И так же, как во времена Цин Ши-хуанди, будет «открыт огонь» по писателям и поэтам…

Арабский поэт и писатель, приехавший в Китай во время «тайфуна» как дипломат, не раз при встречах и на коктейлях шепотом напевал нам сочиненную им песню:

«6. VIII.68 г.

Боже мой, когда же закончится это лето! В комнате, несмотря на тень и глухо гудящий кондиционер, душно и жарко. Ты словно купаешься в жаре, покрываясь липким потом. Помимо бессонных ночей, волнений и бесконечного тревожного ожидания чего-то мы страдаем, изнываем от жары.

Звонит телефон. Снимаю трубку.

— На прогулку? На прогулку, когда на улице такой ад?

И все же мы отправляемся в путь. Может быть, во время прогулки по городским улицам и улочкам нас освежит дуновение ветерка.

У нас всегда один и тот же строго определенный маршрут. Замкнутый круг, как в тюрьме: «Угольный холм», затем через парк «Бэйхай» едем по узкой каменной дороге, по берегу озера (как приятна эта озерная прохлада!), подъезжаем к извивающимся, сплетенным друг с другом девяти драконам с задранными вверх головами, сверкающими, словно молнии, глазами, острыми зубами и когтями. Здесь мы сворачиваем и едем вверх по холмику сквозь засохшую зелень, затем снова вдоль берега озера Бэйхай и, наконец, оказываемся на раскаленных улицах города. Но солнце печет уже не так сильно, откуда-то, видимо от Бэйхай, дохнуло ветерком. Он словно подгоняет нас, и мы едем по центральной торговой улице Ванфуцзин, останавливаемся около центрального книжного магазина.

Огромное, просторное помещение. Шкафы и полки завалены книгами одного автора. «Красная книжечка» — цитатник, сочинения Мао и брошюры, брошюры, брошюры. «Красные книжечки» разложены в беспорядке в витринах, на столах-подставках. Чтобы заполнить длинные полки, брошюры расставлены лицевой стороной к покупателю. Первая, вторая, третья, четвертая. Затем все сначала и т. д.

Мой приятель перелистывает первую попавшуюся ему под руку брошюру, читает вполголоса знакомые иероглифы и спрашивает продавщицу, раскрасневшуюся, видимо, от жары:

— Есть что-нибудь старых китайских авторов, классиков?

— Мэю («нет»).

— Есть что-нибудь Шекспира и Золя?

— Мэю, мэю…

Зал пустой, и так же пусто становится на душе. Пусто и грустно. А на улице уже собирается какая-то очередная шумная манифестация».

Кампания «Огонь по штабам», начавшись в Пекине, перебросилась в провинции. Схема одна: «лица, стоящие у власти» и проводящие «черную линию» в литературе и искусстве в центре, в Пекине, «завербовали» себе сторонников — «капитулянтов и предателей» в соответствующей провинции, автономном районе, городе…

«Есть ли в районах, в провинциях среди работников идеологического и культурного фронтов антипартийные, антисоциалистические элементы, погань? — задает вопрос кантонская газета «Наньфан жибао» и сама же отвечает: — Да, есть!»

«Да, есть!» — вторит «Хунань жибао», опубликовавшая в конце 1967 года статью «Окончательно разобьем проводников черной линии в литературе и искусстве».

«Да, есть!» — заявляет и газета «Хэйлунцзян жибао».

Одна и та же схема, одни и те же обвинения: «завербованные», «капитулянты и предатели», «проводники черной, ревизионистской, контрреволюционной линии».

«Огонь» продолжается. Под обстрел взяты не только писатели. Обстрелу подвергаются киностудии, театр, музыка, живопись, цирк. Почти вся кинопродукция за последние десять лет подвергнута критике. Руководители кинематографии, режиссеры, авторы, критики в области кино преданы анафеме как «контрреволюционеры», а созданные ими фильмы объявлены «опасными ядовитыми травами». Пекинская киностудия «при поддержке проводников контрреволюционной, ревизионистской линии в литературе и искусстве» якобы подготавливала общественное мнение для «реставрации капитализма», оказывая услугу «контрреволюционной клике Лю Шао-ци, Дэн Сяо-пина, Тао Чжу, Ян Шань-куня», а в своих выпущенных за последние десять лет фильмах она «фактически выступила против линии председателя Мао Цзэ-дуна» и вместе с «внутренними и внешними врагами» яростно нападала на «идеи Мао». Хунвэйбиновская газета «Синьбейда» даже опубликовала список фильмов и режиссеров, которых следует подвергнуть критике со стороны «революционных масс». Орган союза кинематографистов журнал «Киноискусство» был заклеймен как «антипартийный и антисоциалистический черный вертеп», который «высоко держал черное знамя буржуазного либерализма, развернул бешеную пропагандистскую кампанию против партийного руководства, против идей Мао Цзэдуна». А хунвэйбины Пекинского института кинематографии составили второй «черный список», куда вошли четыреста китайских и иностранных фильмов, объявленных «вредными», «ядовитыми травами».

«Черные» списки и «черные» имена. «Главарем черной группы» в кинематографии объявлен Ся Ян, бывший заместитель заведующего отделом пропаганды ЦК и бывший заместитель министра культуры. Ся Ян не только подвергнут критике, но и арестован.

У Цю Бай-ина были другие «грехи». Своей книгой «Монолог о новаторстве в кино» он вызвал «зловещий ветер» новаторства. Направлял острие критики против «основы» жизни пролетариата и народа — «идей Мао Цзэ-дуна». Клеветал на «идеи Мао», заявляя, что они «устарели», а «старое» нужно отбросить. Выступил против канонов — «канона композиции», «канона конфликта» — и утверждал, что каноны связывают художника, он «блуждает в поисках пути». Цю Бай-ин якобы выступил против схемы положительных и отрицательных героев в литературе и искусстве, выдвинул лозунг «трех новых» — «новых идей», «новых образов», «нового художественного восприятия», ратовал за расширение художественного кругозора, за «повышение квалификации» и «мастерства», за «своеобразие стиля». Таким образом, «Монолог о новаторстве» стал «контрреволюционной программой», «контрреволюционным манифестом» «черной группы» в области киноискусства.

Я уже отмечал, что выдающийся китайский композитор Хэ Лу-дин был «разоблачен» как проводник «контрреволюционной» линии. Но это было в Шанхае, в Шанхайской консерватории. А в Пекине? В Пекинской консерватории «обнаружен» и «разоблачен» другой «враг», член «черной банды» Пэн Чжэня композитор Ма-кэ, автор прекрасных китайских песен, один из создателей песен в фильме «Седая девушка». А где талантливый пианист Ли Ши-кунь, удостоенный первой премии на международном конкурсе имени Чайковского в Москве?

…Я мысленно переношусь в Москву, в Концертный зал имени Чайковского. На сцене — Ли Ши-кунь. Он сидит, слегка наклонившись вперед, его руки вздрагивают, пальцы бегают по клавишам, словно намагниченные, извлекая из рояля чудесные звуки, напоминающие шум потока, вечерний далекий звон, а переполненный зал затаив дыхание слушает. А потом буря аплодисментов, протянутые для автографа руки. Аккуратная, слегка закругленная подпись появилась и на моей программе.

…На улице весна, солнечно. Мы решили выбраться из Пекина на воздух, на простор. Наша машина направляется к «Благоуханной горе». Это чуть ли не единственная дорога, по которой мы могли свободно выехать из города. Машина мчится, еще немного, и мы должны подъехать к Гунмину — главному въезду на гору. Но машина поворачивает направо, потом едет вперед, по направлению к северной части «Благоуханной горы», к храму «Вофоси» — «Храму спящего Будды».

Машина мчится, а наша переводчица Мария рассказывает запутанную историю этих древних китайских храмов. Бедная Мария! Ей очень хотелось увидеть спящего Будду. Она приехала в Пекин за несколько месяцев до начала «тайфуна». Разбушевавшийся «тайфун» проник и сюда. Будда был закрыт в своих покоях, но Мария все надеялась увидеть его. Поэтому каждый раз, когда мы отправлялись на прогулку за город, она предлагала ехать мимо «Спящего Будды».

Вот и сейчас: мы едем к утопающим в зелени трем вершинам — Цуйвэйшань, Лушишань и Пинпошань, на склонах которых расположились восемь древних храмов — «восемь чудес» «Благоуханной горы», а Мария просит остановиться: