— …которые в этом контексте приобретают совсем другой колорит, — парировал Шимс, имея в виду проделки, а не поджилки. — Ведь столько веков подряд феодалы расправлялись подобным образом с людьми неподобающего происхождения и веры. Следует учесть также и особенности нрава Глостеров. Вспомним Ричарда III и представим, как поступил бы он, если бы ему довелось перейти вместе с замком и прилегающей территорией в собственность американского кинопродюсера, и тот обозвал бы его петухом английским. Мне почему-то кажется, что и он бы не удержался от членовредительства.

— Это тот, который перебил всех своих родственников? — вклинился Генри. — Жену, брата, двух племянников…

— Шекспир же, что с него возьмешь, — пренебрежительно бросил я. Мне не хотелось обсуждать родственников своей невесты с выходцами из Америки, пусть даже они происходят от еще худших разбойников и должны сперва на себя посмотреть.

— Такой порядок вещей сохранялся столь долго и был распространен столь широко, — продолжил Шимс, сохраняя отрешенный вид насельника консервной банки, — что он не мог исчезнуть в одночасье. И даже сейчас, когда Его Величеству было благоугодно, соревнуясь с Кремлем в красности, ввести в стране социалистическое законодательство, отбросившее Англию на много веков назад, эти века все же имели место, и общественное мнение способно по достоинству оценить порывы благородного духа.

— Голос крови.

— Именно так, Альберт.

— Голливудский продюсер — это правнук ростовщика, если подумать.

— Возможно, даже внук, а то и сын.

— Может он и сам побывал ростовщиком, — вставил Генри. — Потом разбогател и стал продюсером.

— Весьма вероятно, что могло быть и так.

— Только вот я заметил, — сменил я тему, — она, твоя сестра… ну, у нее такой живой, легкий характер, очень спонтанный. Став моей женой, при своем уме… как ты думаешь, она не воспользуется…

— Вряд ли. Полагаю, что если женщина достаточно умна, а моя сестра умна достаточно, то она даже при живом характере будет помнить свои обязанности, а если она глупа, что вовсе к ней не относится, то даже будучи сварливой, она не смогла бы противиться домогательствам посторонних мужчин.

— А…

— При этом интеллект и рвение супруга, — твердо продолжил Шимс, — каков бы он ни был, никогда не имеет решающего значения, поскольку даже если он, сиречь супруг, намерен посвятить всю жизнь слежке за своей подругой жизни, это неминуемо закончится помещением его в одно из таких заведений, где его передвижения будут весьма ограничены.

— Верно, — сказал Генри.

— Иииии!!!! — раздалось вдруг на болотах — Иииии!!!

— Это Бэрил! — воскликнул Генри, — я узнал ее голос! Я должен сесть за руль!

Поскольку он сидел впереди, то тут же и выполнил свое намерение, отшвырнув Лору на второе сиденье, как рыжее перышко.

— Да ну, прямо-таки Бэрил! — усомнился я.

— Я этот звук никогда не забуду! Именно его издала Бэрил, когда я попытался заключить ее в объятия, и именно на него прибежал ее ненормальный братец и облил меня из раскаленной джезвы.

— Тогда было впору кричать тебе, а не ей.

— Я и закричал, а кто б не закричал… но что это? Что?

— Где? Где?

— Где?

— А, вона, вона там!

— Там что-то белеет, оно там шевелится!

— Боюсь, это тело женщины.

— Но что оно делает?

— Оно привязано.

— Оно кричит.

— Положение внушает беспокойство.

— Куда только смотрит правительство!

Внезапно я кинул взгляд на лицо Лоры, потому что она слишком подозрительно молчала, и увидел на нем хитрое, злобное выражение. «А в какую сторону мы ехали? — подумалось мне. — Она с самого начала везла нас не туда. Эта бестия знала, куда нас везет».

— Ииииии! Ииииии!!!

Мы подъехали поближе, и что за зрелище нам представилось! Бэрил Степлтон в костюме Евы, если это вообще можно назвать костюмом, хотя честно говоря, он ей шел, стояла под деревом и кричала. Судя по тому, что она хоть и проявляла недовольство своим положением, однако его не меняла, девушка была привязана. Даже, похоже, привязана насильно, потому что кто же в такой холод добровольно согласится, чтобы его зафиксировали без шубы. То есть вы поняли, о чем я — кто-то раздел и привязал девушку, не позаботившись заручиться ее согласием, а потом куда-то делся, возможно, ушел домой выпить добрую чашку-другую чаю. Что ей теперь делать прикажете? Ведь сама она, в смысле, Бэрил, развязаться не может, даже если ее время от времени посещает такое желание. А не развязавшись, она не может одеться. Значит, она вынуждена ждать помощи извне. Но какая же помощь извне может быть ночью, на болотах, сами подумайте.

