«Мы видели его…» Дряхлый, хотя он намного моложе Мао и Чжоу Энь-лая, сутулый, с редкими, кривыми, пожелтевшими зубами. Я вспоминаю, как он с трудом влезал в китайскую автомашину «Хунци», иногда его сопровождал солдат-ординарец. Глядя, как он, слабый и сутулый, стоит, ожидая приземления самолета, кто-то из представителей дипкорпуса заметил:
— Его уже обременяют годы.
— Нет, его обременяют грехи, — поправил другой.
У Кан Шэна действительно было много «грехов» и перед Коммунистической партией Китая, и перед невинно пострадавшими китайскими коммунистами. С его именем связан ряд чисток в партии, имевших трагические последствия для многих коммунистов. И прежде всего первая чистка — «кампания по упорядочению стиля». Еще на VII съезде КПК он был назван «палачом партии». Он вступил в партию студентом Шанхайского университета в первые годы ее существования. Родился в семье богатого шаньдунского помещика-землевладельца. Я подчеркиваю «помещика-землевладельца», потому что в первые месяцы после начала «тайфуна» хунвэйбины выдвинули предложение производить запись о социальном происхождении даже в паспортах.
В 30-х годах Кан Шэн находился в Москве. Затем возвратился в Яньань, стал партийным работником, преподавателем Военно-политической академии, секретарем Мао. С 1945 года — член Центрального Комитета партии; на VIII съезде КПК был избран кандидатом в члены Политбюро; с 1962 года — член Секретариата ЦК, в период «большого тайфуна» — член Политбюро и его Постоянного комитета.
Но во всех встречах «штаба» с хунвэйбинами и их делегациями, во всех собраниях и митингах, созывавшихся для шельмования отдельных лиц, Кан Шэн участвовал не как член Политбюро и его Постоянного комитета, а как член-советник «Группы по делам культурной революции при ЦК КПК». Его речи всегда были полны подозрений, намеков, угроз. Они всегда были страшными, зловещими, и, быть может, самой зловещей из них была речь, произнесенная ночью 18 марта 1968 года перед представителями ревкома провинции Чжэцзян. Приведу с сокращениями небольшой фрагмент этой речи в той редакции, в какой я прочел ее в хунвэйбиновской газете «Хунвэйбин бао»: «Он (Лю Шао-ци. — Прим. авт.) называет себя старым революционером, а на самом деле он старый контрреволюционер. Его жена — шпионка американского империализма, шпионка японцев и гоминьдановцев. Ван Гуан-мэй — гоминьдановская шпионка. (Цзян Цин: «Ван Гуан-мэй занималась стратегической разведкой».) Дэн Сяо-пин — дезертир. Тао Чжу — предатель, Пэн Чжэнь — шпион и предатель. Ло Жуй-цин никогда не был в партии, это шпионский элемент. Пэн Дэ-хуай связан с заграницей… Хэ Лун — бандит, разоблаченный «маленькими генералами», Лу Дин-и — большой предатель. Ян Шань-кунь — иностранный агент. (Цзян Цин: «Один из руководителей февральского противотечения, Тань Чжэнь-линь считал его изменником».)»
Везде и всегда Кан Шэн видел «шпионов», «агентов» и «предателей»…
Чжан Чунь-цяо — один из «новичков» в «оперативном центре», в «штабе», и, может быть, ни о ком другом, по крайней мере у нас, дипломатов и политических наблюдателей, не было таких скудных биографических данных, как о нем. И наверное, не только у нас, так как даже один из его официальных биографов пишет, что он родился «между 1909–1919 годами». Но именно о нем, о Чжане, говорили, что он совершил «головокружительную» карьеру во время «большого тайфуна», занял прочное место в «ядре группы Мао — Линя», что его включение в состав Политбюро «было прежде всего наградой» за «заслуги» во время «бурных инцидентов культурной революции». Мы знали лишь, что в 1949 году он вступил в Шанхай вместе с Народно-освободительной армией. Там он стал руководителем бывшего гоминьдановского телеграфного агентства Чжунъ-янше, затем был заместителем начальника Управления издательства «Синьвэнь» («Новости») при военно-административном комитете Восточного Китая и одновременно заместителем начальника агентства Синьхуа в Восточном Китае, заместителем председателя шанхайского отделения Союза китайских журналистов, редактором шанхайской газеты «Цзефан жибао», председателем шанхайского отделения Общества дружбы и культурных связей с заграницей. В 1958 году его избирают членом Шанхайского городского комитета партии, затем кандидатом в члены Секретариата и секретарем Шанхайского комитета партии. По словам одного из его американских биографов, как секретарь Шанхайского комитета КПК «по организационным вопросам» он контактировал с одной из влиятельнейших фигур в Пекине — Кан Шэном, а по вопросам культуры «ему давала указания и оказывала поддержку жена Мао Цзэ-дуна — Цзян Цин». Он работает «рука об руку» с Яо Вэнь-юанем, оба одновременно входили в состав руководства Шанхайской коммуны. Летом 1967 года сопровождает Мао Цзэ-дуна в «инспекционной» поездке по Северному, Центральному, Южному и Восточному Китаю, становится председателем Шанхайского ревкома, первым политкомиссаром Нанкинского военного округа и шанхайского гарнизона.
Чэнь Бо-да, Цзян Цин, Кан Шэн, Чжоу Энь-лай, Чжан Чунь-цяо, Яо Вэнь-юань — это первый состав «руководящего оперативного центра». А «основная оперативная сила»? Хунвэйбины? Хунвэйбиновское движение?
«День рождения» этого «движения» точно установлен — 29 мая 1966 года. В этот день в средней школе при Пекинском университете был организован первый отряд из трехсот хунвэйбинов. Проходили дни, недели, это движение набирало силу, разрасталось, разливалось, как река в половодье, его мутные волны захлестнули средние школы и высшие учебные заведения Пекина, а затем других городов и провинций, охватив весь Китай. Не прошло и полугода, как хунвэйбиновская организация достигла, по словам одних руководителей, девятнадцати, других — двадцати, а третьих — двадцати двух миллионов членов.
Сразу же возникает вопрос: как родилось это движение и как сумело достигнуть такого размаха за столь короткий срок?
Шанхайский студент-хунвэйбин, как мы узнали об этом из хунвэйбиновской газеты, так ответит своему собеседнику-французу: «Движение родилось спонтанно, по инициативе студентов». Но этот ответ породил новый вопрос: возможно ли, чтобы движение, возникшее «спонтанно», без предварительной подготовки, с такой быстротой распространилось по всей стране и охватило миллионы юношей и девушек? И почему оно появилось на белый свет в последние дни мая, перед разгромом Пекинского комитета партии и накануне первой манифестации? Если в первые месяцы «культурной революции» еще были какие-то неясности, то сейчас уже едва ли можно было сомневаться: хунвэйбиновское движение заранее задумано, хорошо подготовлено, имеет определенную направленность. Шанхайский студент-хунвэйбин раскроет карты: «После того, как мы возвратились со встречи с Мао, они (курсив авт.) посоветовали нам создать хунвэйбиновские отряды в городе».
Кто скрывается за этим словом «они», понять нетрудно. Мао Цзэ-дун, штаб, «группа по делам культурной революции»… Те, кто нуждался в ударной, штурмовой оперативной силе для осуществления своего «большого» плана. Этого не скрывают и сами хунвэйбины из Пекинского университета — «колыбели хунвэйбиновского движения». Их печатный орган заявит в конце октября: «Главное направление нашей борьбы — правые и буржуазные элементы, и в частности те, кто свил гнездо в руководящих органах партии и в Государственном совете. Мы — ученики Мао и хотим установить новый порядок в Китае и во всем мире». В эти же дни другая газета хунвэйбинов дополнит: «Открыть огонь по штабам!» «Огонь по штабам»… Да ведь это тот самый лозунг, который выдвинул Мао в своей дацзыбао «Огонь по штабам!». Как видно, согласованность полная.
«Огонь по штабам!» — это главная тактическая задача. Вместе с тем, в полном соответствии с концепциями Мао Цзэ-дуна, не забывается и более дальняя стратегическая задача. И хунвэйбины заявят в те дни японским журналистам: «Китай стал центром мировой революции. Мы должны подготовить необходимую базу. Все, что мы делаем в этом направлении по указанию Мао, имеет дальний прицел». Без сомнения, по указанию Мао или его штаба хунвэйбины выступили и с другим заявлением: «Если на нас нападут советские ревизионисты, они потерпят такое же поражение, как и американцы. Мы не будем делать различия между агрессорами».
