладони, он нахмурился.
— Что здесь случилось? — тихо спросила она, и ему показалось, что она с трудом протолкнула слова через горло. Голос оказался сиплым, как будто задушенный дымом пожара, которого она не видела.
— Очищение театра от вёльвской скверны, — ответил он и тут же почувствовал, что запустил ей под кожу колючку.
Его слова повисли между ними, как выплеснутая отрава. Она отстранилась, отгородившись ледяным молчанием. А Дамиан зажмурился и в раздражении заскрежетал зубами. Еще немного, и он сам себе засунет кляп в рот, чтобы не заорать на одной ноте от возмущения.
Нетерпеливые до старости не доживают.
Терпение — добродетель успеха.
Варес толкнул его локтем. Дамиан распахнул глаза и покосился на него.
— Это же не Каталина, да?
Дамиан, наблюдая за тем, как Авалон пробиралась между покрытыми снегом и сажей обломками, рухнувшими на пол, пропустил выдох сквозь сжатые зубы.
