Десять лет назад в Синьцзяне было выдвинуто предложение разрешить национальный вопрос в Китае по примеру Советского Союза, ибо опыт Советского Союза в этом вопросе уже выдержал испытание временем. Выражалось пожелание переименовать Синьцзян в Уйгурстан. Но Мао Цзэ-дун расценил это предложение как вызов, «правый уклон», «пантюркизм», «буржуазный национализм». И «буржуазные националисты» были сняты со всех постов. Председатель синьцзянского Союза писателей Зия Самеди и поэт Ибрагим Турды отправлены в лагерь для «трудового перевоспитания», писатель-казах Кажыкумар Шабданов покончил жизнь самоубийством…

Приблизительно в это же время или несколько раньше, в 1956 году, сообщалось о вооруженных столкновениях в Юньнане, Сычуане, Цинхае. Через два года вспыхнуло восстание «национального меньшинства» ли на острове Хайнань. Восстание было подавлено, восставшие и их семьи выселены с крайнего юга — острова Хайнань на крайний север — в провинцию Хэйлунцзян. Через год в неспокойном Тибете начнется новое, еще более крупное восстание, в котором примут участие не только «ламы и ламское духовенство», не только местные феодалы, но и простой тибетский народ.

А поезд пересекает степи, уже опаленные и черные, несмотря на раннюю весну. С яростью степных ветров «тайфун» ворвался во Внутреннюю Монголию. И первый удар был нанесен по председателю Комитета народных представителей и первому секретарю Комитета КПК автономного района Внутренней Монголии, кандидату в члены Политбюро ЦК КПК Уланьфу. Я не знаю точно, как здесь развивались события в первые месяцы после начала «тайфуна», но, когда я прибыл в Пекин, имя Уланьфу, так же как и Ван Энь-мао, было на устах почти у всех. И какие только обвинения не сыпались на его поседевшую голову! В Китай я прибыл в сентябре 1967 года, а в октябре на улицах Пекина появилась газета «Нэймэнгу бао», распространяемая, как указывалось в примечании, «пунктом критики антипартийной клики Уланьфу при Главном штабе по связям революционных бунтарей города Хух-Хото» (Хух-Хото — столица Внутренней Монголии. — Прим. автора). В газете был опубликован обширный «обвинительный» материал против Уланьфу. Это, в сущности, была подборка цитат из речей и высказываний Уланьфу, произнесенных им в разное время и по разным поводам. Они приводились как доказательства его «преступлений», а суть их раскрывали заголовки и подзаголовки: «Долой Уланьфу!», «До конца раскритикуем Уланьфу!», «Злостные преступления Уланьфу, который выступает против идей Мао Цзэдуна и осуществляет национальный раскол». В подзаголовках, в частности, указывалось: «Открыто выступал против указания о том, что национальная борьба является в конце концов вопросом классовой борьбы», «был против выдвижения на первое место идей Мао Цзэ-дуна, нападал на движение за массовое изучение произведений председателя Мао…» Своеобразным обобщением всех «преступлений» и «обвинений» явилось предисловие: «Отношение к председателю Мао и его идеям — это водораздел между революционным и контрреволюционным, между марксизмом-ленинизмом и ревизионизмом. В процессе потрясшей мир великой пролетарской культурной революции Уланьфу был разоблачен… Это великая победа великой пролетарской культурной революции, великая победа идей Мао Цзэ-дуна».

Затем перечисляются его «преступления»: «…пробравшийся к власти в партии и идущий по капиталистическому пути»; представитель «феодалов», «аристократов», «помещиков», «буржуазии» внутри партии, «выступающий против идей Мао Цзэ-дуна контрреволюционный, ревизионистский элемент…», высказывался за «изучение монгольского языка», «тридцать лет боролся против великоханьского шовинизма и готов бороться против него еще двадцать лет…».

Комитет народных представителей и комитет партии были реорганизованы, разгромлены, вместо них создан ревком. В конце 1967 года из семидесяти членов ревкома лишь четыре были монголами, остальные — китайцы. Председателем ревкома был также китаец — генерал Тань Хай-цин. Спустя два года после начала «тайфуна» в «красных степях», видимо, наступило спокойствие. Но вот мне попалась в руки другая газета, официальный партийный орган «Нэймэнгу бао», от января 1968 года, в которой сообщалось: «Во Внутренней Монголии есть лица, которые умышленно привлекают внимание к национальному вопросу и используют политическую борьбу на современном этапе для углубления конфликта между национальностями». В этой же газете, только двумя неделями позже, указывалось: «…враги есть повсюду: в политической области, в сфере экономики, культуры и образования».

