— После вашего объяснения все это кажется очень простым-с.

— Еще бы! Поэтому мы, мастера детективного жанра, никому не выдаем своих секретов, в отличие от хорьков… Любопытно, как мозг сам себя контролирует…

— Может быть, чаю-с?

— Подожди, пока я полностью отобьюсь от полисменов сна.

…И я от них отбился.

Было хмурое утро. Дождь лил с тем протяжным и неделикатным звуком, с которым мой кузен Эндрю имеет обыкновение шмыгать носом. Правда, при всем уважении к носошмыгательным способностям исчадия злейшей из теток, весьма обильным в эту пору плодоношений и туманов, дождя в природе было больше, чем мог предложить миру юный упырь. Но хотя клокочущие влажные потоки не насильственно подтягивались к аденоидам человеческим мановением, или вернее носовеянием, а вдохновенно стремились к земле из разверстых небесных хлябей, звук, повторяю, был тот же. В такую погоду хороший хозяин даже рыбку не выгонит из дому без зонтика, или, к примеру, дядюшку-миллионера (до того, разумеется, как он написал завещание, после — пусть идет, он выполнил свой долг).

Дверь бесшумно отворилась, и взору явился Шимс — такой хрустящий и благоухающий, что ветры от любви к нему томились. Правда, взыскательный наблюдатель отметил бы, все же, некую синеву вокруг его левого глаза, но и тот, рассудив здраво, наверняка бы списал ее на избыток почтительности и усердия, коими овевал меня Шимс в этот влажный миг пробуждения. Синева довольно часто бывает последствием усердия, и подозревать, что сие украшение нажито Шимсом по синему делу, не было никаких оснований.

— Так что же с тобой приключилось? — спросил я, бодро похлебывая чай.

— Меня приняли за джентльмена…

— Тебя???

— …находящегося в розыске-с.

— Странно, как это он потерялся, ведь он же не зонт и не вон та трость, в углу. Кстати, дай-ка ее сюда.

— Полагаю, этого джентльмена потеряла полиция-с.

— Ну, да, с нашей полиции станется. Скоро она собственную голову потеряет, о касках я уж и не говорю; ремешок все тот же, но где былые подбородки?! Просто не надо его было брать с собой в клуб, и он бы никуда не делся… Что за трость, ее кто-то забыл?

— Да-с, это…

— Погоди, погоди. Применим методы индукции и дедукции и посмотрим, что из этого предмета можно выиндуктодедуктировать… так-так… Ничего странного, Шимс, что тебя приняли за бродягу. У тебя совершенно нет вкуса в одежде. Вот только разве бродяги обычно бывают такие косматые, заросшие всклокоченной бородой.

— Они решили, что я побрился и причесался для конспирации-с.

— Ну, ничего, Шимс, дело того стоит. В конце концов, если тебя не упекут, за пару дней ты зарастешь, взлохматишься и обретешь былую форму.

— Не думаю-с, что мне следует к этому стремиться как к идеалу, по крайней мере, до тех пор, пока я пребываю у вас на службе в качестве камердинера-с. Вашим гостям из Челси наверняка не понравится, если я тоже буду небритым и взлохмаченным. Это будет нарушением субординации, на которой держится общественный порядок. Но вернемся к трости-с. Что она вам подсказывает?

— Как всегда, весьма многое, Шимс. Ты удивишься.

— Да уж, конечно-с.

— Предмет, разумеется, слишком старый, но все же, кое-что мне удалось выяснить. Полагаю, что ее владелец — сельский врач тридцати трех лет, причем, хороший врач, увлекается этим… как его… хе…

— … рологией-с?

— Хре…

— …нопатией-с?

— И вновь ты не угадал, Шимс. А ведь это так просто. Как мы называем людей, которые задом кверху роются в чумных скотомогильниках в поисках старых черепиц и черепушек?

— Помнится, это однажды проделал принц Хамлет, принц датский, из одноименной трагедии-с. Присутствуя при рытье могилы для своей возлюбленной, он нашел череп и прочел с ним в руках монолог, начинающийся словами: «Бедный Йорик!». У него это вышло непреднамеренно, сиречь случайно, то есть как бы само собой…

— Да не отвлекайся ты на всяких Йориков. Ну, Шимс, люди, которые на основании формы черепа делают выводы о его содержании…

— Френологи-с, — сказал Шимс обиженно. — Вы не предупреждали-с, что это слово начинается со старинной английской буквы «эйч».

