И люди терпели, терпели и стискивали зубы, чтобы превозмочь земные страдания, терпели и строили в честь своего бога храмы. А бог — Будда — погрузился в блаженный вечный сон у подножия «Благоуханной горы». Но я не смог его увидеть. Как не смог увидеть и другую скульптурную композицию, «500 будд», на склонах этой же горы. Ничего. Ведь «учитель» учит: «Еще немного терпения…»

Но я возвращаюсь к «новой религии». Кому это нужно? Мудрые Лао-цзы, и Кун-цзы — Конфуций, и Шакья Муни — Будда создали свои религии за несколько веков до нашей эры. Мы, дипломаты и корреспонденты в Пекине, задаем себе вопрос: к чему в социалистическом Китае, в Китайской Народной Республике, которая уже два десятилетия строит социализм, приписывать все достигнутое за эти напряженные годы, все успехи и все победы лишь одной личности — некой обожествленной личности и духовной эманации каких-то идей?

На обветшалой стене маленького дома, там, где недавно были прикреплены — в соответствии с религиозными догмами Конфуция — доски с именами предков, ныне висит портрет Мао Цзэ-дуна. Там, где находились изображения «трех божеств» — счастья, богатства и долголетия, ныне помещено изображение «одного». Повсюду повторяют цитаты из «красной книжечки», один, два, сто раз, повторяют утром и вечером, днем и ночью, повторяют и в радости, и в скорби, во время отдыха и труда. И цитаты теряют реальные очертания и реальный смысл, превращаются в проповедь, в заклинание, в догму. И тебе приходит в голову: а не буддийская ли это догма — повторяй священное слово, повторяй имя Будды? Потому что повторение приносит счастье, добро. По улице идет строй солдат, улица содрогается от топота солдатских сапог, гремит песня, во главе колонны шагает солдат, высоко неся зеленый портрет. Крестьяне из расположенных в окрестностях Пекина сел и коммун выходят на коллективную работу, чтобы обуздать бурную реку, выходят сотнями, тысячами, широкая степь между Пекином и пекинским аэродромом буквально забита народом, сотни, а может быть, тысячи красных знамен, сотни и тысячи зеленых портретов, портретов «кормчего». Портреты несут, ставят на землю, им поклоняются, поклоняются так, как поклоняются богам.

Я перелистываю свой блокнот.

«Кантон, 12.XII.67 г.

Мы уже около десяти минут находимся в комнате для ожидания на заводе, выпускающем изделия из слоновой кости. Ждем представителя ревкома завода, а его все нет и нет. Хозяева молчат. Молчим и мы. Почему такая затяжка? Рассматриваю помещение. Большой стол, покрытый красным сукном. Возле стола — с левой стороны — бюст, огромный мраморный бюст, он словно не на месте, ему душно в этом старом и тесном помещении. На стенах — портреты. Одного человека. На столе брошюры одного и того же автора. Наконец входит тот, кого мы ждали. Молодой, краснощекий. Холодное, напряженное молчание. Садимся и открываем блокноты. В Китае я более трех месяцев, это моя первая поездка в провинцию. Мне хотелось все записать. Меня все интересовало. Я подготовил вопросы. Но слышу голос:

— Нужно встать.

Все встают. Не встаем только мы, иностранцы.

Снова голос:

— Нужно встать всем. Мы услышим слова председателя.

И не дождавшись, пока мы встанем, молодая китаянка раскрыла «красную книжечку». Раскрыли и другие. И начали скандировать заранее подобранные цитаты. Китаянка читает громко, почти кричит. Она стоит вытянувшись, ее глаза блестят, она в каком-то экстазе. Повторяют одну, вторую, третью цитату. Уже не смотрят в книжечку. Скандируют наизусть заученные цитаты. Потом наступает молчание. И молча, как по сигналу, все поворачиваются лицом к бюсту, огромному мраморному бюсту, молча делают несколько шагов вперед и, словно перед иконой, отвешивают глубокий поклон. Один… Два… Три…

Я смотрел и не верил своим глазам».

И на следующий день.

«Кантон, 13.XI 1.67 г.

