Утром товарищ Фан и товарищ Цай проводили нас на станцию, на нашу «рабочую площадку». Сюда, на эту пограничную станцию, стекаются большие тяжелогруженые составы из всех социалистических стран. Но грузы для Вьетнама идут не только через эту станцию. Океанские пароходы социалистических стран доставляют их в порт Хайфон. Я мысленно переношусь сейчас в Хайфон, где оказался через несколько месяцев после возвращения со станции Маньчжурия. У входа в порт стоят на рейде десятки кораблей с дымящими трубами в ожидании свободных причалов для разгрузки. А на причалах кипит работа, и все тревожно посматривают на небо, несущее смерть и разрушения. Я подумал: помощь, поступающая из социалистических стран, выносливость, мужество и героизм самого вьетнамского народа — все это непременно обеспечит победу сражающемуся Вьетнаму. Потому что в ее основе лежит социалистическая солидарность.

Но вернемся на «рабочую площадку». Прибыл отряд китайских солдат для разгрузки техники. Но сначала он должен совершить «обряд»: утреннее «богослужение» перед портретом, чтение цитат из «красной книжки»… Только после этого солдаты приступают к работе. Пусть этому тяжелому товарному составу, следующему от Берлина или Софии через Москву, дается «зеленая улица» вплоть до самого Забайкальска, пусть в окопах вьетнамские бойцы ждут необходимые им технику и боеприпасы — «обряд» должен быть соблюден.

Мы словно забыли, что находимся «на севере», на китайско-советской границе, в разгар «большого тайфуна». Напрягаю память, стараясь вспомнить, кому из нас пришла в голову эта идея, мне или моему спутнику. Видимо, обоим, потому что мы мечтали побывать «на той стороне» границы, вырваться хотя бы на час или два из этой духоты, вдохнуть свежего воздуха… Здесь, на станции Маньчжурия, мы жили уже четвертый день, четыре дня и четыре ночи находились в заключении в маленькой пустой гостинице, и единственным развлечением для нас был выход на «рабочую площадку». Только один раз нас сводили в центральный «универсальный» магазин. Но что можно увидеть в маленьком магазине небольшого провинциального городка, в котором бушевал «тайфун» и после которого остались только полупустые стенды и… полные прилавки бюстов и зеленых портретов.

А в нескольких километрах отсюда находился Забайкальск, советская пограничная станция. В Забайкальске мне не приходилось бывать, но немного дальше, на озере Байкал, я провел несколько суток, незабываемыми сибирскими ночами плавал по нему с байкальскими рыбаками и вместе с ними пел «Славное море, священный Байкал…».

Недолго думая, мы спросили советского представителя на станции Маньчжурия, нельзя ли нам вместе с ним, на его машине, переехать на советскую землю и побыть там несколько часов. Советский представитель находился здесь по взаимной договоренности с китайской стороной в связи с транспортировкой грузов для Вьетнама.

— А почему нельзя?

Сейчас не могу вспомнить, как звали этого высокого, веселого молодого человека со спадавшей на лоб русой прядью волос. Может быть, Андрей, Андрюша, а может быть, Иван, Ванюша. Пусть будет Ванюша Ты везде такой, мой брат. Таким я видел тебя за Полярным кругом, в молодом полярном городе Игарка, когда снаружи бушевали снежные метели, а ты, сняв с себя шубу, набросил ее на плечи «новичка», не привыкшего к морозам, показывал мне ледяные подземелья Игарской научно-исследовательской станции по изучению проблем, связанных с вечной мерзлотой, и вдохновенно объяснял, как вы согреете и оживите эту промерзшую землю. Таким я видел тебя и на самом полюсе, на дрейфующей станции «Северный полюс-7», когда ты угощал меня густым ароматным чаем и увлеченно, как поэт, хотя по профессии был метеорологом, рассказывал мне о том, как вы ликвидируете «белые пятна» на карте Северного Ледовитого океана. А в это время под нами трещали льды. Таким я видел тебя и в Голодной степи, когда ты разрезал для меня охлажденный в чистой воде оросительного канала большой красный арбуз, выращенный на этой земле, которая всего лишь несколько лет назад представляла собой мертвую песчаную пустыню.

