— Конечно, старуха, я их исключу из своего рациона на веки вечные!

— И мексиканских. И гаитянских. Вообще экзотических.

— Само собой, милая, само собой.

— Ну все, иди в свой Баскервиль-Холл.

— Хорошо.

И я хотел уже идти, он она меня нежно кликнула:

— Цып-цып, иди сюда!

Я подбежал к ней, как радостный бобик. Она дала себя поцеловать и спросила:

— Орли возле тебя не шныряла?

— Нет, я ее вообще не встречал с тех пор.

— Это хорошо, иди, зайчик мой, иди.

— Мне не нужна никакая Орли, кроме тебя!

— Ты меня так любишь?

— Люблю!

— Хорошо, скачи, дурашка.

И я ускакал.

Как раз на пересечении дорог, ведущих из «Четырех петухов» и из Меррипит-Хауса в Баскервиль-Холл, я встретил Генри. Он показался мне слегка сердитым.

— Что такое? — спросил я.

— Я ходил к Бэрил, но, представляешь, ее не было дома. Где она шляется?

— Не знаю.

— И я не знаю. Застал только ее этого Джека. Он, конечно, сидел за каталогом насекомых.

— Ага, интересуется своей родословной.

— Да нет, раздел чешуекрылых. Не сколопендры. Бабочки, мотыльки.

— Ну… в семье не без урода. Кто-то выбился в люди… то есть в мотыльки, а кто-то нет. Есть у мотыльков младшие братья? Он — из них.

— Может быть. Но я хотел бы знать, где она…это… порхает.

— Да господи, сидит, наверное, в гостях у Лоры Лайонс или еще какой-то кумушки. Перемывает нам кости. А может быть, пошла в церковь.

— Ты думаешь, она ходит в церковь? — спросил Генри с надеждой.

— Если хочет быть миссис Генри Баскервиль, ей придется.

— Это да! Я, слава богу, по воспитанию принадлежу к англиканской церкви. И я не потерплю!

— Вот именно. Нечего.

— Да, нечего.

— Нужно, в конце концов, думать о репутации.

— Тем более, разве так сложно, раз в неделю сходить в церковь?

— Несложно.

— Несложно.

— Послушай, Генри, — подкинул я новую тему. — Я был у своей Орландины, встретил там старого Френкленда. Он сказал, что сегодня придет к нам зачитывать завещание.

— Да ну, круто! А что там?

— Не знаю, но смысл такой, что деньги, в смысле, миллионы, у тебя будут уже завтра.

— Он так сказал?

— Намекнул.

— Угу. А поместье?

— Поместье — под лепрозорий.

— Молодец старикан! Были тут ликантропы, а станут лепрокантропы.

До сих пор я не слышал, чтоб Генри шутил, мне казалось, что он не имеет подобной привычки, но английская глубинка, видать, его доконала.

— Если тебя этот момент устраивает, то все в порядке. Слушай, — спросил я тогда, — тебе не показалось, что этот украинский напиток, ну, что мы пили вчера…

— Да?

— …был вроде абсента?

— Так абсент запрещен!

— В Англии — нет.

— Тогда может быть, я не знаю, я не пробовал абсент.

— Дитя природы! Что ж ты пробовал! Мустангов?

— Как это — мустангов?

— Жареных, пареных…

— От абсента бывают галлюцинации.

— Да, бывают.

— Ну тогда это, наверно, был абсент. Хорошо, что ты мне сказал, а то я все думал… почему…

— Что же ты видел?

— Да я уж сейчас и не помню…

— Боже, какой же ты скользкий, Генри. Просто как угорь в вазелине, а вазелин в заднице. Это ж просто немыслимо! Ни слова в простоте не скажешь!

— А почему я должен? В смысле, кому это интересно? Если бы было что-то интересное, то я бы рассказал обязательно. А так же оно абсолютно не интересно. Такие вещи никому не интересны, кроме самого рассказчика. Вот тебе, к примеру, что привиделось?

— Тебе будет не интересно.

— Так я ж к примеру.

— Мне показалось, что за тобой гналась собака.

— Ну да, ну да, Гинефорт, собака мужа Лоры Лайонс.

— Значит, гналась. Идем дальше.

— Идем. Что там дальше?

— Мы ехали на бронепоезде.

— Ехали.

— Анархисты все стали волками.

— Не помню.

— Уже на этом этапе не помнишь?

— Не помню. Я перенервничал.