Современная громадная гостиница, предназначенная для иностранцев. Сейчас открылась Кантонская ярмарка, и гостиница заполнена иностранными коммерсантами, главным образом японскими и гонконгскими. Еще очень рано. Я спускаюсь в вестибюль, где расположены киоски. Однако продавщицы нет на месте. Я удивлен: рабочий день уже начался. Но, услышав шум, доносившийся из бокового сводчатого зала, я все понял. Там, еще до работы, все собрались перед огромным портретом, и повторилась вчерашняя картина. Вначале хоровое скандирование, затем поклоны. А с улицы, в открытую дверь главного входа, доносятся напористые, резкие звуки песни «Алеет Восток»».

Потом я привык и перестал удивляться. Агентство Синьхуа сообщило, что делегаты-активисты Народно-освободительной армии, принятые «нашим самым любимым», «самым уважаемым великим вождем, самым-самым красным солнцем в наших сердцах», председателем Мао Цзэ-дуном и другими руководителями, «держа в руках ярко-красные книжечки — бесценные сокровища», собрались в приемном зале и с «глубоким чувством» пели:

Одна из провинциальных газет рассказала о том, как крестьяне в дни отдыха и в праздники устраивают коллективные поклоны перед портретами. Тибетское радио передало, что в тибетских селах рядом с большим бюстом «сияющего Будды» ставят бюсты Мао для «одновременного поклона». По сообщению хунвэйбиновской газеты, каждый ученик, входя в класс, должен три раза поклониться, сделать три поклона перед большим бюстом.

Большой бюст… Кто знает, может быть, это тот самый или копия того самого бюста, о котором рассказала кантонская газета «Нанфань жибао» в своем репортаже «Блестящая победа революционной линии председателя Мао», репортаже из павильона прикладного искусства Кантонской ярмарки. В своем блокноте я нашел лишь краткий отрывок из этого «репортажа».

«11 мая 1968 г.

…В зале прикладного искусства самым впечатляющим и самым замечательным экспонатом является бюст нашего великого вождя председателя Мао. Он был создан на Фучжоуской фабрике тонкого фарфора, которая имеет столетнюю историю, и явился проявлением нового отношения к труду, возникшего в процессе беспрецедентной в истории великой пролетарской культурной революции. Трудящиеся, работающие в сфере прикладного искусства, преисполненные революционного духа, впервые сделали этот изумительный бюст председателя Мао».

Идолопоклонство принимало комические формы.

«Те, кто имел возможность поздороваться за руку с председателем Мао, так выразили свои чувства в связи с этим великим событием: «О председатель Мао! Этими руками вы написали так много революционных статей и указали китайскому народу путь вперед. И сегодня этими руками вы указали нам путь к великой пролетарской революции». Многие из тех, кто здоровался за руку с председателем Мао, говорили каждому, кто им встречался: «Иди и поздоровайся со мной за руку. Мои руки только что прикасались к рукам председателя Мао»».

Или:

«Ликуют тысячи гор, тысячи рек поют песни, лица наших бедняков и середняков обращены к красному солнцу. Почему мы так звонко смеемся? Потому что председатель Мао встретился с нашими представителями. Почему у нас непрестанно льются слезы? Председатель Мао пожал нам руки, мы собственными глазами видели красное солнце. О время, остановись! О слезы, лейтесь беспрестанно, красное солнце не заходит».

Человеческий разум едва ли в состоянии понять все это. Изречение, цитата, мысль, идея превозносятся, обожествляются, словно какой-то сказочный универсальный «золотой ключик», пригодный для решения всех вопросов. И для исцеления болезней.

Вспомним случай, весть о котором агентство Синьхуа разнесло по всему миру: электрическим током парализовало сердце моряка Цун Цин-хуна. Его массировали по очереди три врача. Напрягая все силы, они стремились вдохнуть в сердце жизнь, заставить его биться. Но тщетно. Прошел час, два, два с половиной часа. Целых сто пятьдесят девять минут. Но оживить сердце, вызвать биение пульса так и не удается. Тогда… прибегли к последнему средству. Один из врачей открыл «красную книжечку» и начал вслух ее читать. И произошло чудо. Сердце снова забилось…