— Почему же нет? Давайте, — повторил снова Ванюша. — Сходим в кино, погуляем, побродим.

— Давай? — обращаюсь я к своему спутнику…

Паспорта у нас в карманах, визы не нужны, у товарища Фана нет оснований нас задерживать. И «газик» Ванюши запрыгал по неровной, размытой частыми дождями дороге. Хозяева «газика» хорошо знали эти дороги, потому что по нескольку раз в день пересекали границу. «Граница» тоже хорошо знала их и с этой и с той стороны. Но сейчас на китайской стороне «газик» останавливают: в нем едут какие-то необычные, незнакомые пассажиры. Китайские пограничники долго проверяют наши документы, они в порядке, и нас пропускают.

Неприятности начались для нас позднее, через четыре-пять часов, когда мы возвращались обратно. Была уже глубокая ночь. На китайском пограничном посту горит лишь один огонек, недалеко от поста едва различаются более темные контуры наблюдательной вышки. Из пограничной будки выходит кроме двух пограничников, которые несколько часов назад проверяли наши документы, большая группа военных и гражданских лиц. «Газик» затерялся в этой толпе. Откуда они взялись? Зачем? Потом начинается «перекрестный» допрос. Где мы были? Почему там были? Затем долго просматривают наши документы — паспорта и желтые медицинские книжки — и исчезают с ними в помещении пограничного поста. Но уходят только несколько человек, остальные продолжают стоять около нас. Ждем несколько минут, полчаса, час… Почему такая задержка? Ведь несколько часов назад эти документы проверялись и были в порядке?

Наконец один из военных в сопровождении гражданского возвращается и гневно, ядовито, на едва понятном русском языке объясняет, что в наших медицинских книжках что-то не в порядке. Что именно? Мы так и не могли понять. Объясняю, что все необходимые уколы нам сделали и что срок их действия не истек. Военный начинает нервничать, повышать голос. Опять исчезает в помещении, до нас доносятся обрывки разговора по телефону. Снова тянутся минуты, часы. А мрак все сгущается, становится зловещим. Все более зловещей становится и эта нагоняющая страх тишина — не слышно ни шороха ветерка, ни полета хотя бы ночной птицы. А «газик» по-прежнему блокирован настороженными молодыми людьми. Я вспоминаю, что накануне моего отъезда сюда, на границу, один азиатский посол сказал мне, что в последнее время состав пограничных частей в Китае полностью заменен хунвэйбинами, доказавшими в «огне революции» свою преданность «председателю».

Наконец нам объявляют, что мы допустили «серьезное нарушение» и что здесь нас пропустят, но сразу же отправят в какое-нибудь медицинское учреждение.

Глубокая ночь. «Газик» останавливается возле указанного медицинского учреждения, и у нас мелькает мысль, что, наверное, начнутся неприятные процедуры, будут делать уколы. Но не было ни процедур, ни уколов. Правда, человек, который нас здесь встретил, был в белом халате, но его «процедура» ничего общего не имела с медициной. Это была получасовая бредовая речь, направленная против «советского ревизионизма и советских ревизионистов»…

Вот в одну из таких же глубоких ночей вооруженный до зубов отряд китайских солдат нарушил китайско-советскую границу на Дальнем Востоке, на реке Уссури, на острове Даманском. И ранним морозным утром кровь советских солдат и офицеров обагрила чистые снега. Повод не скрывали: «остров Даманский — китайская земля».

«Китайская земля?»

Но подождите… подождите… Ведь советско-китайская граница на Дальнем Востоке установлена не сегодня и не вчера, а столетия назад, установлена и скреплена международными договорами…

Еще в середине прошлого века Китай и Россия составили географическую карту. Она подписана, отпечатана и заверена государственными печатями двух великих держав, которые и сегодня хранят ее в своих государственных архивах как важный государственный документ. И на этом документе черным по белому написано, что советско-китайская граница в районе острова Даманский проходит по китайскому берегу реки Уссури.