Да, положеньице не из приятных. Какую бы антипатию ни внушала мне эта особа в благополучные времена, сейчас я искренне пожалел ее. Притом ведь холодно, а костюм Евы — не зимний. Науке неизвестно, может быть, на нашей прародительнице, в то время как она разгуливала по Эдему среди папоротников, густо росла шерсть, но Бэрил, увы, оказалась на удивление гладкокожей. Она не располагала даже усами, которые могли бы спасти от замерзания, по крайней мере, ее верхнюю губу. Так что если кто-либо когда-либо заслуживал наименования «дева в беде», то уж наверно в меньшей мере, чем она в тот миг, когда предстала перед нами. Для полноты эффекта ей не хватало лишь пары… нет, не усов, как ехидно подсказывает читатель, а пары драконов — слева и справа, все остальное наличествовало.

Деву в беде надо спасать — так гласит закон джунглей, где мужи красны и усаты, а тигры страшно полосаты. И мы поспешно выскочили из машины, устремившись к ней на помощь. То есть мне сначала показалось, что выскочили «мы». Но оглянувшись, я понял, что применять это помпезное местоимение к себе лишь одному было нескромностью. Ведь я же не эмир бухарский все-таки. А вот что касается «устремившись», то устремились действительно «мы», так как наперерез мне из кустов выскочил Уил, тоже взяв курс на Бэрил. Чтобы полностью обрисовать положение, мне хотелось бы уточнить, что при этом он позабыл или не удосужился принять человеческий облик. Чего еще ждать от пьяного ирландца. И вот, когда он, напоминая собой здоровенного волка, взял курс на Бэрил, она испустила такой визг, что скалы зазвенели и посыпались. «Фу, как нехорошо пугать девушек!» — подумал я, и когда Уил пролетал в прыжке мимо меня, я стукнул его меж ушей полицейской дубинкой (иначе называемой «свинчаткой»).

Вы спросите, откуда у Альберта Вустона дубинка — вторичный полицейский признак, и притом единственный? Мы располагаем сведениями, — скажут мои постоянные читатели, — что Альберт, случалось, тырил каски полисменов. Благородный английский спорт, знаете ли. При этом бывало, что в каске находился полисмен, подобный несговорчивому моллюску, и таким образом я тырил и каску, и человека в одном лице. Злые языки даже осмелились мне приписать подвиг некого Берти Вустера, персонажа абсолютно ничтожного и не имеющего со мной ни малейшего сходства, которого я глубоко презираю и который как-то раз явился в форме полицейского на деревенский маскарад. А обесформленный страж закона преследовал его всю ночь в костюме Шахерезады, да не во сне, а наяву. Все это, разумеется, было глупо и недостойно, потому что Шахерезада — восточная женщина, и ей всегда нужно быть в форме. Ей ни в коем случае нельзя показываться в обществе обесформленной, а то ее выгонят из гарема, не дав даже носик напудрить, я уж не говорю — взять драгоценности. Но, слава Богу, я не Берти Вустер и не хотел бы им быть.

А вы все жаждете узнать, откуда у меня дубинка. Нет ничего проще — мне ее подарили на день рожденья члены клуба «Дармоедов». Подарок шел в комплекте с ночной вазой. Мне было продемонстрировано, как дубинка входит в нее и выходит, опять входит и выходит — замечательно выходит, после чего дарители выразили надежду, что я, насмотревшись на это, пойму алгоритм и женюсь.

Должен сказать, их подарок подействовал безотказно. Сраженный им Уил рухнул, как ухнувший с балкона мешок цемента. Ну просто вылитый эпос, Гомер бы прозрел. Но самое интересное случилось потом. К моему изумлению, Бэрил, выглядевшая надежно привязанной, самоуправно отделилась от ствола, а потом в том же самом костюме Евы, который как бы и не костюм, решительно подошла к обморочному оборотню и опытной рукой обвила то место, где у приличных граждан, не волков, бывает талия, каким-то ремешком. Уил нервно дернулся, щелкнул зубами и стал человеком. Боюсь, это ему не доставило большого удовольствия. Бэрил тут же рысью унеслась в подлесок и вернулась оттуда в пальто. Видать, в костюме Евы ей было все-таки прохладновато. Тем временем Уил приподнялся, вперился в меня своими дикими глазами, два раза сморгнул и хамским тоном спросил: