И моя стратегия сработала! Тишину разорвала пулеметная очередь; болото полетело клочьями. Монстр подскочил на месте, как гигантская блоха-балетмейстер. Было видно, что он изумлен. Сотни лет он, респектабельный фамильный кошмар, добросовестно кошмарил род Баскервилей ко взаимному удовольствию, и за это время всякое случалось, но еще ни разу никто не пытался отстреливаться из пулемета. Видно, что-то сдохло в Датском королевстве, — подумал пес, — как минимум, Офелия. Нет былых джентльменов, исчез старый феодальный дух, утеряно древнее искусство обхождения с потусторонним миром. Переждав пару минут и убедившись, что глумление над издревле заведенным ритуалом поедания Баскервилей прекратилось, но в любой момент может возобновиться, зверь обиженно взвыл и унесся за скалы.

— В Первую Мировую я был сержантом артиллерии, — сказал Шимс, с сожалением отлипая от пулемета, — хорошее было времечко. То мародерствуешь, то расстреливаешь мародеров… ах, молодость, молодость…

В этот момент я заметил, что Генри уже не бежит, а лежит.

— Шимс, — сказал я, — дело плохо. Он упал.

— Ага, — сказал Шимс и скрылся в голове поезда, который вскоре остановился. Наша зенитная платформа находилась сейчас на кратчайшем расстоянии от железной дороги до павшего баронета. Мы на задницах съехали с насыпи в вихре щебенки и ринулись ему на помощь. Но, как оказалось, эту акцию предприняли не мы одни. С противоположной стороны мелькнул зеленым сачком Степлтон. Закаленный в погонях за мотыльками, он успел к Баскервилю куда раньше нас, и когда мы прибыли, он уже вовсю делал ему искусственное дыхание.

Генри эта спасительная процедура почему-то категорически не понравилась. Что-то его в ней насторожило. Вслепую, но метко, он нанес Степлтону чисто корнуолльский удар сапогом в район солнечного сплетения, затем открыл глаза и спросил:

— Что? Что? Что? Что? А, это вы…

Приподнявшись на локте, он обвел наше сборище мутным взглядом:

— Значит, вы теперь все ее видели?

— Собаку? — спросил я.

— Собаку, — подтвердил Генри. — Здоровенная такая тварь. Я даже чуть не испугался. Как лошадь, ей-богу!

— Ты хотел сказать «как мустанг», — уточнил я. И объяснил присутствующим: — Генри все сравнивает с мустангом. Его жизнь так протекала, что он ничего, кроме мустангов, и не знает. Хотя вот, оказалось, он знает еще лошадей.

— Если речь идет именно о том животном, которое видел я, — сказал Шимс, — то это Гинефорт, собака неясной породы, предположительно помесь дога, ирландского волкодава и меделянского пса, живущая в Кумб-Тресси и принадлежащая миссис Лайонс-с. Зверь безобидный, само добродушие. Кошки на нем спят, как на кушетке. Бедняжка, видимо, потерялся во время прогулки и гнался за сэром Генри в надежде, что он будет ему кидать палочку. А возможно, предвидел опасность для молодого эсквайра и хотел встать на защиту. Ведь Гинефорт назван в честь французской собаки, признанной святой и канонизированной католической церковью.

— Католики, — констатировал Генри, — в своем репертуаре. Наверняка он сын епископа.

— Кто?

— Да пес, конечно. Раз его канонизировали. О детях католических священников народ как раз говорит что-то в этом роде.

— В легенде фигурирует только сын знатного дворянина, которого пес спас-с. Он, то есть пес, загрыз змею и при этом умудрился извлечь из нее кровь, что вообще рептилиям не свойственно. Именно это отклонение от божьих законов и стало причиной его гибели и последующей канонизации. В любом случае стрелять в подобную собаку было рискованно. Однако мне пришлось принять это решение, видя, какое впечатление наружность Гинефорта произвела на вас-с. Порок сердца — болезнь, обусловленная генетически, и я опасался, что произойдет какой-нибудь эксцесс.

— Кстати, Стивен, — сказал я, — вот что я хочу сказать. Ты теперь очень ловко ставишь в конце своих фраз слова, которые заканчиваются на «с», но в этом больше нет необходимости. Между нами естественна была бы фамильярность, ведь ты больше не можешь находиться у меня в услужении, раз ты мой родственник. Я не потерплю, чтоб мой собственный брат по жене говорил мне и вообще кому-либо «-с».

— Ббрат по жжене??? — вмешался Генри, благополучно встав на ноги.