— А потом что-нибудь помнишь?

— Не помню ничего.

— Ну ты и хитрый!

— У меня была тяжелая жизнь, Берти. Вот ты жил себе в Лондоне, на всем готовом, ходил в костюмчике юного Фаунтлероя, все с тобой нянчились. А я был фактически беспризорником. Всем наплевать на меня было. Мне пришлось самому пробиваться, понимаешь?

— Понимаю, Генри, но теперь этот этап для тебя закончен. Френкленд сказал… намекнул, что ты получишь около 22 миллионов долларов и несколько домов в Европе и в Америке.

— Хорошо бы… Нет, правда?

— Он так сказал.

— Давай скажем Бэрил, что я не получил ничего.

— Ты сам это говори, Генри.

— А ты?

— Я головой кивну, мол, правильно.

— А я думал, что это как раз скажешь ты.

— Не скажу.

— Почему?

— Ты решишь, что я это сделал нарочно, потому что у меня дьявольски хитрый ум, и я сам хочу жениться на Бэрил.

— А что, разве нет?

— Вот вам здрасти! Да я буквально только помолвился!

— С этой буфетчицей? Да брось, Берти, кто в это поверит?

— Вот газеты, в них все написано… вот черт! — воскликнул я, заглянув в газету.

— Что там такое? — спросил Генри.

— Нет, ты только полюбуйся! Да тут целая статья!

— Да это ж «Таймс»!

— Это тебе не «Болотный коммунист», Генри. Все серьезно. Они это разогнали на три столбца.

— А что такого, здесь же написано, что твоя официантка очень знатная. В ее жилах, оказывается, течет королевская кровь.

— В моих жилах тоже течет королевская кровь.

— И у твоего камердинера тоже — королевская кровь; и, кстати, у моей горничной.

— Но у них еще брат — беглый каторжник Селден.

— Надо же! Я только вот здесь сейчас прочел об этом.

— И тетушки прочтут, не сомневайся.

— Успокойся, Берти, пронесет.

— Нет, мне надо будет уехать и жить за границей. Не прочтут тетушки, хотя куда там, прочтут обязательно, так меня в клубе задразнят. И главное, они тут написали про четверняшек! Это ж вообще водевиль!

— Уедешь.

— Ага, уж конечно. У меня деньги кончаются. Я как-то не подумал, что наследство моего дедушки может так быстро кончиться. Ты пойми, оно выглядело большим.

— Понимаю.

— Генри, но там не было 22 миллиона долларов.

— Понимаю.

— Да что ты заладил, понимаю, понимаю!

— А что ты еще хочешь, чтобы я тебе сказал?

— Не знаю, хочу, чтобы ты мне как-то посочувствовал, утешил!

— Понимаю, — сказал Генри.

— Тьфу на тебя! — сказал я.

Придя домой, мы обнаружили в гостиной Питера, Грегори, Шерлока и Юджина Мортимеров. Питер с хохотом читал молитвенник, Шерлок с подозрением смотрел в окно, а Грегори и Юджин играли в шахматы со Стивеном. В смысле, играл Юджин, а Грегори нависал у него за спиной и давал советы. Виски никто не пил, и впервые этот квартет пасся у нас перед глазами в первозданно-трезвом виде.

— Ты знаешь, — шепнул мне Генри, — они трезвые выглядят, будто голые.

Однако увидев нас, Мортимеры прервали свои занятия и расположились ровным полукругом, обратив на меня свои цапельные лица, лошадиные челюсти и внимательные серые глаза. Смаргивали синхронно.

— Я думаю, уже ни для кого не секрет, — сказал инспектор, — что тот, кого мы принимали за Генри, на самом деле является Альбертом Вустоном. А тот, кого мы принимали за Альберта, является Генри Баскервилем.

— Да, — сказал я, — официально заявляю, мы это сделали с Генри по взаимной договоренности, чтобы сбить с толку собаку.

— Разумно, — сказал инспектор. — Жители окрестных сел не раз слышали, как она выла в тоске и растерянности, не в силах выбрать себе жертву. Но кроме того ты, Берти, раз уж ты Берти, взял на себя расследование смерти сэра Чарльза. Мы пришли сюда, чтобы узнать, как оно продвигается.

На этих словах остальные Мортимеры кивнули.

— Могу вам сообщить, что у меня наклевывается версия, — сказал я. — Но у меня еще пока нет доказательств.