— А я и не собирался предупреждать тебя, Шимс. Твоя обязанность знать, где стоят все буквы английского алфавита. Но вернемся к нашему френологу. Ты не против, Шимс?

— Ни в коем случае-с, или как говорят французы, сильвупле-с.

— Так вот. Он владелец собаки типа кокер-спаниель. У него фамилия… готическая… что-то от слова «смерть», ну там Мортон, Мориарти… Грегори Мортимер, полагаю. К тому же имеет друзей в Чикаго. Именно из-за них он просидел у нас в каморке битых два часа.

Кинув взгляд на Шимса, я увидел на его лице всего одну бровь. Вторая поднялась так высоко, что слилась с волосами.

— Но как же вы все это поняли-с? — спросил он с некоторым беспокойством.

— Значит, это действительно сельский врач тридцати трех лет?

— Именно так-с.

— И он увлекается хре…

— Френологией-с.

— И его фамилия?

— Мортимер-с. А его кокера-спаниеля зовут Снуппи-с.

— Спуни? Так, помнится, звали нашу бывшую горничную, с которой ты достиг взаимопонимания, Шимс. Смотри не перепутай.

— Насколько это будет от меня зависеть-с.

При всем этом вид у моего камердинера был такой растерянный, что на него было жалко смотреть. Он как будто бы разуверился, что в этом мире от него вообще что-то зависит.

— Что с тобой, Шимс? — спросил я. — У тебя вид, будто ты раскрыл устрицу, а оттуда, благоухая каннабисом и шампанским, вынесся Восточный экспресс и заехал тебе в глаз.

— Признаюсь честно-с, я так изумлен, что все понятия мои покосились и мир для меня, по мягкому выражению Эйвонского Лебедя, вывихнул сустав-с.

— Чем же ты изумлен, Шимс? Неужели моим умом, к которому, находясь все время около меня, ты мог давно уже привыкнуть? Или лебедем, умеющим выражаться губительно для суставов, что при бандитских наклонностях, свойственных этой птице, совсем не странно? Ты замечал вообще, какие у этой птицы надбровные дуги? Полагаю, такие же были у гуннов.

— Скорее-с я изумлен вашей проницательностью, к которой привыкнуть нельзя, даже будучи осведомленным о ней. Не соблаговолите ли вы воспроизвести ход ваших умозаключений, приведших ко столь верным догадкам-с?

— Видишь ли Шимс… так называемые аналитические способности нашего ума сами по себе малодоступны анализу, и блеснув интеллектом, я не всегда могу объяснить, откуда взялся этот блеск, подобно тому, как легко зажигая спичку, не всякий человек способен объяснить, откуда у него меж пальцев взялось пламя.

— Не сомневаюсь, что вы успешно справитесь с этой задачей-с.

— Однако должен предупредить, что объяснения снижают драматический эффект от применения дедуктивного метода.

— Не разбив яйца, не сделаешь омлета-с.

— Не отвлекайся на яйца, Шимс.

— Хорошо-с. Но мы, с вашего позволения, говорили о путях ваших блистательных умозаключений-с.

— Видишь ли, Шимс, эти яйца… пардон, палка — о двух концах. Я имею в виду, разумеется, трость — из разряда тех, что называют «веским доводом». Судя по тому, как она сбита, она, несомненно, принадлежит врачу, имеющему обширную практику и поэтому постоянно вынужденному отбиваться от нападений бывших пациентов.

— Люди неблагодарны-с.

— Вот именно. Ведь если рассудить здраво, то коль скоро после лечения больной еще способен напасть на врача, и действительно нападает на него, то он неправ.

— Безусловно-с. Я даже вижу перед мысленным взором картину-с, как Мортимер отбивается от очередного своего клиента со словами: «Неблагодарный! А ведь я мог бы полечить тебя еще пару дней, и ты бы у меня сейчас тут так не прыгал!»-с.

— Хорошо. Идем дальше. Следы зубов, вот видишь, как раз посредине трости, конечно, принадлежат мужчине, потому что трудно представить такой тяжелый предмет в устах женщины или ребенка. Предполагаю, что этот Мортимер — невропатолог. Ну, так только говорят, что невропатолог, а на самом деле он лечит тех, кому давно пора в желтый дом… Так вот, один из этих бедняг, должно быть, и оставил на трости глубокие следы зубов.