Степлтон поглядел на него с беспокойством, и было видно, что он весь во власти чувств. Как будто бы размышляет, удобно ли будет помочь Генри отряхнуть костюм от листьев и соломинок, или это будет вольность, чреватая сапогом (неприятное, должно быть, ощущение: чреватость сапогом).

— То есть шурин? — уточнил Генри. — А я всегда думал, что это твой камердинер.

— А я думал, это твой камердинер, — сообщил ему Степлтон.

— Я только что имел честь просить руки сестры Шимса, мисс Орландины Селден, — торжественно сказал я. — Это местная барменша.

— Погоди, — не понял Генри, — ты ж еще утром был влюблен… ну, то есть ты сказал, что понял, что не был влюблен в миссис Бэрримор, а я из этого понял, что ты был влюблен в миссис Бэрримор, потому что если бы ты не был в нее влюблен, то не говорил бы, что не влюблен.

— Да нет же, я понял, что влюблен не в миссис Бэрримор, а в мисс Селден. То, что я принимал за любовь к миссис Бэрримор, на самом деле было любовью к мисс Селден. Поскольку они двойняшки, то, никогда не видя мисс Селден, вполне можно было вообразить, что ты влюблен в миссис Бэрримор, ибо она была ближе всего к идеалу и неминуемо должна была привлечь мое внимание в отсутствие чего-либо иного. Понятно?

— Шерше ля фам… — ехидно подал голос Степлтон. И похотливо улыбнулся.

— Чего?! — не понял Генри.

— Мне кажется, наш чешуекрылый друг намекнул на окончание этой поговорки: «Ищите женщину — найдете мужчину». Он намекал, что моя невеста также похожа и на Шимса. Чего только не породит грязное воображение энтомолога.

— Да-да, — живо откликнулся Генри, — Набоков, блин!

— Он просто не учел, что Шимс — не барменша, а ведь барменша — это тебе не Шимс, и притом у нее, как ни крути, есть фигура.

— О, да-да, у нее фигура, как ее ни крути! — согласился Генри. — Кстати, мужик, — обратился Генри к Степлтону, сильно смутив его этим прозванием, — я не понял, что это был за всплеск темперамента, когда я предложил твоей сестре выйти за меня замуж.

— А, я… — пролепетал несчастный.

— Во всем Девоншире не сыщешь такой партии… кроме, разве что, вот этого Генри. — Генри кивнул на меня. — Но ты же не настолько раскатал губу, чтобы думать, что у твоей сестры есть шанс… да ведь он только что обручился с официанткой.

— С барменшей, — поправил я.

— С барменшей, — легко согласился Генри. — Так в чем дело?

— Нет, нет, я отнюдь не против, я совсем не против этого брака, Берти, — поспешил уверить Степлтон, лебезя, — просто я… просто я был не готов… я всего-то хотел попросить… чтобы не вот так сразу… чтобы ты дал мне шанс… я хотел сказать, дал мне время опомниться от этого удара…

— Сестра так дорога господину Степлтону, — пояснил Шимс, — что мысль ее потерять внушает ему ужас. Вследствие чего он и просит дать ему отсрочку в несколько месяцев для того, чтобы за это время он привык к мысли о замужестве сестры и мог смириться с ее отсутствием у себя в доме, как было раньше.

— Вот именно! — подхватил Степлтон. — Я слишком привязан к сестре!

— Я усек, — сурово сказал Баскервиль, — мы уедем в Америку. Мы с Бэрил уедем, — добавил он, обращаясь персонально к Степлтону, — а ты останешься, понял, да? Потому что ты от моего идеала весьма далек, братец, типа понял, да?

— Я всегда понимал это, — тихо и печально сказал Степлтон. — Но все же прошу дать мне шанс.

— Ах, пожалуйста, — сказал Генри с жестокостью какого-то там античного бога, не помню, как его звали, у моей тетушки Дафны так же звали предыдущего кота, и я тоже постоянно забывал его кличку, в общем, он сказал с жестокостью античного бога и тетушкиного кота, который тоже был не сахар: — Хоть сто шансов.

И отвернулся.

Хористы и К^о восприняли появление младшего Баскервиля как праздник рождественского масштаба. Комизм ситуации — левые радикалы спасают местного феодала из лап адского пса и везут его в родовой замок на бронепоезде — нашел отклик в их грубых сердцах. Конечно, плохо, что часть публики считает его мной, но экипаж машины боевой был в курсе дел. Баскервиль, в свою очередь, достойно оценил гардероб мистера Петлюры. Возможно, при этом он испытал ностальгию, но может быть, это просто была радость узнавания, знакомая нам с детства.