…А паровоз уже выбрасывает последние клубы густого дыма, который окутывает приземистые постройки старинного маньчжурского вокзала. Наконец мы прибыли на станцию Маньчжурия, последний населенный пункт на китайской земле и конечный пункт нашего путешествия. В нескольких метрах отсюда проходит китайско-советская граница, за которой раскинулись широкие забайкальские степи.

Здесь, на границе, на маленькой станции нас встречают представители Комитета экономического сотрудничества, который отвечает за транспортировку через китайскую территорию грузов, направляемых для сражающегося Вьетнама. Знакомимся с представителями Фан и Цай — так назвали они себя. Товарищ Фан, низкий, плотный, средних лет китаец, немного косит и, неизвестно почему, все время сердится, выражает недовольство, улыбается мало, но когда улыбается или разговаривает, видны металлические зубы. Подъехали к гостинице, товарищ Фан предупредил:

«У нас происходит острая и сложная классовая борьба… Совершается культурная революция… Заботясь о вашей безопасности, мы предупреждаем вас о том, что вы не должны покидать гостиницу».

Впрочем, товарищ Фан отлично знал, что все это нам хорошо известно. Ведь не впервые прибывали наши грузы для Вьетнама и не в первый раз приезжали сюда представители посольства. Иногда они находились здесь несколько дней, а когда запаздывали поезда, значительно дольше. И тогда приходилось неделями жить отшельниками в этой глухой пограничной гостинице.

Давно уже наступили сумерки, товарищи Фан и Цай ушли.

Теперь мы можем рассмотреть нашу обитель. Ведь здесь нам предстоит жить. Гостиница располагалась в маленьком двухэтажном здании, наша комнатка находилась на втором этаже. Она очень мала, но из нее открывается хороший вид на двор, улицу, погрузившийся в ночной мрак и тишину городок. В гостинице мертвая тишина. Как оказалось, ее единственными постояльцами были сейчас мы — два болгарина. Пока мы обсуждали, что три зеленых портрета, висевших на стенах, слишком велики для такой маленькой комнаты, в дверях появился старый китаец с веселой улыбкой, в белой рубашке и белом поварском колпаке на лысой голове:

— Извините, пожалуйста.

На ломаном русском языке старик попытался выяснить, будем ли мы ужинать и что нам приготовить.

Это был повар из гостиничной столовой.

А столовая — сравнительно большой зал для такой маленькой гостиницы — была увешана портретами Мао Цзэ-дуна. От нечего делать мой товарищ сосчитал, сколько их тут. Оказалось, тринадцать… В небольшой комнатке рядом со столовой — еще пять. На стенах красные иероглифы, значение которых мы уже хорошо знали: «советский ревизионизм» и «советский социал-империализм».

Старик повар поставил на стол заказанные блюда — неизбежное «лацзыжоу» — свинина с перцем, «каолицзи» — куриные отбивные по-китайски и зажаренный рис — «мифан». Блюда дымились, издавая аппетитный запах. С приветливой улыбкой старик повар произнес:

— Прошу вас, пожалуйста. Приятного аппетита.

Увидев улыбку на лице старого китайца, услышав обращение «прошу вас, пожалуйста», мы подумали: нет, не совсем отравлена душа китайского народа. Пусть бушует «большой тайфун», пусть подняты с угрозой кулаки, пусть агитгруппы направляют «на север» прицелы карабинов, пусть раздаются проклятия и заклинания. В Китае немало других людей, миллионы обыкновенных, простых людей. Железнодорожник, который во время нашего путешествия на юг в холодные зимние вечера тайком приносил дрова, чтобы затопить печку в нашем вагоне. Юноша и девушка, которые на склонах «Благоуханной горы», убедившись, что вокруг никого нет, приветливо помахали нам руками, а молодой человек в знак приветствия тихо запел мелодию «Подмосковных вечеров». Бесчисленны знаки солидарности, признательности и любви к Советскому Союзу, к социалистическим странам. Бесчисленны и способы их проявления. А когда не было возможности проявить свои чувства, люди молчали. Потому что нет ничего сильнее молчаливой любви и ничего страшнее молчаливой ненависти.